И, пожалуй, главным мотивом, развивающимся в связи с образом Дарьи, становится мотив последнего срока. Как уже отмечалось, осознание конечности жизни Матеры - характерологическая черта времени всей повести, «последний срок» предчувствуется постоянно. «Всплывает» же на поверхность - трижды: объявляется на собрании, о жизненном сроке говорят Дарья и Андрей, и, наконец, он наступает: Павел едет за матерью в ночь на 20 сентября. Подготавливается этот мотив размышлениями Дарьи о жизни-службе, ее пониманием, что срока своей смерти человеку знать не дано. Глубинный смысл мотива последнего срока связан с индивидуальным прощанием героини.
Личное прощание Дарьи с Матерой проходит те же самые вехи, что и коллективное, но в обратном порядке. Сразу после завершения колхозного сенокоса Дарья прощается со своим покосом, потом вместе с Катериной - с мельницей (параллель – прощание жителей деревни с горящей избой Катерины), наконец, совершает прощальный обряд своей избы (параллель – прощание старух с избой Настасьи). События как будто возвращаются на тот же самый круг, но в другом, новом качестве.
Если представить повторяющиеся события прощания сначала коллективного, а затем Дарьи, в виде спирали, диалектически сочетающей направленность и качество переживаемого витка времени, то получится противоположная картина. Коллективное прощание включает в себя многие события. Это прощание Настасьи с избой, в котором участвовали все близкие подруги. Потом - прощание всех жителей деревни с подожженным Петрухой домом, наконец, прощание всего народа с островом и жизнью на нем во время сенокоса. Круги воображаемой спирали расширяются, свидетельствуя о все большем числе людей, переживающих прощание с родиной, уносящих в своих душах память о счастье и красоте родной земли.
События личностного прощания Дарьи все дальше отделяют ее от людей, воображаемая спираль развивается в обратном, сужающемся, направлении. Дарья ощущает конец жизни острова как свою вину перед всем родом, жизнь которого оказывается перерубленной. «Ей представилось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей – там будут и отец с матерью, и деды, и прадеды – все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, - все с угрюмыми, строгими, вопрошающими лицами. А на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом к нему одна она. Она слышит голоса и понимает, о чем они, хоть слова звучат и неразборчиво, но самой ей сказать нечего. ….Они спрашивают о надежде, они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего.»(ВР,1,282)
Общение с потусторонним миром – кульминационный момент ритуального действа, который наглядно подтверждает одновременное существование мира священного и мирского, доказывает незыблемость для религиозного сознания утверждения: «как наверху, так и внизу». Дарья «слышит» ответ мертвых и по их наказу провожает родную для всех живущих в ней и ушедших из нее избу в соответствии с обрядом проводов покойника. Дарья в это время находится в особом мире - священном и вечном.
С точки зрения мирского понимания жизни, обращение к умершим родителям психологически объяснимо: Дарье нужен авторитетный собеседник, а среди окружающих людей нет равных ей по уровню сознания и обостренности восприятия. К тому же она «самая старинная старуха». И Распутин настойчиво сосредоточивает внимание на таких чертах характера героини, которые свидетельствуют об исчерпанности жизни этого человека. Она задает себе «последние» вопросы, и в поисках ответа понимает, что при жизни на них не найти ответа. Дарья – человек «завершенный», «закрытый»; человек, который как личность уже есть, уже состоялся. Она не может переродиться, обновиться, пережить метаморфозу, - это ее завершающая (последняя и окончательная) стадия.(11,137) Автор показывает человека, замкнувшегося в себе, в пределах собственного «я», принимающего эту замкнутость и отвергающего мысли о дальнейшем развитии своей земной жизни. Дарья не принимает новой жизни вне острова. Она вся в настоящем и прошлом, но не в будущем, вся - с ушедшими из жизни предками, но не с живущими.
Это понимает и сама героиня. До начала индивидуального прощания Дарья и в мыслях, и вслух осуждала окружающих ее людей, время; в пятнадцатой главе она впервые задумывается: «Людей сужу, а кто дал мне такое право? Выходит, отстранилась я от них, пора убираться...» (ВР,1,260). Мысли о своей вине приходят к героине и во время разговора с подругами, когда она удивляется их мечтам о будущей жизни и размышляет о значении в жизни человека положения, места, которое он занимает. Так Дарья приходит к пониманию цели и средства жизненного движения - надежды на лучшее будущее, освещающей человеку путь вперед. Без этого луча надежды нет веры в лучшее будущее. А отсутствие ее свидетельствует о тупике, в котором оказалась героиня. Но силу ее духа питает личная, не перелагаемая на других, ответственность перед прошлым и настоящим, а значит - перед будущим. В том, как Дарья «обряжает» избу, не только воздаяние последнего, что в ее силах, родному дому, деревне, острову, но и убежденность, что только так, а не иначе должен проститься человек с уходящей в прошлое жизнью. Так: достойно и стойко, свято и просто. И трагическое завершение прощания Дарьи оставляет луч надежды, вселяет в читателя веру в моральные ценности, в необходимость человеческой жизнестойкости и жизнедостойности.
Очистительный обряд избы Дарьей, как и коллективный обряд прощания, приводит к состоянию катарсиса, позволяющего осознать не только трагедию происходящего с людьми и островом, но и особенную надындивидуальную связь человека с миром, отраженную в чувстве личной причастности героини ко всему, что происходит в жизни. Через изображение чувств личной причастности и ответственности Распутин утверждает необходимость прочности родовой связи личности с миром священного, связи, отложившейся в глубинах психики человека, в строе его чувств, мышления, национального сознания.
В повести есть еще один образ, столь же стойко исполняющий свой долг по отношению к Матере. Это Царский Листвень, корнями которого, по старинному преданию, крепилась к речному дну, к одной общей земле, Матера. Царский Листвень - распутинское «древо жизни». Его видит Дарья с «макушки острова» - сухого травянистого угора, когда размышляет о своей жизни. Его же, одиноко стоящего среди выгоревшей Матеры, видит она в минуты последнего посещения кладбища, к нему приходит после совершения обряда своей избы..
Автор сближает образы героини и Лиственя не только внешне. Описание «обряжения» избы сопрягается с описанием «битвы» пожогщиков с Лиственем. Параллель начинается с изображения вечера, когда Дарья пришла на кладбище для последнего прощания и «услышала» наказ предков, в это же время пожогщики впервые попытались спилить дерево. «Обряжение» избы и «битва» с Лиственем продолжаются два дня. Эта параллель особенно значима в повести, поскольку является одним из двух (о втором - ниже) нарушений общего принципа изображения времени и пространства - принципа «хронологической несовместимости», означающего несовместимость нескольких действий одновременно в разных местах (12, 68). При наличии множества диалогически перекликающихся мотивов во всей повести всего лишь две хронологические параллели. И это позволяет утверждать не случайность авторского сближения образов.
«Древо жизни» Распутина отличается от мифологического. И прежде всего тем, что этот крепкий, надежный, словно железный, Листвень, «не способен был больше распускать по веснам зеленую хвою» и был без верхушки, без движения вверх, хотя и «не потерял своего могучего величавого вида». Мифологическое же древо жизни (у славян - дуб, у скандинавов - ясень и др.) - вечно живое, плодоносящее и благоухающее ароматом цветов и пчелиного меда. Как видим, описание Лиственя и Дарьи - самой старой из старух - во многом совпадает: они оба – центр мира Матеры, оба они сильны прошлыми накоплениями. Через образ Царского Лиственя еще раз подтверждается распутинский тезис о сокровенности и незыблемости прошлого в настоящем, о правде, которая в «памяти».
Наряду с параллелью Дарья - Листвень в повести присутствует еще два двойника: Богодул и Хозяин. Богодул - личность со своим характером, взглядами на жизнь. Он приносит старухам вести о творящихся на острове изменениях, «охраняет себя и старух от «чужих», приютил старух в их последнюю ночь на острове. Казалось бы, на этом заканчиваются функции образа, но, как и для старух, для автора важно его присутствие, его внешность, реакция на окружающее. Богодул воспринимается старухами и характеризуется повествователем как глубокий старик. Здесь очевидна авторская установка на изображение вневременного образа, человека, сопутствующего жизни многих поколений людей, всегда нужного им (вспомним «профессию» Богодула). Вот как описывается его внешность: «был он на ногах, ступал медленно и широко, тяжелой, на-валистой поступью, сгибаясь в спине и задирая большую лохматую голову... Из дремучих зарослей на лице выглядывала лишь горбушка мясистого кочковатого носа да мерцали красные, налитые кровью глаза. От снега до снега Богодул шлепал босиком... (ВР,1,175). А это - поэтическое описание представлений славян о домовом: «...домовой любит принимать разные виды, но обыкновенно он является плотным, не очень рослым стариком, в коротком смурном зипуне или синем кафтане,... у него седая порядочная борода; волосы острижены в скобу, но косматы и застилают лицо; голос суровый и глухой, он любит браниться и употребляет при этом выражения чисто народные.... Как настоящий хозяин, именем которого чтят его в народе, домовой присматривает за всем в доме, сочувствует и семейной радости, и семейному горю»(13,59,60,62). Нет нужды дословно сопоставлять процитированные описания, очевидно сходство Богодула и домового, проявляемое не столько в деталях, сколько в главном. Сходство образов означает степень проникновения писателя в народно-поэтическое сознание, для которого представления о мире священного незыблемы.