Медленно вышел Каиафа на середину полукруга, молча поднял глаза на Иисуса и начал ласково, вкрадчиво, с мольбой бесконечной, бесконечной мукой в лице и голосе: "Ты ли Мессия? Скажи нам" (Лук. 22, 67). Что он говорил, никто уже потом вспомнить не мог, не помнил Он сам. Но смысл этих слов, должно быть, был тот же, что в словах иудеев, обступивших некогда Иисуса в храме: "Кто же Ты (Иоан. 8, 25.) - Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты - Мессия, скажи нам прямо" (Иоан. 10, 24). Начал и не кончил; вдруг изменился в лице, побледнел, задрожал и возопил не своим голосом так, как будто не он сам, а кто-то из него вопил; дух Израиля, народа Божия вошел, в первосвященника Божия вошел, и в вопле его послышался вопль всего народа - всего человечества.
"Богом живым заклинаю Тебя, скажи нам. Ты ли Мессия Христос, Сын Бога Живого?" (Мат. 26, 63).
Этого никто никогда Иисусу не говорил; никто никогда - ни даже Петр, ни Иоанн - Его об этом не спрашивал так. Тот же, как будто вопрос давеча задал Ганан, но не так, потому что он говорил правду; сам того не сознавая, может быть, - обнажил тайную муку всего человечества перед Сыном человеческим: "Ты ли Сын Божий?".
Медленно тяжело опущенные веки поднялись, замкнутые уста разомкнулись медленно, и тихий голос проговорил самое обыкновенное, человеческое, и самое необычное, неимоверное из всех человеческих слов: "Это Я - Я есмь".
То же слово, что там, на белой стене, в красноватом золоте древних, перстом Божиим начертанных слов: "Я есть Бог твой, Израиль", - "Я есмь - это Я, - говорит Иисус, - и узрите отныне (сейчас) Сына человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных" (Map. 14, 61). Может быть, и здесь, в Верховном суде, так же, как там, в Гефсимании, в толпе Ганановской челяди, - была такая минута, секунда, миг, почти геометрическая точка времени, когда, видя перед собой Человека с тихим лицом, с тихим словом: "Это Я", - все вдруг отшатнулись от Него в нечеловеческом ужасе. И если бы миг тот продлился, точка протянулась в линию, пали бы все на лица свои, неимоверным видением, как громом, пораженные: "Это Он!". Но миг не продлился и все исчезло: было, как бы не было.
В ту минуту наполнил всю палату раздираемых тканей оглушительно трещащий звук. Первый знак подал Каиафа: легкую, белую, тончайшего льна, виссона, верхнюю одежду свою разорвал сверху донизу, а потом и обе нижние, соблюдая с точностью все, по Закону установленные правила: драть не по шву, а по цельному месту, так, чтобы нельзя было зашить и до самого сердца обнажилась бы грудь, и лохмотья висели бы до пола. Первый начал Каиафа, а за ним все остальные. Смертным приговором Подсудимому был этот зловещий треск раздираемых тканей.
"Первосвященник же, разодрав одежды свои, сказал: "Он богохульствует; на что еще нам свидетели? Вот теперь вы слышали богохульство Его? Как вам кажется?". Они же сказали: "Повинен смерти". (Мат. 26, 65-66) [40]. Мне не хочется подробно описывать страдания Христа, суд Пилата, бичевание. Единственное, о чем хочу сказать, что Пилат пытался Его спасти. Но чернь требовала "Распни!". Тогда "...Пилат взял чашу с водой и перед народом умыл руки и сказал: "Я не виновен в крови праведника сего. Если вы (иудеи) прольете Его кровь, кровь Его будет на ваших руках, а не на моих" [ЛВ. 12.168.12]. Чем дольше живу, чем глубже пытаюсь вникнуть в суть жизни и смерти Иисуса "Неизвестного", тем больше укрепляюсь в ощущении, что Иисус действовал, поступал в строгом соответствии с пророчеством Исаии, причем до малейших деталей. Главная задача этой программы - воскресение, но чтобы воскреснуть, надо умереть. В воскресении и суть всего христианства, ибо воскреснуть мог только Бог. Именно поэтому жесткая запрограммированность всех событий совершенно по иному высвечивает саму суть Христианства, где нет места жертвенности во имя искупления грехов человечества.
Иисус - человек восклицал: "Да минует Меня чаша сия" (Мат. 26, 39), а Христос в Иисусе смиренно произносит: "Впрочем не Моя, но Твоя да будет воля" (Лук. 22, 42).
На Голгофе никого из учеников нет, но есть женщины. Мережковский задается вопросом "не было ли среди этих Галилейских жен и Той Марии Неизвестной, кто "приготовила Тело Господне к погребению", умастив его миром на Вифаниевской вечере, - другой Марии, упоминаемой в Евангелии дважды: сначала при Погребении "там была Мария Магдалина и другая Мария, сидевшие против гроба (Мат. 27, 61) - и потом, при Воскресении "на рассвете первого дня недели пришла Магдалина и другая Мария посмотреть гроб" (Мат. 28, 1).
Все ученики бежали - "отреклись" от Него, верными Ему остались ученицы. Слабые жены сильнее мужей: вера Камня-Петра песком рассыпалась, а вера Марии - камень. Мужественность в любви казалась бессильной; сильною - женственность. Солнце мужской любви заходит в смерти; солнце женской - взойдет в Воскресении.
Только любящая знает, как умирает Возлюбленный, знает Иисуса умирающего, только Мария, Неизвестного - Неизвестная" [40].
Неизвестная для Мережковского Мария - это Мириам, уже известная нам, по предыдущему повествованию.
Все, что касается самой процедуры распятия, то она происходила в точном соответствии с пророчествами, до малейших деталей, что, как бы кощунственно это не звучало, напоминало спектакль по написанному давно сценарию. Так, может быть, и не было страдания на Кресте, ведь нигде не написано, что Иисус стонал, когда его прибивали к кресту. Вслушайтесь в то, что говорит Иисус в Своей Книге: "Пусть станет совершенно ясным: Я не страдал. Я хочу, чтобы Моя Книга полностью развеяла это, в высшей степени ошибочное заключение. Задумайтесь ненадолго.
Если Я умел избавлять других людей от страданий, вызванных любыми болезнями, известными человеку в то время, то, должен вам сказать, ту же самую силу Я использовал в Моем собственном теле" [33]. И еще на эту тему. "Да, Я был распят. Но Я не испускал Дух, пока не приготовился. И Я не страдал, поскольку призвал ту Силу, которой пользовался на протяжении трех лет Своего служения и при обучении Моих учеников. Силу, благодаря которой возможно сохранил абсолютную невосприимчивость к боли и страданию. Я оставался на кресте, и Я говорил. Я разговаривал с двумя ворами, и спокойным тоном отвечал Своей Матери" [33].
После знаменитого возгласа: "Свершилось!" все на Голгофе решили, что Иисус умер.
"Член Синедриона, но в деле Иисусовых врагов участие не принимавший, "человек добрый и праведный" (Лук. 23, 50-51), "ученик Господень, но тайный из страха от Иудеев" (И. 19, 38), "царства Божия дожидавший и сам", Иосиф Аримафейский (по Еванегилии от Леви Иисус был его родственником, внучатым племянником) "осмелившись войти к Пилату, просил у него тело Иисусова" (Map. 15, 43) [40].
Для подтверждения факта смерти на Голгофу был послан личный врач Пилата, сириец по национальности, Ейшу. Выдающийся медик и натуралист. Ейшу относился к числу наиболее значительных людей своего времени - его называли арабским Гиппократом. Когда он в сопровождении римских стражников пришел на Голгофу, он, осмотрев Иисуса, посчитал, что Он уже мертв. На всякий случай один из стражников пробил бок Иисуса копьем.
А вот как об этом говорит Иисус в своей книге: "Когда подумали, что Я мертв, один из римских солдат воткнул мне в правый бок копье. Я не вздрогнул, хотя по-прежнему оставался живым" [33]. Одновременно Ейшу приказал солдатам перебить колени двум другим распятым, чтобы ускорить их смерть и не оставлять их висящими на крестах в течение праздника Пасхи.
Что человек испытывает при распятии на кресте, исследовали фашисты на узниках лагеря смерти в Дахау, где эта пытка была крайней формой истязания. Сначала человек страдает от страшных судорог мышц рук и боков - при этом зажимаются те мускулы, при помощи которых человек дышит. Человек может сделать вдох, но не может выдохнуть. Единственный способ избежать удушения - это упираться ногами и освобождать руки. Если опоры на ноги нет, человек задыхается.
"Иосиф пошел и снял тело с креста" (Иоан. 19, 38). Сделал это, конечно, не один, а с помощью таких же смелых и добрых людей, как Он" [40]. Вторым, как минимум, был еще один член Синедриона - Никодим. Простым смертным тело Иисуса не отдали бы. "Знают, что надо спешить. Чтобы до конца погребения не зашло бы предсубботнее солнце и какой-либо новой хитростью не отняли бы Тело враги, а все-таки медленно, бережно... вынимают клещами из рук длинные крестные гвозди, чувствуют также, что это мертвое Тело - такое сокровище, какого мир не видал и уже не увидит.
Давеча вдали стоявшие жены теперь подошли, на руки приняли Тело: хотели бы облить его слезами, но слез давно уже нет, и черные от запекшейся крови на бледном теле уста зияющих ран будут целовать так страстно, как уст умершего сына - мать и любящая уст любимого не целовала никогда. "Пришел и Никодим - миртовой смолы и алое состав принес литров около ста" - пуда два с половиной, для царского погребения хватило бы.
И взявши тело Иисуса, обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают в Иудеи" [40].
Пеленами этими, очевидно, была знаменитая Плащаница. Длинная полоса ткани, от ног протянувшаяся к голове, и вокруг головы обратно к ногам. У ног и у скрещенных рук Плащаница была перевязана лентами, а подбородок был подвязан платком, а на глаза положены монеты. Вот что значит чин погребения по иудейским правилам того времени. О Плащанице я поговорю ниже подробно.
"Был же на месте том... сад, а в саду гроб новый, в который никто еще не был положен.
Там положили тело Иисуса... потому, что гроб был близко" (Иоан. 19, 39-42).
"Судя по нынешним, близ Иерусалима найденным гробам, а также по свидетельству древнейших паломников, видевших, если не тот самый гроб, то подобный тому, где положен был Иисус, - он состоял из двух в толще скалы вырубленных келий, внешней и внутренней, с такой низкою дверцею, что надо было нагнуться, чтобы войти в нее по двум-трем ступенькам. Там внутри, в гробовой пещере вырублена была тоже в скале под аркой узкая длинная, в рост человека, скамья или ковчегообразное ложе, как бы "ясли" вторые, смертные, подобные тем, первым, Рождественским".