""Черный орден СС" во времена Гитлера мыслился как "наднациональный орден", который "должен был вобрать в себя всех жрецов и воинов континента для отпора атлантическим державам" и его "Хартию СС" подписал Гиммлер" – С.90, 275.
Осенью 1988 – в начале 1989 года Дугин был членом Центрального совета НПФ "Память" Дмитрия Васильева[231], куда вступил вместе с Г.Джемалем[232] по совету Головина. В сентябре 1993 года на 1-м канале "Останкино" с повторами на 4-м транслировался цикл передач "Тайны века" А.Дугина и Юрия Воробьевского. Основная идея передачи:
попытка представить возможность "доброкачественного" фашизма, незаслуженно скомпрометированного Гитлером, – фашизма, который "защищает права личности в незащищенных сферах, таких, как генетическая и репродуктивная безопасность нации".
В статье Юрия Богомолова "Сеанс черной магии с полным ее разоблачением" дана следующая оценка сериалу: ""Тайны века" – реклама газете "День", журналу "Элементы" и активно действующему в этих изданиях самому господину Дугину, старающемуся изо всех сил отбелить фашистскую идеологию, придать ей демонический шарм и интеллектуальный лоск".
Употребленное нами несколько раз пугающее слово "фашист" требует пояснений, потому что, строго говоря, фашизм Муссолини не тождественен фашизму Гитлера, а в сравнении с ними называть традиционалиста Рене Генона фашистом, было бы просто ошибкой. Вот что сам Дугин пишет об этом в работе "Фашисты приходят в полночь":
"Почему все боятся "фашизма" (как в России, так и в мире)? Почему именно это слово является самым общеупотребительным термином в политической, культурной и бытовой лексике, при том, что полноценного и осознанного политического или идеологического фашизма либо вообще не существует после 1945 года, либо он представляет собой крайне маргинальное явление, достойное не большего внимания со стороны публики, чем общества коллекционеров бабочек или собирателей марок?... Под "фашизмом" мы явно имеем в виду не конкретное политическое явление, а наш глубинный тайный секретный страх, который сближает и националиста, и либерала, и коммуниста, и демократа... Причем, этот "магический фашизм", преследующий наше бессознательное, настолько явно отличен от "фашизма" политического и конкретного, что, если нам представится случай побеседовать с конкретным неонацистом из маргинальных политических молодежных группировок, то у нас не останется иного чувства, кроме разочарования – "и это все?", "нет, это никакой не фашист!" В таком случае, чего мы боимся в действительности? Кто такой настоящий "фашист", и что такое настоящий "фашизм" не в исторической, но в психологической, даже в психиатрической перспективе?"[233]
Невзирая на тонкое поигрывание Дугиным вокруг данного мрачного феномена XX века (будто и не было кошмара Второй мировой), можно согласится с постановкой Дугиным проблемы: за ужасами гитлеровского фашизма по сути был упущен истинный характер фашизма. От себя мы могли бы добавить, что фашизм не становится вне гитлеровских экспериментов ни человечнее, ни достойнее. Можно сказать больше, что не будь гитлеровских эксцессов и Второй мировой войны, фашизм возможно сегодня вполне соседствовал бы с респектабельными партиями, выражая по сути логический финал того самого пути материально устремленной цивилизации, до которого докатилось в первую очередь западное общество. Несмотря на диаметральную разность наших позиций с Дугиным, его словам, как знатоку фашизма, в контексте нашего разговора о некоторых выразителях "новорусского" Православия и их попутчиках, стоит прислушаться. В упоминаемой выше работе Дугин пишет:
"Дело в том, что последовательный и предельно честный де Сад (тот самый автор садистско-полупорнографических романов, – авт.), пройдя весь путь по отрицанию ценностей традиционного общества – от отрицания церкви и монархии, до отрицания государства, морали и этики, столкнулся с важнейшей метафизической проблемой: кто именно будет являться субьектом свободы, завоеванной в результате последовательного и тотального уничтожения "старого" мира? Морис Бланшо в своей книге о Саде правильно замечает, что, как только какой-то герой де Сада перестает идти по пути все более страшных и разрушительных преступлений, он сам немедленно становится жертвой более последовательного "либерала"", и далее: "Если современное общество, шире, современное человечество страшно боится "фашиста", и если эта фигура соответствует определенному глубиннейшему пласту "коллективного бессознательного", то такой "фашист" обязательно появится. Конечно, не в форме политического движения, сходного с итальянским или немецким прецедентом... Новый "фашизм" возникнет по иной логике и на основании иных законов, так как он будет качественно другим"[234].
Вот так у Дугина (как, впрочем, и у Воробьевского) тонко переводятся акценты – с извращенности и маниакальности де Сада, на его "последовательность" и "предельную честность", с его отрицания всех устоев человечности на "важнейшую метафизическую проблему" о "субъекте свободы". Избавление же от пугающего "фашизма" (которое Дугин, ко всему прочему, берет в кавычки, мол, как несуществующий жупел), когда фашисты придут и, как пишет Дугин, "начнут свои пытки, и не остановятся до тех пор, пока не прочтут в наших глазах первые признаки понимания того, в какой реальности мы находимся, и что мы в ней должны были бы делать" (там же, с.195), – сам Дугин видит в низвержении всех либеральных основ современного общества, опостылевших национал-большивизму (как он называет себя и своих сторонников). Дугин пишет: "Как любил повторять великий Евгений Головин: "Тот, кто идет против дня, не должен бояться ночи". Нет ничего приятнее чувства, когда почва уходит у вас из под ног. Это первый опыт полета. Гадов это убьет. Ангелов закалит... Не молочная благостность, но черное страдание; не тихое успокоение, но терзающая, огненная драма расколотого бытия. Это – "путь вина". Он разрушителен, страшен, в нем царствует гнев и буйство... Этот путь чудовищно сложен, но только он истинен... Разве не говорили мы наивным оптимистам "правой руки" куда заведет их чрезмерное онтологическое доверие... Они нас не послушали... Теперь пусть пеняют на себя и читают книжки "нью эйдж" или пособия по маркетингу. Мы никого не простили; мы ничего не забыли... У нас очень долгая память, у нас очень длинные руки. У нас очень суровая традиция"[235]. Но тогда нам, прочтя подобные откровения, уже трудно понять – чем все это отличается от фашизма Гитлера и Муссолини?
Впрочем, тема фашизма и фашистов требует отдельного разговора. Нас же она заинтересовала лишь в связи с упоминанием нами выше имен Кураева и Дугина, людей совершенно разных, но имеющих в их взгляде на мир, и в частности на Православие, нечто общее. А именно? Есть такие характерные признаки, которые связаны друг с другом и питаются от одного корня. Интуитивно, эти общие черты, следуя за нашим повествованием, читатель мог заметить уже давно:
· специфическое отношение к женщинам (унижение их и презрение к ним, несмотря на расшаркивание и реверансы в отдельных случаях[236];
· специфическое отношение к теме секса, к теме перверсий;
· обилие в лексиконе или в оперировании образами – грязи;
· игнорирование исторического факта Второй мировой войны[237], как небывалого человеческого бедствия, поставившего планету на грань выживания и спасенной русским Иваном;
· гнетущее чувство пессимизма и беспросветности наряду с завуалированным насмешничеством над светлым, простым и бесхитростным.
Но есть и главная черта, которая объединяет и Кураева, и Дугина, а вместе с ними и Дворкина. Это ярко выраженная концепция элитарности. У Кураева – это элитарность веродаяния (или как определила К.Мяло – "религиозная проекция теории элит", религия для "посвященных"[238] – вспомним его насмешки над "храмовыми уборщицами", богословами-"митрофорными академиками", над "анимизмом" прихожан ("мать-земля" и пр.). У Дворкина, как это мы покажем далее, – элитарность корпоративная (все духовные и религиозные организации и сообщества вне гос. церкви – секты, а все сектанты – от дьявола[239]. У Дугина – элитарность традиционалистов по отношению к профанам: "Истинная элита, которая сменит весь этот ирреальный балаган (современное общество и культуру, – авт.), должна произрасти из регионов смерти. Один современный поэт (Роман Неумоев)... назвал смерть "родиной"..."[240]
О характере данного элитаризма Дугина, рано или поздно становящегося похожим на другие доктрины элитаризма, особенно в их практическом претворении в жизнь, точно заметил Владимир Нестеров: "Так и у традиционалистов – конец времен, забвение Принципа (десакрализованного и профанированного массами, – авт.)... Вся разница в спасителях: если в первом случае (марксизме) – надежда на пролетариат, руководимый партией большевиков, то во втором случае – на элиту, которая "задаст массе определенное направление"... Конец времен необратим, но элита... могла бы... подготовить грядущую финальную трансформацию человечества... Ибо элита не вся погибнет в катаклизме Второго Пришествия, останутся лучшие для строительства нового. "Новое государство будет строго отделено от общества, экономики, культуры и собственно религии. Оно будет иметь сакральный имперский характер...", "Новая элита будет иметь однозначно воинскую ориентацию..." Не уверен, что все нации останутся в живых... Выводы ненавязчиво очевидны – в отношении простых людей, "пассивных обывателей, неспособных к идеальной мотивации трудовой деятельности... будут предприняты жесткие насильственные меры либо репрессивного, либо принудительного-трудового характера... Если кто-то из них не захочет добровольно трудиться на Новый Порядок, их заставят это делать насильственным путем". А ведь все начиналось с чистого знания, метафизики, с тихого французского мусульманина Рене Генона..."[241]