Поскольку всех троих, в том, что касается Живой Этики (Рерихам) объединяет общее негативное отношение: ненависть (Кураев), неприязнь (Дворкин), презрение (Дугин), – то сравним позицию Учения по вопросу элитарности. Само слово "элита" и "элитарность" Учение вообще не содержит. Признавая важность индивидуальных усилий по совершенствованию (никто другой за вас эту работу не сделает), показывая огромную разницу в достигнутых уровнях такого совершенствования между высочайшими адептами и неутруждающимися обывателями, Живая Этика (Агни Йога) вместе с тем в книге "Сердце" утверждает:
"Много оккультных книг, но большинство из них не может быть полезно сейчас. Причина главная в том, что они всюду предпосылают лишь каких-то особо избранных. Но Наше Учение имеет в виду всех, всех, всех! Лишь эти зовы ко всем могут заменить отвлеченную этику Учением Жизни" (155).
"...Разве не странно, что то же стекло созвучит или стеклу, или металлу, или дереву – самым разнородным телам. Такое созвучие еще раз напоминает о разнообразии соотношений сочетаний. Явление этого примера полезно для человеческих предводителей. Разве наибольший вред не наносится однообразием, так проникающим во все слои человеческие! Закон одинаков, но вибрации его различны, как разнообразно Мироздание. Познавшие этот закон многообразия не могут отнестись ко всему человечеству, как к груде однородных камней, которые тоже созвучат на разные вибрации. Должно радоваться этому многообразию, ибо именно оно дает путь к утончению. Что станет с сердцем человеческим, если будет звучать лишь на одну ноту! Так пусть помнят все водители о многообразии и разнообразии" (175);
"...Но дух не знает ни великанов, ни карликов, он знает устремление к совершенствованию, в котором звенят все колокола Космоса..." (224);
Мы не будем ничего говорить о западном марксизме, – был ли он уготован элите. Но для русской революции, для самого ее духа, предполагающего искреннюю включенность в исторический поток громадного числа участников, теория элит заведомо неприемлема. Понятие "русский" никогда не основывалось на смысле "заговорщический", "узко-групповой", "элитарный". С точностью до наоборот – само национальное явление Руси, и как производного от него – "русских", – охватывает союз и кровнородственные связи всех народов, проживавших на этой территории. Не вдаваясь в физиологическое и метафизическое значение феномена "крови" для этноса, можно в применении к вопросу о русских сказать, что здесь гораздо важнее понятие "земля русская" (имя, которым именовался в древних сказаниях народ русский), нежели национальная родословная. Ставший аксиоматическим в мировой литературе образ "широты души русской" говорит сам за себя. Есть ли здесь место духу эгоистической элитарности и теории элит? Именно в уходе от народного и русского видел о. Георгий Флоровский одну из главных причин гибели, как он ее называл, "петербургской России":
"Здесь именно лежит последняя причина глубинной ненациональности петербургского периода, его бездушности. Отвернувшись от духа народного, петербургские верхи не смогли одухотворить себя чужеземными началами, – и получилось зрелище двуединого народа, состоящего из напряженно ищущей массы, лишенной и руководства, и возможности духовно подняться, и из "кучи физических лиц", живущих в изолированном мире отвлеченных идей. Такая база непригодна для тяжелого здания, – и Империя Российская рухнула. Не обинуясь можно сказать, что рухнула петербургская Россия, кончился петербургский период"[242].
Но широта народа русского, его хлебосольство, покровительство малым, и если хотите – жертвенность, доказанные историей неоднократно, никогда не становились в народном самосознании тем некрасивым явлением, а скорее жупелом (народного явления – то и не было), называемым "великорусский шовинизм". Как раз наоборот, данный шовинизм был близок не народу, а некой самозванной элите, наделившей себя правом "охранять" русский народ и толкать его в те узкие рамки, в которых никогда не умещалась и к которым никогда не лежала душа земли русской. Настоящий патриотизм русских с легкостью преодолевал как подобные искусственные границы (теория баланса между сильными народами), так и навязываемые идеи "сверх нации". В этой способности русских (русских, прежде всего, не по крови, а – по духу) к безграничности заключен тот самый космизм, столь неприемлемый для кураевых. Именно в этом смысл русского Православия, вовсе не противоречащий Вселенскому Православию и Вселенской Церкви, точно также как отдельная искра несет природу всего пламени и в любой момент готова стать самим пламенем. Именно в таком смысле мы могли бы понимать слова о. Георгия Флоровского, сказанные относительно Православия и русских:
"Православие есть нечто большее, чем только "вероисповедание" ", – оно есть целостный жизненный идеал, сложная совокупность оценок и целей; и хотя в жизнь народом оно претворялось и претворяется весьма несовершенно, в той или иной мере печать его лежит на всех народных созданиях. И чтобы стать "русским", действительно необходимо "быть православным"".[243]
Но много ли в таком Православии, сохранившем жемчужину веры Христовой, и в духе русском, хранящем лучшие человеческие чаяния, – места для элитарности?
Однако, вернемся к трудам Воробьевского, которые после вышеприведенного комментария нам будет проще понять. В следующей книге "Путь в Апокалипсис: Точка Омега" (1999 г.), Ю.Воробьевский остался верен своим предпочтениям. Здесь приводятся духовные наставления и мысли некоего современного православного старца (отца Стефана, сербского партизана-монархиста времен Второй мировой): "В России православный царь был, он молился. Во время сражений многие видели, как ангелы забирали души погибших христиан на Небо. Во время Второй мiровой войны, когда воевали безбожники, подобного не было" (с.289).
Сам Дугин, на которого часто ссылается Воробьевский, специфически сочувственно относился к Алистеру Кроули, известному сатанисту XX века.
Какое-то время диакона Кураева публиковали в "Лимонке" Дугина и Лимонова, пока с диаконом "не разошлись во мнениях". Самого Воробьевского, которого Кураев обильно цитирует в целях облития грязью всех тибетских буддистов, диакон называет "современный исследователь нацизма" (Сатанизм для интеллигенции. Т.1. С.296). Интересно, что, обвиняя Блаватскую в том, что ее произведения читывали некоторые нацисты, и что нацизм был насквозь оккультен, о чем Кураев, в частности узнал у Воробьевского, Кураев ни словом не обмолвился о прозрачных намеках Воробьевского на его собственный идеал развития России (очень близкий к Дугинскому). Приведенные связи между депутатом от ЛДПР Давиденко, писателем Воробьевским, Дугиным и консультирующим депутатов от ЛДПР дьяконом Кураевым – весьма занимательны, несмотря на то, что они за время с начала 90-х годов претерпели свои взлеты и падения. Неуловимые надсознательные связи между названными известными лицами обращают наше внимание в тот момент, когда Кураев начинает спекулировать темой сатанизма. Во всяком случае, у Дугина мы находим парадоксальное сочетание восхваления русского православия с тонкой апологетикой идей сатанизма и черного оккультизма ("пути левой руки"), на фоне малоприметного очернения ветвей восточных религий "пути правой руки", одинаково и по таким же мотивам отрицаемых Кураевым. Воробьевский же написал книгу целиком в идеологическом контексте философии и мистики Дугина и антиоккультизма и реакционно-церковного фундаментализма Кураева (у Дугина, например, позаимствованы целые страницы). Любопытно, что отпечатана книга Воробьевского в типографии Патриаршего издательско-полиграфического центра г.Сергиев Посад, а для ее покупок читатели адресуются к телефонам "Храма Нечаянная Радость" и издательства "Православной энциклопедии "Московский книжник"", а также к прилавку "православной книжной лавки на выходе из метро "Третьяковская""[244]. Это уже не литература, и это – не религия. Это – политика, за которой, как и за любой политикой, стоят определенные люди, объединяемые сходными идеологическими воззрениями и характерными интересами, которые стремятся эти интересы реализовать в жизнь.
При описании тайных орденов и оккультных практик Воробьевским проведена филигранно тонкая селекция и обливание грязью тех имен и доктрин тайных обществ, которые как раз и противостояли "черным" человеконенавистническим организациям (например, автор называет национальную героиню Франции, ее освободительницу – Жанну д'Арк "ведьмой" – С.121), и далее пишет: "Инквизиция видела в подобных людях ведьм и колдунов. Их тысячами сжигали на кострах. Не призываю к возрождению такой практики. Но то, что во времена "мрачного средневековья" общество понимало и по мере сил контролировало жуткие инфернальные энергии, о которых современный человек не имеет ни малейшего представления, – это факт" – С.144. А еще ранее автор пишет: "В отличие от наших "просвещенных" времен, когда откровенный сатанизм безнаказанно угрожает человечеству, в "мрачном" Средневековье существовала сила, стремившаяся не допустить утраты духовных ориентиров. Святая инквизиция! Ее костры порой весьма своевременно напоминали легкомысленному человеку об адском пламени!" И тут же приводится, видимо, положительный пример оккультиста Гитлера: "Кстати, режим Гитлера "изгонял бесов"" из социальной сферы не менее радикально. Среди первых за колючую проволоку отправились... и всевозможные "маги"" – С.145.