"...Трудно ли было Богу с людьми? – Да..."; " Читая Ветхий Завет, без преувеличения можно сказать: люди доводят Бога до слез"[178].
Даже Иоанн Златоуст понимал иносказание Писания, говоря, что "У Бога конечно нет ноздрей: Божество – безтелесно"[179]. Но когда диакон начинает рассуждать о науке, то даже забываешь, что перед нами служитель двухтысячелетнего культа. Кураев пишет: "Гностики и теософы слишком заниженно, слишком антропоморфно понимают Божественное"[180]; однако уже в другом месте он пишет: "Большинство ангелов, как полагает и библейский, и церковный опыт (курсив автора), устояло в чистоте и в Боге, но некоторая часть откололась[181]. Вот и поди, разберись, когда о Боге, а когда о "науке" говорит бывший научный атеист Андрей Кураев.
Когда профессор Кураев, преподающий в стенах МГУ, высмеивает "ненаучность" рериховцев и теософов, очевидно, он имеет свой взгляд на теорию познания. Данный взгляд, как оказалось, не менее занимателен, чем диаконовские ассоциации относительно любви. Стремясь посрамить теософию в трактовке библейского мифа о змее, Адаме, Еве и злополучном яблоке с древа познания, Кураев заявляет, что, оказывается, древо познания позволяло "приобрести реальный опыт жизни в Истине" (что, по мнению диакона, в церковной доктрине признается безусловным злом), а вот без этого вкушения плодов с древа, оказывается, "первой, теоретической осведомленности о добре и зле у него вполне хватало", потому что: "На библейском языке познать – значит, соединиться. Когда Библия говорит, что Адам познал жену свою – это означает, что он соединился с нею во едину плоть, а не то, что он прочитал книжку о женской физиологии"; "...люди к этому моменту – вопреки уверению змея – уже знали, что такое подлинное добро и подлинное зло. Недаром в церковной среде называют диавола первым большевиком – он как первый утопист предложил сжечь прошлое ради гипотетических будущих ценностей. Ева же должна была ответить искусителю: как ты говоришь, что я еще узнаю добро и зло..."[182], – дает ценный совет праматери человечества новорусский диакон.
И это – наука? И это – богословие? Увлекшись опровергательством, диакон, кандидат богословия и кандидат философских наук, запамятовал текст Ветхого Завета: слово "познать" в Ветхом Завете используется неоднократно и в большинстве случаев употребляется как раз в общепринятом смысле "знания"[183]. А вот и вывод Кураева, основанный на его лингвистическо-эротическом анализе слова "познать": "Та логика, что привела теософов к почитанию Сатаны (ложь диакона, – авт.[184]) как благодетеля и учителя мудрости, основана на ложных посылках, на суждении библейского значения слова "познание""[185].
Можно посочувствовать тем, у кого даже Священное Писание ассоциируется с "женской физиологией", и кто дает ЦУ ("ценные указания") героям космогонических откровений, но причем тут умозрения, кому относиться к "науке", а кому к "религии": ни "наукой", ни "религией" от таких рассуждений даже не веет. С Кураевым можно согласиться лишь в одном, что его восприятие критикуемых им трудов поистине поверхностно, или, как он говорит, "теоретической осведомленности" вполне достаточно, но нет в них того самого, подлинного знания. Подобного поверхностного "знания", видимо, он и желал бы всему ветхозаветному человечеству в лице Адама и его "познаваемой" время от времени безымянной жены.
На самом деле перенос проблемы гнозиса (познания) в плоскость половых отношений между Адамом и Евой (являющихся, повторим, лишь символами человечества) произошел у диакона в силу знакомства со старым теологическим спором о связи "яблока" и "в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое..." (Быт. 3:16). Макс Гендель по этому поводу заметил: "Комментаторы Библии всегда ломали головы над тем, какая связь могла существовать между съедением плода и деторождением, но если мы поймем, что съедение плода символизирует генеративный акт, посредством которого человек становится "как Бог" в том смысле, что он знает свою природу и может, таким образом, производить новые существа, разгадка очень проста". И далее: "Мы уже видели, что умственное знание с сопутствующим ему эгоизмом было куплено человеком ценой способности производить потомство из себя одного. Он (человек) купил свою свободную волю ценой боли и смерти. Но когда человек научится использовать свой интеллект на благо человечества, он приобретет духовную власть над жизнью и, вдобавок, будет руководствоваться внутренним знанием настолько же более высоким, сколь наше нынешнее умственное сознание выше сознания низших животных"[186]. Что касается "боли" и "в муках", то действительно Церковь буквально следовала данной заповеди Библии, категорически возражая против применения открытого русским ученым[187] эффекта хлороформа: женщинам назидалось "терпеть" без наркоза, невзирая на осложнения. Естественно, о "кесаревом сечении" при таком подходе не могло быть и речи. Не просты и сегодня отношения между апологетами догмата и современной медициной. При этом, вульгарным низведением глубоко оккультного смысла высказывания: "в болезни будешь рождать детей" (Быт. 3:16), до уровня каждой конкретной роженицы, – игнорируется тот факт, что как в глубокой древности, так и теперь, известны знания, позволяющие рожать в радости и без боли. Правда, последнее, согласно классификации Кураева и Дворкина, уж точно подпадает под сатанизм и надругательство над порядками, заведенными Иеговой.
Немаловажно отметить, что автором учения о первородном грехе являлся бл. Августин, особо чтимый католиками и являющийся одним из первых историков Церкви. Кем же был этот многоуважаемый Отец Церкви, привнесший, по сути, один из главных камней (если не краеугольный) в здание догматов Церкви? После нескольких десятилетий мирного процветания христианства под патронажем Константина, Церковь начала осуществлять преследование иноверующих, примерно так же, как еще недавно поступали с малоизвестными тогда христианами. Этот решительный поворот на новую дорогу, как повествуют историки, был совершен святым Августином. До 32 лет Августин сам был последователем манихейства[188], но после оставил это учение. Вкратце его жизнеописание достаточно характерно.
Св. Августин (354-430 гг.) родился в г. Тагасте, в Африке. Он был, как пишет Трубецкой "сын развратного африканца-язычника и христианской святой", почитаем как "пророк и предтеча средневекового католичества" (Е.Н.Трубецкой[189]), привел впервые в систему всю совокупность верований христианства (Брокгауз), считается родоначальником схоластики (Философская энциклопедия) Трубецкой писал об Августине: "…он не вполне преодолел в себе манихейский дуализм, и единство, которое он противопоставляет последователям Манеса, есть единство насильственное, внешнее. Последнее обстоятельство имело неисчислимые последствия не только для самого Августина, но и для всей той западной формы христианства, которой он был родоначальником и основателем: Индивидуальной свободе он противопоставляет насилие благодати: Божественное единство: Но это – не свободное единство, в котором свободное Божество вступает в союз со свободной тварью, а единство абстрактное, в котором Бог лишь внешним образом господствует над миром, единство принудительное, насильственное"[190].
В период его манихейства, об Августине уважаемый церковью о.Вентура пишет: "...он оставался бедным, малым, темным, бесплодным и ничего не писал, не совершал ничего действительно великого и полезного". Каким он был в период манихейства на самом деле, мы оставим судить отцу Вентуре. Но то, что его вступление в христианство принесло вражду между богословием и наукой, это вне всякого сомнения. Будучи вынужденным признаться, что "возможно, в учениях язычников есть кое-что и божественное, и истинное", он, тем не менее, заявил, что их за суеверие, идолопоклонство и гордость следует "ненавидеть, и если они не исправятся, – наказывать божественным судом". Известный ученый, философ, автор многочисленных трудов по физиологии, химии, физике, а также по истории и философии Джон Уильям Дрейпер говорит: "Никто не сделал больше, чем этот Отец для того, чтобы создать антагонизм между наукой и религией; главным образом, это был он, кто отвел "Библию" в сторону от ее истинного назначения – быть руководством в чистоте жизни – и поставил ее в опасное положение быть судьею человеческих познаний, наглым тираном над человеческим умом. Раз пример был показан – недостатка в последователях уже не было; труды греческих философов были заклеймены как профанические; необыкновенно славные достижения Музея Александрии были упрятаны от взоров облаком невежества, мистицизма..." (History of the conflict between religion and science, 1874, С.62).
Дрейпер о философии и богословии Августина пишет: "Неужели ради этой нелепой системы, этого продукта невежества и наглости, надо было отказаться от трудов греческих философов" (с.37). Августин пришел к заключению, что не все способны воспринимать слово убеждения, и потому необходимо иногда прибегать к воздействию страхом и наказанием. Августин опирался на пример самого Бога: Он страданиями воспитывает людей; а также на примере родителей: они наказывают своих детей. Переведя из Евангелия слова Христа: "И убеди внити", как "compelle intrare" – понудь их войти (т.е. "понудь" вместо "убеди"), Августин опирался на авторитет Евангелия, проповедуя меры строгости и наказания, хотя это можно было сравнить с советом язычника Мецената – "и понуждай других..."