Совпадение в одном слове (названии пса) сакрального и инвективного указывает на снижение пафоса и не позволяет приписывать поколению «П» роковую роль.
Слишком несчастен в своей безбытности, бессобытийности своей жизни, в жалком безверии и одиночестве главный герой романа – Вавилен Татарский, выпускник Литинститута, ставший тружеником рекламы. Слишком симпатичен он своей привычкой думать и склонностью к самоиронии. Для представителя «смертоносного» поколения он чересчур безобиден.
Противоречит эсхатологическому толкованию названия и одно из значений латинского слова «generatio» - рождение. Может быть, буква «П» шифрует концептуальное для творчества Пелевина слово «пустота». Пустота безнадёжнее смерти, ибо отрицает душу, страх, вечность.
Наши предположения о сущности поколения опираются на анализ названия романа и литературного характера (Вавилен Татарский). Между тем бесспорным выразителем эпохи, массового сознания, авторской позиции является язык произведения. Обратимся к нему.
Роман фиксирует пополнение лексического состава русского языка англицизмами, среди которых подавляющее большинство – имена собственные, являющиеся названиями торговых марок. С одной стороны, эти слова обозначают конкретные материальные объекты. С другой, в их семантике наблюдается парадоксальное явление – вытеснение денотативного аспекта. Поясним, как это происходит.
Если в XIX- XX веках значение того или иного галлицизма можно было узнать из контекста французского романа, то в XX веке своеобразным толковым словарём становится телевизионная реклама.
Сценарий рекламного действа опирается на ассоциации, в том числе литературные («остаточный литературоцентризм», по определению Пелевина). Обозначаемый предмет (денотат), как правило, согласно рекламной концепции переводится из вербально-понятийного плана в наглядно-образный (визуальный ряд) или опускается, изымается из информационного поля. Таким образом, в семантике сохраняется только коннотативный аспект, который закрепляется в рекламном слогане. Надо заметить, что ассоциации слогана настолько пространны, что могут не вызвать представления о рекламируемом объекте, например:
Просто будь. (Слоган для «Calvin Klein».)
Во многой мудрости много печали, и умножающий познание умножает скорбь. (Реклама сигарет «Davidoff».)
Деньги пахнут! (Одеколон «Бенджамин».)
Реальный взрыв вкуса. («Нескафе Голд».)
Как видим, коннотат зачастую соотносится с «невыразимым» (Бог, бесконечность, истина, душа, дух), коннотация приобретает масштабы почти вселенские, что позволяет ей вытеснить или подменить собой денотацию. Иными словами, подразумевается, что «Calvin Klein» - это не фирма, производящая одежду, а сама комфортность жизни; «Davidoff» - не марка сигарет, а пропуск в общество мудрейших; «Нескафе» - высшее наслаждение и т. д.
Рекламируется не продукт, а земное счастье за деньги. Понятно, что появление на экране денотата в «отвлечённо-возвышенном» контексте оказывается невозможным по стилистическим причинам. Итак, англоязычные заимствования «позиционируются» рекламой как абстрактно нагруженные, называющие нечто зыбкое, аморфное – ничто.
Обратимся к англоязычным заимствованиям гомической группы.
Вавилен Татарский, услышав о том, что принят в штат к рекламному дельцу Ханину криэйтором, уточнил значение иностранного слова:
« - Это творцом? Если перевести?
Ханин мягко улыбнулся.
- Творцы нам тут на х… не нужны, - сказал он. – Криэйтором, Вава, криэйтором».
Значение данного слова может быть раскрыто через обозначение функций, операций, обязанностей лица, но это невозможно, потому что функция – продажа времени и пространства – виртуальна.
Любопытны метаморфозы, происходящие с личными именами героев: они идеологически устаревают и отторгаются их владельцами (Вавилен, недовольный своим именем-аббревиатурой, «с удовольствием потерял свой первый паспорт, а второй получил уже на Владимира») или переосмысливаются (Татарский говорил друзьям, что «отец назвал его так потому, что увлекался восточной мистикой и имел в виду древний город Вавилон»). Разрыв связи между называющим и называемым или потеря одного из компонентов выражает творческую концепцию Пелевина (личность, превращающаяся в телепередачу, в identiti; мир, являющийся телевизионной картинкой; небытие, воспринимаемое как бытие).
Переосмысление [см.: Валгина 2001] как семантический процесс охватывает исконно русские слова, употребляемые в персонажной речи: «тереть» (обсуждать), «въезжать» (постигать), «впаривать» (навязывать), «рубить» (понимать), «развести» (обмануть), «ботва» (обыватели), «просечь» (понять), «косить» (подражать), «нарисоваться» (появиться), «базар» (выяснение отношений, разбирательство), «завалить» (убить) и др.[6]
Обращают на себя внимание эвфемизмы слова «убить» и глаголы, обозначающие умственные процессы. Последнее наблюдение подкрепляется колоритными фразеологизмами со значением «умственная деятельность» («мозги размножать» и др.). Употребление синонимов слова «смерть» и его производных, использование в романе обозначений умственных процессов подчёркивает авторскую мысль о призрачности, мнимости, умозрительности жизни.
Переосмысление порождает стилистический сдвиг. Новые значения слов или слова-омонимы пополняют специальную лексику рекламных агентов.
Знаковым является употреблённое автором в несобственно-прямой речи словосочетание «матерный термин». Есть основание предположить, что и инвективная лексика склонна стать специальной в рекламно-журналистской среде.
Стилистический сдвиг, отмеченный автором, функционирует в романе как средство выражения иронии в адрес телевизионщиков, рекламщиков и прочих «диспетчеров» информационного пространства.
Кроме активных лексических, семантических и стилистических процессов, роман Пелевина зафиксировал возникновение новой синтаксической единицы (или особого жанра речевого произведения) – рекламного слогана. Слоган – это расчленённое построение. Схема его такова:
1. Именительный темы – эмфаза – императив.
(Calvin Klein . Просто будь.)
2. Именительный темы – эмфаза – адъектив.
(ЛКК. Спокойный среди бурь.)
В третьем компоненте возможно полноценное предложение («Эту связь не разорвёт ничто».).
Помимо аналитичности, расчленённости, для слогана характерна ещё одна особенность – цитатность. «Постмодернистская цитатность и деконструкция доведены в романе почти до предела: цитатно – всё, не существует – ничего… <…> Реклама – уже сама по себе цитата, а поскольку герой – человек избирательно начитанный, возникает эффект «цитаты в n-ой степени» [Павлов 1999: 205].
С цитатами из художественных произведений рекламщики поступают более чем вольно: рифмуют их с сигаретами и шампунем («Мировой Pantene pro-V! Господи, благослови!»), «материализуют» абстрактные существительные («И дым Отечества нам сладок и приятен» - это о сигаретном дыме), пишут латиницей русские стихи (эта участь постигла стихотворение Ф.Тютчева «Умом Россию не понять…»). Иронический арсенал Пелевина настолько велик, насколько безгранична свобода «творчества» криэйторов.
Автор варьирует политико-идеологические цитаты («…У вождя мирового пролетариата может быть только трубка “Тринитрон-плюс”».), выдержки из духовных текстов («Христос Спаситель – Господь для солидных господ».), русские народные пословицы и поговорки («Пар костей не ламент».), крылатые выражения из античной мифологии и философии («Во многой мудрости много печали…»). Трудно описать научным языком механизм взаимодействия в рекламном слогане «легенды брэнда» и цитаты. Легче передать его в образе: героиня романа Л.Улицкой «Казус Кукоцкого» видит во сне рожающую женщину, чрево которой набито младенцами; они поочерёдно вырываются наружу, но не естественным путём, а прорывая ткани живота.
… Таким представляется нам и рождение слогана, где деформации подвергается как свободная («легенда»), так и связанная (цитата) его части. В «легенде» форма обретает устойчивость, черты штампа; у цитаты меняется содержание (чаще это касается коннотативного аспекта, реже – денотативного).
Для человека «ограниченно начитанного» цитата из художественного произведения (к чьей судьбе мы особенно неравнодушны) никогда не избавится от пошловатого рекламного налёта, даже если она вернётся в родной контекст.
Подведем итоги. В книге В.Пелевина не могли не найти отражения активные процессы в лексике (иноязычные заимствования, разрастание сфер распространения жаргонной лексики), в семантике (переосмысление, нейтрализация смысла путём эвфемизации), в синтаксисе (расширение круга расчленённых синтаксических построений). В идейно-содержательном плане романа интересны манипуляции языковой системой: слово, обозначающее материальный продукт, можно сделать отвлечённым; жестокое, грубое действие можно закрепить в речи в смягчённой форме, абстрактное можно материализовать.
Язык подчиняется человеку, потому что является плодом его ума, а не отражением действительности. (Надо заметить, что Пелевин ставит под сомнение и факт существования мира вне нашего сознания). Впрочем, человек в состоянии манипулировать не только языковой системой, но и самим собой. Чтобы «взойти на зиккурат», принимает наркотики; чтобы перестать думать, щиплет себя за ногу; чтобы опохмелиться, обманывает свой организм, водки не принимающий.