Возвращаясь к учению Августина о "первородном грехе", комментаторы отмечают грозные следствия (в чисто манихейском духе), последовавшие за данной догматической новацией. Евдокимов пишет: "Блаженный Августин, автор учения о первородном грехе, своим пессимистическим тезисом о massa damnata (массового проклятия) ставит резкий акцент на коренной испорченности человеческой природы. Логическим следствием такого видения является учение о предопределении с его трагическим звучанием"[191]. Подобные отправные посылки легко приводят в конечном итоге как к инквизиции, так и к высшей стадии человеконенавистничества – фашизму. Пример любви, о которой нам поведал Кураев, и с которой заботливый "садовник" обрезает подсохшие сучья (людей) в саду – придумал, конечно, не наш диакон. Евдокимов отмечает: "И если епископ Иппонский в страхе останавливается перед опасными последствиями (учения о предопределении, – авт.), заботясь о пастве, то позже, во времена Реформации, другие с отчаянной смелостью дойдут до логического и беспощадного предела этого учения: до двойного предопределения[192]. Оно означает, что Христос в Своем милосердии пролил Свою Кровь только ради избранных и что Бог в сам акт творения мира включил первоначальное разделение; что Он начал творение с места для осужденных – ада – и создал определенную категорию людей, чтобы его ими заселить; так Он проявляет Свою справедливость"[193].
Как мы видим, казалось бы, давно устаревший спор о сущности "вкушения яблока" и "первородного греха" способен нести вполне материальные, а вовсе не абстрактные последствия. Далеко не праздными оказываются размышления: познаваем ли мир, наделены ли мы свободой выбора, и как поступать с теми, кто нам (или какой-либо церкви или партии) кажется "грешником"? Евдокимов при данной постановке вопроса обращает внимание на существенное отличие духа Православия от Западных церквей. Несмотря на то, что бл. Августин также относится к Отцам Церкви, чтимым Восточной Церковью, православный богослов тактично высказывает критическое замечание: "Можно восхищаться мудрой осторожностью Православия, которое никогда не стремилось формулировать догмат относительно конечных судеб; эта тайна, к счастью, остается неизреченной... Понятие о вечном сосуществовании ада и рая увековечивает дуализм добра и зла (свойственный именно манихейству, – авт.)... На Востоке за основу антропологии весьма определенно полагается Божественный (а не бесовский, грешный, – авт.) элемент в природе человека – imago Dei, образ Божий. За исходную точку берется состояние человека до первородного греха"[194].
Мы видим, что таким религиозным деятелям, как Кураев и Дворкин (о последнем поговорим несколько позже), ближе манихейское противопоставление добра и зла, непосредственно и логично связанное с доктриной "первородного греха", борьбой против "вредоносности познания (гнозиса)" и стремлений "станем как боги". Но, как верно отмечал Евдокимов (см. выше), данное отношение вовсе не присуще Православию, а присуще скорее католичеству и протестантству.
"И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин. 8:32). Если уж разговор коснулся темы научности и религии, непредвзятому читателю можно напомнить рассудительный взгляд Лосева, видевшего любую реальную науку неотделимой от мифотворчества, так же как и религию. Лосев писал:
"Не менее того мифологична и наука, не только "первобытная", но и всякая. Механика Ньютона построена на гипотезе однородного и бесконечного пространства... Ясно, что это не вывод науки, а мифология, которую наука взяла как вероучение и догмат... Вполне мифологична теория бесконечной делимости материи.
Материя, говорят, состоит из атомов. Но что такое атом?.. Наука, говорим мы, всегда мифологична. Это не значит, что наука и мифология – тождественны...
Но что такое та наука, которая воистину немифологична? Это – совершенно отвлеченная наука как система логических и числовых закономерностей.
Это – наука-в-себе, наука сама по себе, чистая наука. Как таковая она нигде не существует. Существующая реально наука всегда так или иначе мифологична. Чистая отвлеченная наука – немифологична... Геометрия Евклида сама по себе не мифологична. Но убеждение в том, что реально не существует ровно никаких других пространств, кроме пространства евклидовой геометрии, есть уже мифология, ибо положения этой геометрии ничего не говорят о реальном пространстве и о формах других возможных пространств... Наука сама по себе не мифологична. Но, повторяю, это – отвлеченная, никуда не применяемая наука. Как же только мы заговорили о реальной науке, т.е. о такой, которая характерна для той или другой конкретной исторической эпохи, то мы имеем дело уже с применением чистой, отвлеченной науки; и вот тут-то мы можем действовать и так, и иначе. И управляет нами здесь исключительно мифология. – Итак, всякая реальная наука мифологична, но наука сама по себе не имеет никакого отношения к мифологии"[195].
Попытка Кураева и Дворкина (см. далее) выдать борьбу против гнозиса (знания) за черту, безусловно, присущую Православию, отцам церкви – очередная мистификация наших горе-апологетов. Борьбу церкви против выродившихся гностических сект и их идей (идей, нередко "досочиненных" аналогичными ревнителями) современные иезуиты от православия стремятся выдать за борьбу с идеей "гнозиса" как таковой, превратив термин "гнозис" в некое ругательное слово, жупел, которым пугают доверчивую паству. Соответственно, и все, кто так или иначе положительно относятся к гнозису, в том числе теософы и рериховцы, – становятся вроде как идущими против Православия. Но ведь это только злобная подтасовка!
Истинно верующие святые и подвижники боролись не против знания как такового, а лишь против знания ради знания, против абсолютизации знания (чем, собственно, и грешит современная наука) или попыток противопоставить знание вере, с умалением последней. Так, Диадох говорит: "Разные энергии у софии (мудрости) и гнозиса, и иначе дается софия, иначе гнозис... Поэтому и просветление от мудрости отличается от просветления гнозисом. Исследование и учение дает лишь часть знания – логосы вещей, а благодатная софия дает все знание, соединяя с Богом"[196]. Характер христианского гнозиса выразил апостол Павел в двух словах: "Верою разумеваем" (Евр. 11:3). "Пребывание ума в сердце согревает и радует ум", говорит Григорий Синайский[197]. "Ум просветляется в сердце" (Каллист, Добр. 5:450). В аскетической литературе утвердилась высокая оценка знания. Нил Синайский говорит: "Гнозис есть сотрудник молитвы, пробуждающий умную силу к созерцанию вещей божественных"[198]. Иосиф Бриенский говорит: "Гнозис есть свет души, а мрак души незнание"[199].
Порочно знание не само по себе, а лишь в отрыве от нравственных, духовных начал, в отрыве от осознания высшей цели предназначения человека, его бытия в мире. Порочно знание, которое лишь "разлагает по полочкам" и не ведет в итоге к слиянию и общесердечному синтезу. Глубоко противно сути православия знание, вопреки или помимо сердца хoлодно оперирующее некими абсолютными данностями[200]. Только сердце и его главное проявление – любовь способны поднять ум до подлинной мудрости, разбудить в человеке, помимо ума головы, высший ум – ум сердца. Именно этот ум, сердечный ум не есть лишь собственность личности, человеческой единичности, а является искрой от Единой Божественной Мудрости. "Душа и Господь делаются единый дух, единое срастворение, единый ум" (Макарий, Добр., 1:271). Феолипт говорит: "Божественная любовь возбуждает ум к объявлению сокровенных вещей. Тогда ум, сгармонировавшись с любовью, оплодотворяется премудростью, и действием премудрости возвещает дивные вещи. Ибо Бог-Слово, в молитвенном воззвании сердечно именуемый, внемлет разумение, дарует ведение, созидает светотворную любовь и приводит ее к исступленному уму тем, что возбуждает ум к словесам премудрости. Сначала ум ищет и находит, потом соединяется с найденным. Искание совершает разумом, а соединение любовью" (Добр. 5:190). Как мы видим, нет в православии боязни знания и гнозиса (познания). Есть лишь указание на источник знания – Мудрость, и конечную цель всякого знания – Всевышнее Начало.
Что же говорит третируемое Кураевым и Дворкиным то за гнозис, то за суеверия (ненаучность) Учение Живая Этика?
"Люди легче признают научность низшей хатха-йоги, но высшие знаки они даже не пытаются ввести в круг научных наблюдений. Но что же стоят механические сиддхи[201] по сравнению с явлениями высшего сердца? Сиддхи тела не могут быть применяемы часто, между тем как сердечная деятельность протекает беспрерывно" (448). "Во всех расах и веках существовал культ сердца... Но наше время совершенно забыло и отклонило Учение о Сердце. Сердце нуждается в новом понимании. Нужно быть готовым, что чисто научный факт сердца вызовет особое обвинение в суеверии. Особенно постараются завзятые профессионалы, чтобы защитить свое убогое существование. Так нужно знать, что борьба за понимание сердца будет особенно ожесточенна. Так темные силы будут защищать мозг, противополагая его сердцу. Конечно, это принесет лишь извращение. Нога имеет важные функции, но незачем носить пищу в рот ногою" (Сердце, 454).