Следует подчеркнуть, что в целом противопоставление элитарных (функционально специализированных институтов, организаций, ресурсов и др.) и массовых (слабо организованных, не исполняющих специфических функций) групп характерно преимущественно для традиционно-иерархических и модернизирующихся в «догоняющем» варианте обществ. Специфика ценностного размежевания элитных и массовых групп в условиях догоняющего развития заключается в том, что основной вектор трансформации ценностных ориентаций носителей власти образует отказ от традиционных норм при архаизации сознания значительной части населения. Кроме того, согласно «номенклатурным» (стратификационным) моделям трансформации политической элиты в постсоветской России, квазисмена властных группировок и появление условно «новых» элит детерминировали вербальную (поверхностную) модернизацию ценностной системы общества.
Особенности трансформации постсоветских политических элит детерминированы, с нашей точки зрения, структурными (институциональными) и социокультурными (процедурными: ценностными и поведенческими) факторами. Раскрывая содержание тенденций, относящихся к первой группе факторов, отметим следующее. Во-первых, ключевой тенденцией в изменении состава политической элиты стало постепенное вытеснение влиятельной номенклатурной прослойки, приверженной к ценностям устойчивости и определенности «правил игры», олигархическими структурами правящего класса, для представителей которого характерно растворение интересов государства в собственных партикулярных потребностях и поощрение неопределенности ценностей и смыслов в политике.
Бизнес-элита становится ведущим (часто латентным) политическим актором как на федеральном, так и на региональном уровнях управления. Однако подобные структурные изменения в элитных кругах еще более усиливают их отчужденность от массовых групп. Так, по данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), в июле 2003 г. более 70 % россиян были уверены, что «большие деньги неразрывно связаны с преступлениями» (данное мнение разделяют преимущественно сельские жители – 78 %, респонденты в возрасте 36-50 лет – 76 %, имеющие среднее специальное образование – 76 %)[63].
Более того, почти половина опрошенных (49 %) считают, что бизнесмены отрицательно влияют на политику страны. Существенной является доля тех, кто указывает на отрицательное воздействие крупного бизнеса на экономическое развитие (45 %). При этом респонденты убеждены: чем лучше условия для развития бизнеса, тем значительнее его негативное влияние на все сферы общественной жизни (в доле тех, кто отметил наличие благоприятных условий для функционирования российского бизнеса, 56 % подчеркнули его отрицательное значение для осуществления политики государства). Согласно результатам фокус-группового исследования, большинство респондентов обвиняют государство в том, что оно «породило современный крупный бизнес», и в том, что оно не заботится о «государственных интересах».
Во-вторых, по замечанию ряда исследователей[64], трансформация элиты происходит на фоне сохранения «властного монизма» (возвышения одной из группировок, претендующей на монополизацию власти и ресурсов). Причем обозначенная тенденция проявляется и на региональном уровне. Анализ эволюции региональных режимов, предпринятый А.С. Кузьминым, Н. Дж. Мелвин и В.Д. Нечаевым, свидетельствует о том, что становление полиархии в регионах сталкивается с проблемами низкой конкурентности выборов исполнительной власти и низкого уровня партийности легислатуры (речь идет о режимах, при которых региональная власть, несмотря на широкие формальные полномочия легислатуры, фактически сосредоточена в руках главы исполнительной власти, вокруг которого консолидируется региональная элита).
В-третьих, структурные изменения политической элиты также связаны с тенденцией последних лет, выражающейся в своего рода милитаризации политического режима. По данным исследований, проводимых сектором изучения элиты Института социологии РАН (с 1989 г. по н. в.), в 2002 г. доля военных в рядах политической элиты составила более 25 % (это вдвое больше, чем при режиме Б. Ельцина в 1993 г.)[65]. Опираясь на результаты опросов общественного мнения, можно утверждать, что этот факт не имеет однозначной оценки. Так, исходя из итогов экспертного опроса, проведенного Н. Лапиной и А. Чириковой[66] в Ярославской и Самарской областях (июль – ноябрь 2001 г.), с одной стороны, очевидно, что большинство экспертов достаточно высоко оценивают военный кадровый ресурс. Часть руководителей (1/3) убеждены, что исполнительность и субординация военных являются фундаментом региональной власти и военный ресурс поможет поднять уровень исполнительской дисциплины, отсутствием которой страдает исполнительная власть.
Исследование трансформации элит в ценностной плоскости предполагает рассмотрение двух основных тенденций: персонификации политики и деидеологизации политического класса. Первая из обозначенных тенденций связана с традиционным для политического пространства России феноменом персонифицированного восприятия политического пространства. В его основе лежит ценностный, эмоциональный и непрагматический способ осмысления власти. Например, как отмечает Л.Д. Гудков, «высокое массовое доверие к президенту и его популярность не связаны ни с конкретной политической программой, ни с реальными результатами его действий»[67]. Представляется, что персонификация политики не только лишает последнюю необходимости в «программном» обеспечении, но и создает благоприятные условия для разного рода манипуляций массовым сознанием (имеются в виду ценностное подчинение, ценностное «камуфлирование» и т. п.).
Тенденция деидеологизации политических элит напрямую связана с вышеобозначенной проблемой. На современном этапе внутриэлитное размежевание, прежде всего, выражается в противостоянии корпоративных структур, а не в конфликте идеологий или ценностей. Деидеологизация является общемировой тенденцией и отличается существенной вариативностью (от конвергенции идеологий партий-оппонентов в США до партийной легализации «красных промышленников» в Китае). Деидеологизация элит не является разрушительной в ситуации устойчивости ценностной системы общества. В противоположных условиях данная тенденция продуцирует дезинтеграцию, дезориентацию и ценностную маргинализацию общества (в этой ситуации конструктивная, направленная на созидание, консолидация общества «снизу» вряд ли возможна).
К факторам, определяющим развитие поведенческой составляющей трансформации элит, относится доминирование механизмов массовой мобилизации в системе коммуникации власти и общества. Потребность в этой форме взаимодействия актуализируется при нарастающей дифференциации общества (за период преобразований можно выделить несколько волн мобилизации и роста общественной солидаризации: перестройка, чеченская кампания, балканский кризис и т. д.). Однако всякий раз консолидация либо носила протестный характер (против коммунистов; против «демократов»; против чеченцев и др.), либо подъем солидаризации возникал вокруг событий, находящихся вне политической сферы и самоопределения общества по поводу целей и средств развития. Следовательно, результатом мобилизации является не достижение ценностного согласия или появление новых институциональных форм, а чаще всего частичное преодоление кризиса легитимности функционирующего политического режима.
Суммируя структурные и социокультурные характеристики трансформации политических элит в постсоветской России, мы вынуждены констатировать ценностную бессубъектность большинства участников политического процесса (обозначенный факт относится как к элитным, так и к массовым группам). По замечанию А.А. Яковлева[68], «в отличие от стран Восточной Европы, в России на начальном этапе реформ фактически не было носителей альтернативной идеологии, т. е. иных, противоположных ранее господствовавшим ценностных установок». Именно ценностная бессубъектность элит и индифферентное отношение населения к участию в политическом процессе во многом препятствуют достижению базового ценностного консенсуса в обществе и обусловливают усиление ценностного размежевания элитообразующих и массовых групп. Анализируя периодизацию данного процесса, ученые указывают на несколько основных этапов трансформации элиты, сопряженной с ценностной эволюцией общества в 90-е годы ХХ в.[69].
Во-первых, необходимо отметить, что именно трансформация старой советской элиты подготовила ценностные изменения начала 90-х гг. ХХ в. Постепенные преобразования общеполитического характера «латентного периода» (1985 - 1989 гг.) создали условия для включения советской элиты в новые для нее виды деятельности. Подготовленная к переменам номенклатура активно участвовала в создании новых институциональных (экономических и политических) условий развития страны («период конверсии» 1989 - 1991 гг.). Процесс плюрализации элиты постоянно интенсифицировался, о чем свидетельствуют события августа 1991 г. («революция сверху» - итог столкновений внутри элитного сообщества). На данном этапе основное ценностное размежевание наблюдалось между политизированными сторонниками «демократов» и их противниками, но уже после кризиса осени 1993 г. это размежевание становится второстепенным.
В течение этого периода превращение общества в ценностно-гетерогенное сопровождалось формированием конфликтовавших друг с другом ценностных блоков (условно «либерально-рыночного», «советского», «традиционного», «православного» и т. п.), которые нередко сосуществовали в сознании представителей одной и той же социальной группы. При этом ценности современного общества (образованность, профессионализм, личное достоинство, права человека) активнее всего осваивались преимущественно элитами, тогда как среди массовых слоев, т. е. абсолютного большинства, по-прежнему устойчиво сохранялись позиции деидеологизированных ценностей советского образа жизни (в частности, патернализм). Либеральные ориентации россиян являлись, как правило, производными факторами духовно-культурного порядка, а не экономических интересов, включая обладание частной собственностью[70].