Человек – управляемый механизм, а не Божье подобие. Осознание своей и чужой ограниченности, предсказуемости характеризует человека поколения «П». Выбор, осуществлённый целым поколением (та самая пузырящаяся жидкость), прост и примитивен.
Эта трактовка сущности поколения «П», опирающаяся на зафиксированные в романе языковые процессы, не опровергает, но дополняет толкования, предложенные в начале данной работы.
Литература
Валгина Н.С. Активные процессы в современном русском языке. Уч. пособие для вузов. – М.: Логос, 2001. – 330 с.
Континент. – 1999. - №12. – С.328
Липовецкий М. Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе // Знамя. – 1999. - №1. – С.215
Нехорошев Г. Настоящий Пелевин // Независимая газета. – 2001. – 29 августа. – С. 8
Павлов М. Generation «П» или «П» forever? // Знамя. – 1999. - №12. – С.205
Пелевин В. Generation «П». Рассказы. – М.: Вагриус. – 2002. – 606 с.
2. Жизнь кода (Статья, написанная под впечатлением от книгиУмберто Эко «Отсутствующая структура») // Культура речи и образование: Материалы Круглого стола, посвящённого Дням славянской письменности. – Тамбов, 2006.
«Какая-либо речь, газетная статья или даже сообщение частного лица изготавливается индивидом, который является рупором (независимо от того, уполномочен он кем-либо на эту роль или нет) отдельной группы (профессиональной, территориальной, политической, интеллектуальной) в определённом обществе. У такой группы всегда есть свои ценности, цели, коды мышления и поведения, которые – независимо от того, принимаются они или оспариваются и в какой степени осознаются, - оказывают влияние на индивидуальную коммуникацию». [Marcuse H. Цит. по: Эко 2004: 523].
В семиологическом исследовании Умберто Эко «Отсутствующая структура» приводится такая фраза: “I vitelli dei romani sono belli”[Эко 2004: 87]. Она может быть прочитана как на латинском, так и на итальянском. На латыни она гласит: «Ступай, Вителлий, на воинственный глас римского бога», а будучи прочитана по-итальянски, означает, что телята, которых разводили римляне (или разводят нынешние жители итальянской столицы), хороши собой.
Как видим, сообщение открывается, по крайней мере, двум прочтениям, но смысл его понимается однозначно носителем конкретного языка в конкретной ситуации, так как адресат сообщения пользуется определённым кодом.
Чтобы объяснить значение слова «код», следует обратиться к определению языка. Стало аксиомой утверждение, что язык – это система. Но дискретное сознание пользователей языком, не в силах вобрать бесконечное множество оппозиций и корреляций, воспринимает язык как некую абстракцию, материализующуюся в речевом языке.
Код, как и язык, является системой, но не знаков, а правил, регулирующих связь означающего и означаемого. (Под означаемым мы, вслед за Эко, подразумеваем не вещь, а её образ, под означающим – не ряд звучаний, составляющих имя, а образ этого звукоряда. [Эко 2004: 66]).
Код – это памятка, инструкция, предписывающая, как пользоваться языком. Код привлекателен тем, что упрощает языковую систему, и он жизненно необходим человеку в процессе коммуникации.
Коды могут быть риторическими, рекламными, эстетическими, идеологическими и т.д.
На фоне знания о коде вполне объяснимо поведение школьников, хохочущих над фразами из классической русской литературы: а) «А у меня к тебе влеченье, род недуга…» («Горе от ума». Репетилов – Чацкому.); б) «Мой труг, мне уши залошило…» («Горе от ума». Графиня бабушка – графине внучке). Смысл первой фразы учащиеся определяют рамками психологии сексуальных отношений, а знаки второй воспринимают как жаргонные.
Нельзя не заметить, что кодовый арсенал индивида зависит от его мировоззрения, идеологии, господствующей в обществе. Идеологические коннотации проникают в лексику и, как правило, не распространяются на фонетику, но отдельные проявления «проквашенного» идеологией сознания создают иллюзию фонетического сдвига.
Так, герой Тургенева позволяет себе, как представителю дворянского сословия, произносить «эфто» вместо «это». Другой пример: частица «-с», не осознаваемая говорящим как урезанное слово «сударь», стала звуком, дифференцирующим сословную принадлежность адресанта и адресата речи.
Причины возникновения идеологических кодов не являются предметом лингвистического исследования, тогда как механизм их закрепления находится в компетенции науки о языке.
Механизм «вживления» кода в речь может быть описан с помощью заимствованного у Умберто Эко термина «тавтологическая формализация» [Эко 2004: 522], который мы трактуем вольно.
Под формализацией мы понимаем подчинение коду речевых форм, под тавтологией – дублирование (явное или скрытое) высказываний. Таким образом, тавтологическая формализация – это закрепление кода в речи индивида путём многократных повторений.
Повторения неизбежно формируют систему идеологических ожиданий, необходимых мышлению человека, ибо он физически не может воспринимать каждый раздражитель как новый. Его мозг ищет аналогий, на ряд сигналов из внешнего мира отвечает автоматически. Это – защитная реакция организма, и на ней базируется механизм закрепления идеологического кода.
На таких инстинктивных (при отключенном сознании) процессах ловит своих читателей Салтыков-Щедрин. Так, в «Истории одного города» он усыпляет их повторами глагола: «…частные пристава поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали…» [См.: Салтыков-Щедрин 1989].
Предложение не заканчивается, писатель выводит новых персонажей – будочников: «будочники по…» читатель ждёт глагола «поскакали», но получает: «будочники позабыли, что значит путём поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету».
Обман читательских ожиданий запрограммирован и в следующем фрагменте: «Ираида Лукинишна Палеологова, бездетная вдова, непреклонного характера…» После сообщения имени, семейного положения мы, увидев черты официально-делового стиля, ждём упоминания о возрасте и в следующей словоформе почти угадываем слово «преклонный», но автор подсовывает вместо возраста характер. Примеры из произведения классика могут быть как поводом для обвинения русского читателя в косности, так и иллюстрацией применения кода.
Идеологические коды продолжают оказывать влияние на индивидуальную коммуникацию даже тогда, когда идеология упраздняется. Зачастую следование коду, неуместному в той или иной речевой ситуации, порождает ошибки в устной и письменной речи.
Перед очередным примером – маленькое вступление. В советское время школа была учреждением, о котором принято было писать или хорошо, или ничего. Для позитивного освещения жизни школы существовал код, узнаваемый и сейчас в некоторых провинциальных периодических изданиях.
Исчерпывающее использование устаревшего кода порождает информационно пустые тексты. Такова статья о празднике последнего звонка в одной из школ Тамбовщины: «Вот и пришла пора прощания со школой. Кажется, совсем недавно впервые переступили нынешние выпускники её порог, но промчались зимы с вёснами, и они стали взрослыми… Выпускникам были даны добрые напутствия учителями, родителями, представителями администрации района… В школе навсегда остаётся частичка каждого из нас… Школа даёт знания и путёвку в жизнь… Лица ребятишек младших классов сияли улыбками, а глаза старшеклассников блестели от слёз…» [Инжавинский вестник: 1 июня 2006].
Под этой статьёй можно ставить и 2006 г., когда она была написана, и 1996, и 1986. Набор приведенных в ней «общих мест» обезличивает участников события, отменяет само событие, лишая его индивидуальных черт.
Другое последствие обращения к советскому идеологическому коду в постсоветское время – комический эффект, не планируемый автором, но вызываемый формой и содержанием высказывания. Продолжая школьную тему, цитируем фрагмент статьи о туристическом слёте педагогов: «Из рук в руки переходит гитара. Андрея Трубникова из Караула сменяет Алексей Конев из Терновской школы, затем гитара опять возвращается к Трубникову, негромкие голоса собравшихся у костра учителей завораживают своей душевностью, а порой и задором…» [Инжавинский вестник: 1 июня 2006].
В советскую эпоху переход предмета из рук в руки – действие ритуальное. В данной ситуации осуществление ритуала невозможно, так как владеют сакральным предметом только двое, но автор не может сладить с властью идеологического кода.
Идеологические коды подвержены разрушению. Любопытно, что этот процесс происходит не одновременно с отменой определённой идеологии. Носители языка по инерции продолжают следовать коду, пока не начнут осмысливать его.
Признаки разрушения проявляются, когда идеологизированный знак подвергается так называемой ошибочной дешифровке. Например, собственное наименование «Страна Советов» в романах Бориса Акунина обозначает не государство, а консультационную фирму Николаса Фандорина.
Об ослаблении кода свидетельствуют и иронические коннотации знака, ставящие под сомнение (хотя бы в пределах текста) идеологические установки.
Наугад открываем страницу романа В.Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Из рапорта Чонкина: «Разрешите доложить, что за время Вашего отсутствия [обращается к командиру батальона] и моего присутствия на посту … никаких происшествий не случилось, о чём сообщаю в письменном виде. А также разрешите доложить, что, воспитанный в духе беззаветной преданности нашей Партии, Народу и лично Великому Гению тов. Сталину И.В., я готов и в дальнейшем беспрекословно служить по защите нашей Социалистической Родины и охране её Границ, для чего прошу выдать мне сухой паёк на неопределённое время…» [Войнович 2004].