Говоря о разделении властей, было бы неправомерно ограничивать его лишь общепринятым сейчас разделением политической власти на законодательную, исполнительную и судебную, т. е. традицией, восходящей к Дж. Локку, Ш. Монтескье, Т. Джефферсону и другим мыслителям XVII—XIX вв. Проблема разделения властей, опирающаяся па социальный контракт между управляющими и управляемыми, несомненно, имеет более глубокий социально-философский смысл и практическое значение в деятельности общества.
Следует подчеркнуть, что власть в обществе далеко не исчерпывается политической властью, носителем которой является государство. Наряду с политической властью в любом обществе существует также экономическая власть и духовная, нравственная власть, а также и другие формы власти. Именно наличие широкого спектра власти в ее различных формах позволяет проводить различие между государством и гражданским обществом. Чем более полицентричным является распределение власти в обществе, тем более оно демократично, тем большей является независимость граждан от государства. И в этом отношении европейская цивилизация опять-таки уже со времен античности (особенно в средние века, а тем более в Новое время) воплощала в себе подобный полицентризм, рассредоточение власти в обществе, включая как относительную самостоятельность различных форм власти, так и ее ограничение на различных уровнях с учетом определенной автономии местной власти.
В этой связи заслуживает особенного внимания имевшее место в Западной Европе на протяжении ее истории разделение власти на политическую и духовную, нравственную, носителями которой были, с одной стороны, государство, а с другой — церковь. Борьба между политической и духовной властью (в истории средних веков ее традиционно называют борьбой между императорами и папами, хотя она, конечно, не исчерпывается этим ни хронологически, ни по своему социальному содержанию) и началась, и завершилась тем, что наряду с «царством цезарей» в жизни общества отстояло себя «царство божье», царство духа. Иначе говоря, духовная власть, сфера человеческой нравственности, сумела отстоять себя от посягательств политической власти. Благодаря этому европейской цивилизации, несмотря на временные поражения, удалось избежать угрозы как тоталитаризма, так и теократии. В конечном счете, свобода личности как общечеловеческая ценность, а также другие права человека во многом имеют своим источником это разделение политической и духовной власти в обществе, благодаря чему личность не только обрела нравственный идеал, содействующий ее независимости и стремлению к счастью, но и стала во многих отношениях независимой, суверенной в вопросах выбора между добром и злом. На нравственный идеал, на признание суверенности личности, в свою очередь, опирается как светский, так и религиозный гуманизм, история которого восходит не только к Возрождению, но и к первоначальному христианству, а также стоицизму.
Духовная свобода личности в обществе имеет широкий диапазон своих проявлений, ибо включает в себя также интеллектуальную свободу личности в поисках не только добра, но и истины и красоты. Именно на этой интеллектуальной свободе покоится современная наука как поиск объективного знания о природе, обществе и человеке, а также достижения в сфере литературы и искусства.
Исключительно важное значение в обществе имеет разделение политической и экономической власти, особенно характерное для европейской цивилизации в Новое время, хотя оно имело далеко не рудиментарный характер и в средние века, и даже в античности. Именно предоставление экономической власти гражданскому обществу и признание за личностью права экономической свободы с ее инициативой, предприимчивостью и изобретательностью стало за последние два-три столетия могучим стимулом экономического развития и процветания в Западной Европе, Северной Америке, а теперь и в других регионах. Свобода предпринимательства, при всех ее издержках, в свете нового мышления представляет собой отнюдь не «капиталистическую ценность», как до недавнего времени ее воспринимали на Западе и на Востоке, а общечеловеческую ценность, которая при разумном ее регулировании единственно способна принести человечеству материальное обеспечение и процветание. Конечно, эта проблема заслуживает более глубокого исследования и обсуждения, ибо свобода предпринимательства должна вписываться в современную экологическую ситуацию и не попирать социальную справедливость как самостоятельную общечеловеческую ценность.
Выше мы привели лишь ограниченный перечень общечеловеческих ценностей. Наряду с ними можно назвать и такие, как политический суверенитет, принадлежащий каждому народу, право наций на самоопределение и свободу социального выбора и целый ряд других, получивших более полное воплощение в европейской цивилизации.
А. С. Ахиезер, А. П. Пригожин
Культура и реформа
Сознаем ли мы это или нет, но любые реформы в той или иной форме являются воплощением известной идеи Маркса о том, что познание мира должно смениться его изменением. Мы проводим реформы при отсутствии того, что можно назвать социальными технологиями, которые практики могли бы положить в основу квалифицированного перевода общества, региона, предприятия, любой организации из фактически сложившегося, в то, которое предусмотрено проектами реформ. То, что общественная наука этим не занимается, можно рассматривать как трагедию. У нас долгое время разрабатывалось огромное количество экономических моделей, но они никогда не воплощались в хозяйственную реальность. Складывается впечатление, что те, кто их делал, были абстрактными теоретиками. Они напоминали офицера, который повышал свою квалификацию только на учениях и никогда не бывал в настоящем бою. Социологическая наука не смогла преодолеть этот перекос. Необходимо соединение теории и практики реальных конструктивных инноваций. Без этого неизбежна разбалансировка общества при попытках его изменить, так как оно имело жесткий характер. Попытки отдельных, казалось бы, малозначимых изменений порождали массу новых сдвигов, к которым ни теоретики, ни практики не были готовы. Это способствовало росту дезорганизации, что и привело к тяжелым последствиям для общества вплоть до столкновений на улицах.
Оторванность идеальных моделей от методов их воплощения — роковая слабость наших реформаторов во всей истории России, по крайней мере, начиная с Петра I. Прошлое реформ в России свидетельствует о значительных часто роковых иллюзиях реформаторов. Петровская реформа привела к глубокому нравственному упадку страны, творческих сил общества. Реставрация крепостничества в России после 1917 г. была ответом на попытки разрушить патриархальные отношения, на усиление зависимости крестьянина от чиновника, что было результатом начавшихся в 1861 году реформ. Это свидетельствовало о том, что реформаторы в прошлом не располагали эффективными методами воплощения своих замыслов (что, кстати говоря, не исключало возможности утопизма самих замыслов). Это означало, что существуют какие-то пласты реальности, которые реформаторы не фиксировали в своих проектах, считали их несущественными, С известной долей условности можно сказать, что реформаторы не располагали какими-то необходимыми знаниями. Это не позволило формировать то, что можно назвать социальной технологией.
Скрытым пластом реальности, на который реформаторы часто налетали, как корабль на рифы, является прежде всего специфика культуры тех, кто должен был эти реформы реализовывать. Те проекты реформ, которые предлагались в России, часто вступали в конфликт с культурой основной части общества, его большинства. Попытки реформ вызывали некоторые формы массовой реактивности, которые создавали для контрреформ психологические, культурные и социальные условия. Они приводили к повороту общества назад, если замысел реформы считать движением вперед. Что касается формирования социальной технологии, то ее невозможно построить без учета массовых мотивов, ценностей, культуры. И здесь само понятие технологии приобретает некоторым образом метафорический характер.
Мы должны выявить роль и место культуры в механизме массовых изменений, включая воплощение проектов реформ. Петр I полагал, что можно административными средствами, дубиной, превратить российское общество в какое-то иное, которое он считал более эффективным, более соответствующим великим задачам России. И фундаментальная ошибка подобного рода реформ, возможно, кроется во взгляде на человека как на чистый лист бумаги, как на материал.
Если Петр считал, что человека посредством насилия можно сделать эффективным работником, в некотором смысле европейцем, то это значит, что он пренебрегал той культурой, той системой ценностей представлений, норм, которые были присущи основной массе населения России. Современные реформаторы придерживаются иной концепции, но, тем не менее, совершают ту же ошибку. Они, особенно крайние из них, исходят из того, что современный человек - это прежде всего экономический человек. Он в явной или скрытой форме склонен участвовать в рынке предложением своего труда, его результатов, превратиться в короткие сроки в нормального предпринимателя, или, во всяком случае, в человека, который способен с этим предпринимателем вступать в договорные отношения. Такие люди, разумеется, есть, но нет оснований ожидать, что они составляют критическую массу, достаточную для перехода к господству в нашем обществе рыночных отношений. Существует историческая инерция, то есть люди действуют в соответствии с исторически сложившимся опытом,— с ранее сложившейся социальной технологией, с ранее сложившимися ритмами,— если они не находят в себе достаточно внутренних сил для инновационной деятельности, для отказа от инерции.