В своем введении, как уже было сказано, я решил ограничиться несколькими отдельными пунктами. Тема первой части - соотношение между знанием и той «абсолютной» действительностью, которая считается независимой ни от опыта, ни от какого-либо процесса проживания; так же в первой части показано, что наше знание никоим образом не может интерпретироваться как изображение, скорее, его можно сравнить с ключом, открывающим один из возможных путей (см. цитату из Алкмеона).
Во второй части приводится небольшой обзор возникновения скептической позиции в древности, дополняющей положение Канта о том, что, как раз в силу того, что у нас существует свой собственный способ мировосприятия, мы вообще не в состоянии представить себе какой-либо внеопытный мир. Далее в этой же части кратко освещается конструктивистская позиция Вико.
В третьей части проводится попытка разъяснить некоторые наиболее существенные черты конструктивистского понятийного анализа. Среди множества идей и направлений мышления, которые я перенял, главным образом, у Пиаже и Чеккато, лишь немногие остались не разъясненными и библиографически незадокументированными. Работы Пиаже в семидесятые годы оказали на меня значительное влияние и подействовали вдохновляюще; но еще до этого наша пятнадцатилетняя совместная работа с Чеккато придала моим мыслям указанное направление и тысячекратную уверенность. Тем не менее, для конструктивиста всякого рода взаимопонимание, согласие, а также любые учения и точки зрения - всегда конструкции и интерпретации конкретного субъекта. Таким образом, в конечном итоге я один несу полную ответственность за то, о чем говорится в этой работе.
История философии представляет собой нечто типа путаницы из всякого рода измов. Идеализм, рационализм, номинализм, реализм, скептицизм, как и множество других вот уже свыше двух с половиной тысяч лет, начиная с самых первых свидетельств западноевропейских мыслителей, ведут друг с другом непрекращающийся спор. Сами же школы, направления и движения зачастую бывает трудно отличить одно от другого. В какой-то мере все же каждый изм, претендующий на серьезное к себе отношение, должен отмежеваться от уже укоренившихся: как минимум, ему необходимо предъявить какой-то новый методологический нюанс в теории познания. Зачастую это оказывается не более чем очередная перегруппировка давно известных основных принципов, смещение отправных пунктов, или смысловое расщепление привычного понятия. Эпистемологическая проблема — каким образом мы обретаем знания о действительности, и является ли добытое знание «истинным» и достоверным - занимает современных философов не в меньшей степени, чем в свое время Платона. Несмотря на то, что методологические подходы стали более сложными и разветвленными, сама постановка вопроса, не считая нескольких редких исключений, не изменилась. Именно такая постановка вопроса привела к тому, что все ответы, которые предлагались, едва ли хоть как-то приближались к разрешению собственно проблемы.
Американским философом науки Хилари Путнам недавно это было сформулировано следующим образом: «От Сократа до Канта не было ни одного философа, который в своих первичных, далее не редуцируемых принципах не был бы метафизическим реалистом»21 Путнам разъясняет это утверждение исходя из того, что, несмотря на двухтысячелетний спор философов о том, что существует в действительносmu, само понятие истинности, которое всегда подразумевало некую объективную данность, никогда не вызывало разногласий . Таким образом, каждый, кто утверждает, что нечто допустимо называть «истинным» только в том случае, если оно соответствует некоей абсолютно независимой «объективной» действительности, неизбежно является метафизическим реалистом.
По существу такое положение вещей не изменилось и после Канта. Несмотря на серьезное отношение некоторых мыслителей к критике чистого разума, давление философской традиции оказалось непреодолимым. Вопреки тезису Канта о том, что рассудок не извлекает правила своего функционирования из природы, а владеет ими априорно, многие ученые все еще и сегодня чувствуют себя «открывателями», постигающими загадки бытия, медленно, но уверенно расширяя тем самым границы человеческого познания. Сколько философов посвящает себя задаче придать неопровержимую достоверность столь тяжко добытым знаниям, достоверность, опирающуюся на мир «настоящих» истин! Все это не выходит за рамки веками господствующей точки зрения о том, что знание тогда только является знанием, когда оно познает мир таким, каков он есть.
Разумеется, историю западной эпистемологии невозможно охватить несколькими страницами. В данном кратком опусе я вынужден буду остановиться лишь на самом главном тезисе, позволяющем конструктивизму, который я представляю, отграничивать себя самым радикальным образом от других измов господствующего понятийного пространства. Радикальное отличие коренится во взгляде на вопрос о соотношении знания и действительности. Так, если в традиционной теории познания, а равно в когнитивной психологии это соотношение трактуется как в большей или меньшей мере образное (иконическое) соответствие, то радикальный конструктивизм придает ему значение приспособленности (Anpassung) в функциональном смысле.
На примере из староанглийского языка такого рода смысловое противопоставление ясно прослеживается между понятиям match[30]. Если эти слова перевести на немецкий язык как «stimmen» и «passen» (в данном переводе на русский язык: «соответствовать» и «подходить»,
*
«годиться»), то и здесь в пределах некоторых контекстов удается выявить эквивалентное смысловое противопоставление. Предположим, мы говорим о каком-то изображении, что оно «соответствует» («stimmt»). Это означает, что оно передает изображаемое и в какой-то мере является с ним однообразным. Конкретные свойства, по которым устанавливается однообразие, могут меняться от случая к случаю. Зачастую размер не играет никакой роли, также как и вес, цвет, либо расположение в пространстве и времени; и все же в таких случаях говорят о точной передаче, воспроизводстве пропорции, порядка, либо основного плана строения. На техническом жаргоне это называют «гомоморфизмом». В господствующих теориях познания мы всегда найдем явные или подразумеваемые предпосылки, основанные на том, что результат познания, а именно наши знания, являются знаниями о реальном мире, а коль скоро это так, то внешний мир, являющийся принципиально независимым и самодостаточным, гомоморфно отображается хотя бы в каком-то одном аспекте.
С другой стороны, в случае, когда мы говорим, что нечто «подходит», то подразумеваем не более и не менее того, что это нечто справляется с тем назначением, которое мы на него возложили. Ключ «подходит», если он отпирает замок. Понятие пригодности относится к ключу, но не к замку. Так, мы можем сказать наверняка, что профессиональный взломщик имеет множество ключей, имеющих различную форму и, тем не менее, открывающих нашу дверь. Данная метафора звучит грубовато, однако для придания наглядности обсуждаемой теме подходит не худшим образом. С точки зрения радикального конструктивизма все мы - ученые, философы, дилетанты, школьники, животные, как, впрочем, любые живые существа - соотносимся с нашей окружающей средой в такой же мере, как взломщик с замком, который он должен отпереть, чтобы добраться до добычи.
Именно слово «passen» («подходить»), понятое указанным образом, наиболее полно соответствует английскому понятию «fit» в дарвинистской и неодарвинистской теории эволюции. Дарвин сам, к своему же несчастью, ввел в употребление фразу «survival of the fittest»[31]. Тем самым он подготовил почву для возникновения нелепого представления о том, будто бы его теория делает допустимым изменять по степеням сравнения понятие пригодности, а среди организмов, приспособленных к своей среде, обнаруживать «более приспособленных», среди же этих последних - еще и «наиболее приспособленных»[32]. И все-таки, в теории, в которой выживание является единственным критерием видового отбора, существует лишь две возможности: либо вид пригоден для жизни в среде, либо - нет; т.е. либо он живет, либо вымирает. Только сторонний наблюдатель, который вводит совершенно другие критерии в дополнение к просто выживанию, - нечто типа экономичности, простоты, либо изящества жизни - мог бы на основании такой добавочной оценочной шкалы говорить о «лучшем» или «худшем» выживании. Однако в теоретической модели, в основу которой положена исключительно выживательная способность видов, никакие дополнительные оценки не могут считаться обоснованными.
Именно в трактовке понятия «fitness» совпадают основные принципы теории познания радикального конструктивизма и теории эволюции: точно так же, как среда устанавливает границы выживания для живых организмов (органических структур), элиминируя варианты, выходящие за пределы возможностей выживания, так и опытный мир -будь то в повседневной жизни, или в лаборатории - определяет критерий правильности (Prufslein) для наших идей (когнитивных структур). Это справедливо в отношении самых первых закономерностей, выводимых младенцем из своего еще едва-едва дифференцированного опыта, это справедливо в отношении правил, при помощи которых взрослые стремятся одолеть трудности повседневной жизни, точно также это справедливо в отношении гипотез, теорий и так называемых «законов природы», к формулировке которых ученые приходят в результате своих усилий и которые вносят стабильность и порядок в пределы доступного нам опытного мира. Закономерности, эмпирические правила и теории подтверждают себя в свете дальнейшего опыта как надежные или нет (разве что мы вводим понятие вероятности, однако, поступая так, мы накладываем условие, чтобы знание обязательно было достоверным и ясным),