На практике эмпирические события сами объединяются таким образом, что нам не приходится каждый раз осознанно совершать выбор между эквивалентностью и самотождественностью. В одной из своих работ я уже показывал, что встречаются сомнительные ситуации, и то, каким образом мы пытаемся их разрешить, - в частном случае тождественности мы стремимся отыскать более-менее правдоподобное доказательство непрерывности[36]. Здесь же мне хотелось бы лишь подчеркнуть, что факт непрерывности существования индивидуального (самотождественного) объекта всегда является продуктом операции, производимой познающим субъектом, но ни в коей мере не может быть объяснен через свою принадлежность объективной действительности.
Никто более искусно не использует это принципиальное свойство, чем фокусник. Предположим, на одном из представлений он просит у кого-нибудь из зрителей кольцо, перебрасывает его через сцену своему помощнику, а затем предлагает ошеломленному зрителю отыскать кольцо в собственном кармане. Фокус состоит в том, что восприятие зрителей нарушается таким образом, что они совершенно непроизвольно устанавливают тождественность между единственный раз увиденным кольцом и любым переброшенным через зал объектом. Если это удается, то остается предположить, что только чудо в состоянии одно и то же кольцо переместить в карман зрителя. Аналогичным образом происходит и в случае с красной лентой, которую фокусник разрезает на мелкие кусочки, а затем - буквально через мгновение - снова размахивает ею перед глазами во всей ее первоначальной целостности. Другим схожим и часто цитируемым примером служит кинофильм, который мы при определенных условиях восприятия смотрим как единый континуум отдельных различающихся изображений (кадров), как одно непрерывное движение. Вне зависимости от того, скакала ли где-то и когда-то «реальная» лошадь в действительности и была при этом снята на пленку, во время демонстрации фильма мы сами должны из последовательности кадров сконструировать движение как непрерывное изменение (одной и той же лошади). (Тот факт, что всю операцию мы проделываем непроизвольно, ничего не меняет в том, что каждый раз мы все равно должны ее проделывать, если хотим увидеть лошадь в движении)
Не в меньшей мере конструктами являются суждения об одинаковости или различности в сфере предметного восприятия. Как я уже ранее упоминал, «одинаковость» - это всегда результат исследования определенных свойств. Два яйца могут считаться одинаковыми по форме и цвету уже по тому, что происходят от одной и той же курицы, но различаться, если одно было снесено вчера, а другое - шесть недель назад. Полевая мышь и слон имеют различия по многим характеристикам и все же они одинаковы в том, что являются живыми существами; их тождественность проявляется и в том случае, когда мы хотим отделить млекопитающих от других классов животных. Наконец, все яйца, все животные и все вещи, которые я наблюдаю или могу себе представить, являются одинаковыми в одном - я сам, путем вполне определенных операций восприятия, обособил их в поле моего эмпирического пространства в качестве ограниченных, замкнутых в себе объектов. Как в отношении данного случая, так и в отношении любого другого, не подлежит сомнению то, что критерии, на основании которых устанавливается факт тождественности или различия, создаются и отбираются самим субъектом в процессе его жизни и формирования суждений и не могут быть приписаны независимому мирозданию.
Еще более важным для радикального конструктивизма является признание примата активности субъекта в отношении того, что мы называем регулярностью, постоянством в эмпирическом пространстве (Erlebenswelt). Как регулярность, так и постоянство, предполагают воспроизводимость опыта, воспроизводимость же, в свою очередь, может быть установлена лишь на основе сравнения, порождаемого суждением о тождественности. Тождественность, как мы установили выше, может быть только относительной: предметы и события тождественны лишь в отношении тех свойств или составных элементов, которые выбраны для сравнения. Это означает, что эмпирический объект, состоящий, к примеру, из элементов a, b и с может быть отождествляем с эмпирическим объектом, состоящим из элементов a, b , с и х, лишь постольку, поскольку элемент х не принимается во внимание. В этом суть принципа ассимиляции. В тех случаях, когда решение о тождественности принимается исключительно на основании элементов или качеств a, b и с, любой предмет, содержащий a, b и с, окажется приемлемым. От других предметов, также содержащих компоненты а, b и с, он будет неотличим до тех пор, пока для сравнения не будут взяты другие свойства. Ситуация меняется, если предмет, обладая все теми же элементами a, b и с, начинает вести себя как-то по-другому, не так, как от него ожидалось на основании предыдущего опыта об а-Ь-с-предметах. Это приводит к ситуации возмущения (perturbation), которая может разрешиться тем, что внимание будет обращено на другие составные элементы или свойства. Когда такое случается, создаются предпосылки для того, чтобы предмет, являющийся фактором возмущения (и тем самым не вписывающийся в данную ситуацию) обособить по свойству х от других предметов, приемлемых в сложившейся ситуации. В этом состоит основной принцип, опираясь на который Пиаже построил свою теорию ассимиляции и аккомодации для активностных схем (Aktionsschemata), и который в его анализе когнитивного развития занимает центральное место. Здесь мне хотелось бы отметить, что в данном принципе, помимо прочего, воплощено понятие пригодности (Passen), поскольку нигде речь не идет о том, каким образом предмет берется в его «объективности» или каким образом он пребывает в «действительности». Важно лишь то, отвечает ли он накладываемым на него ожиданиям и тем самым «годится» или нет.
Теперь, когда мы знаем, что повторяемость конструируется на основе операции сравнения, становится ясным, что те же принципы остаются в силе для любого вида регулярности (которая всегда служит предпосылкой повторяемости). И в том и в другом случае это является вопросом выбора того, что именно берется во внимание при сравнении и к чему конкретно относится требование «тождественности». Полагая, что исходный сырьевой материал опытного мира является достаточно богатым, ассимилирующее сознание в состоянии привнести (сконструировать) в полностью беспорядочный, хаотичный мир регулярность и порядок. В какой мере это удается, больше зависит от целей и от уже сконструированных исходных положений, чем от данных, поступающих из так называемого «реального» мира. Все же в пределах нашего опыта, определяемого избранными целями, мы склонны приписывать любые препятствия скорее мифической действительности, чем нашему образу действия.
Строитель, занимающийся кирпичными постройками, рано или поздно приходит к заключению, что все оконные и дверные проемы должны иметь свод для поддержания верхних конструкций. Если при этом строитель будет убежден в том, что он открыл один из законов абсолютного бытия, то будет ошибаться таким же образом, как ошибался Кант, который верил, что всякая геометрия должна быть исключительно эвклидовой. Все, что мы выбираем в качестве строительного материала, будь то кирпич или элементы Эвклида, определяют границы конструирования. Эмпирически мы можем воспринимать эти границы только «изнутри», из перспективы кирпичной постройки или эвклидовой геометрии. Пределы мира, о которые разбиваются наши начинания, нам не дано увидеть воочию. То, что мы переживаем, воспринимаем, познаем, изучаем, конструируется исключительно из нашего собственного строительного материала и подлежит объяснению только с позиций нашего способа конструирования.
Правила языка неумолимо вынуждают нас к последовательному изложению. Все три части главы могут быть прочитаны лишь последовательно, одна за другой, несмотря на то, что данная очередность вовсе не является отображением некоего обязательного логического порядка. Тема каждой отдельной части имеет лишь весьма условную автономность, поскольку все, что говорится в конструктивистском ключе, настолько тесно переплетается с другими базовыми идеями, что любое автономное изложение неизбежно будет производить впечатление вы-рванности из общего контекста подобно пианистическому этюду (Fingerubung). Приведенная аргументация не должна рассматриваться в виде тянущейся единой нити, на которую нанизывается новое миропонимание; напротив - это одна неделимая ткань.
Семантический анализ показывает, что, с одной стороны, сознание, обладающее свойством познавать, судит о «повторяемости», «постоянстве» и «регулярности» только опираясь на принцип сравнения; с другой стороны, он показывает, что еще до того, как произойдет операция сравнения, вопрос о том, рассматривать ли оба события, подлежащие сравнению, как проявления одного и того же объекта, или как два отдельных объекта, уже должен быть решен. Такое решение устанавливает для каждого случая, что рассматривать как «существующую» целостность (предмет) и что как отношения (между предмета^ ми); так создается структура в общем потоке эмпирических событий. Эта же структура является не чем иным, как тем, что когнитивным организмом, наделенным сознанием, воспринимается как «действительность». А поскольку такая «действительность» была сотворена и творится практически всегда непроизвольно, она кажется данностью независимого, автономно «существующего» мироздания.
Такая позиция не является чем-то новым. Со времен Пиррона и до теоретических физиков современности, которые вынуждены часто себя спрашивать, открывают ли они законы природы или природа втискивается в предустановленные гипотезы путем тщательной подгонки экспериментальных наблюдений, - скептицизм остается верен своему заключению. До тех пор, пока мы в высшей степени являемся «метафизическими реалистами» и наделяем познание (как научное, так и повседневное) возможностью передавать «истинную» картину от нас независимого «реального» мира, скептики будут всегда казаться пессимистами и задирами, так как их аргументация волей-неволей обращает наше внимание на тот факт, что никакое «достоверное» познание невозможно. Все же реалист обязан, несмотря на это оставаться реалистом даже тогда, когда он отворачивается от аргументов скептицизма как от противоречащих «здравому» смыслу и поступает так, как будто бы они никогда не высказывались. Если бы он серьезно рассмотрел эту аргументацию, то должен был бы отступить в одну из форм субъективного идеализма, а такое отступление неизбежно приведет его, в конце концов, к солипсизму - к убеждению, что никакого независимого от субъекта мира вообще существовать не может.