Очевидно, что такое определение интеллигенции не охватывает всех лиц умственного труда или тех мыслителей и деятелей культуры, которые так или иначе примыкали к существующим структурам или были “укоренены” в социальной жизни и народном быте.
Однако в широком смысле мы определим интеллигенцию как то духовное сословие русского общества, в которое входят люди, занятые умственной, духовной деятельностью, как в светской, так и в религиозной сфере, как работающие на ниве просвещения, здравоохранения (огромная масса учителей и врачей), в судебных органах (адвокаты), технических профессий (связисты, агрономы, инженеры и т.д.). Хотя большая часть этой интеллигенции состояла на государственной службе (в том числе учителя),ее деятельность так или иначе отвечала интересам всего общества, содействовала просвещению народа, подъему уровня образования, развитию новых видов производства. Это положение ее способствовало принятию принципов умеренности, постепенности и компромисса, т.е. либерального направления в общественной жизни. Таким образом, интеллигенция в широком смысле, ориентированная на просветительские, либеральные и прогрессистские ценности, играла важную конструктивную роль в преобразовании русской культуры. Ее деятельность способствовала постепенному сглаживанию социально-культурных и национальных антагонизмов, утверждению идеалов справедливости, прогресса и терпимости, принятию и адаптации достижений западной цивилизации к национально-историческим условиям, расширению народного просвещения и правового порядка в стране, межнациональному взаимопониманию и т.д. Во второй половине XIX — начале XX в. эта интеллигенция стала движущей силой в процессах модернизации и индустриализации страны на основе использования ее эндогенного потенциала через собственное развитие техники и науки.
Однако возможности этой части интеллигенции были ограничены теми социальными и культурными противоречиями, которые накапливались в России и раскалывали общество на “верхи” и “низы”, имущих и неимущих. Посредническая прослойка русской культуры, воплощавшая ее либерально-прогрессистскую ориентацию, оказалась слишком слабой, чтобы создать общественную систему взаимодействия и взаимопонимания. Радикальная критика клеймила эту часть интеллигенции как “соглашателей”, “приспособленцев” и “героев оговорочки”, резко осуждала позицию умеренности и постепенности в пользу радикальных преобразований.
Оппозиционность радикальной интеллигенции по отношению к самодержавию резко усиливала ее социальный критицизм, пренебрежение к самоценным, автономным формам духовности и отрицательное (или атеистическое) отношение к религии, то и другое казалось ей “ложными” и “излишними” формами деятельности, не приносящими пользы “народному делу”. Усиление такого критицизма и прагматизма, отказ от устойчивых нравственных ориентации способствовали допущению, а затем и утверждению желательности насилия и террора как наиболее эффективного средства радикального переустройства общества. В поисках той социальной опоры, которая поддержит политику социальных преобразований, радикальная интеллигенция обращалась первоначально к крестьянству (народничество), затем к люмпен-пролетариату, накапливавшемуся в России в процессах модернизации, и наконец к зарождающемуся рабочему классу.
Именно марксизм стал для леворадикальной интеллигенции тем идейным учением, которое сложилось во всеобъемлющее мировоззрение, обосновывающее программу радикального переустройства общества.
Циклический характер перемен в политической и культурной жизни России
В главе о динамике культуры мы рассматривали основные характеристики циклических изменений как одного из вариантов этой динамики. Такого рода изменения имеют место в каждой культуре, хотя и в разных масштабах. Но именно российскому обществу эти изменения оказались присущи в особенно сильной степени. Именно рассмотренная выше глубокая противоречивость русской культуры и отсутствие в ней сформированного срединного начала придало такой размах циклам российской истории, превращавшимся в инверсионные “перестройки” типа ее социокультурного устроения,сопровождаясь “откатом” от прежнего достояния, насаждением новых норм, смыслов и ценностей — при насильственной ликвидации или запрещении предшествующего достояния. Эта цикличность российской истории дала основание ряду мыслителей выявить “маятниковые” по-сторения попыток реформации (А.Янов) или “инверсию” периодов социополитического развития (А.Ахие-зер). Следует помнить при этом, что в ходе циклических или же инверсионных процессов соперничающие стороны конфликта лишь временно устраняются с политической сцены, но никуда не исчезают, а сохраняются в том, что иногда называется цивилизационным “кодом”, а по сути дела составляет фундаментальную структуру цивилизации.
Инверсионный характер, по мнению некоторых исследователей, носило уже введение христианства, проведенное по инициативе центральной (княжеской) власти, как ее “выбор”, означавший “ниспровержение прежних идолов”. Но и в дальнейшем смена столиц, типов власти и социально-политического устроения во многом протекала через радикальный отказ от прежнего достояния и утверждение принципиально нового устроения. Огромного масштаба инверсию российское общество претерпело в период авторитарного правления Ивана Грозного, стиравшего остатки феодальной раздробленности, что привело к общему срыву в устроении российской жизни в начале XVII в.— в период, названный Смутным временем. Форсированная модернизация при Петре I сопровождалась репрессивной политикой в отношении всего старорусского. Но XIX в. принес устойчивую тенденцию к самоопределению русской культуры. Новая крупномасштабная инверсия охватила все российское общество в начале XX в.
Социокультурное размежевание и революция
На рубеже веков в России происходит нарастание тех противоречий, которые накапливались на протяжении всей ее истории. Подобно тому как в социальном плане усиливалось социальное расслоение, в культуре оформляется идейное размежевание, подрывается прежняя классическая парадигма культуры как носительницы просвещения, прогресса, гуманизма и народности. В общественной мысли формируется проблема противостояния этического и эстетического, науки и религии, веры и разума, личности и общества, социального и культурного прогресса, Запада и Востока, государства и свободы, элиты и массы, консерватизма и прогрессизма. Падает престиж классической парадигмы как некоего общего достояния, равно приемлемого для верхов и низов, господствующих слоев и трудящихся, консерваторов и радикалов, “западников” и “восточников”. Эти тенденции протекают на фоне растущей плюрализации духовной жизни, сопровождавшей развитие капитализма и ослабление авторитарного контроля со стороны самодержавия. Сама по себе такая плюрализация содействовала обогащению духовной жизни, которое получило название “русский культурный ренессанс”. Однако органической слабостью этого ренессанса стала утрата той социальной значимости, к которой тяготела радикальная часть российского общества, отход от проблем социальной справедливости и правды, ослабление элементов этического. Для представителей “русского культурного ренессанса” была характерна слабость общественной активности, переход на позиции элитарности и любования искусством. Оторван
ность художественных, религиозных и философских исканий от политики и социологии, от массовой психологии, уход в сферу “чистого искусства” обрекли духовную жизнь на поляризацию противостоящих и враждебных сил. Взаимоисключающий, антагонистический характер двух основных направлений в истории русской культуры предопределил глубокий и непримиримый раскол, которому не могла противостоять какая-либо умеренная, компромиссная или возвышенная концепция. В этих условиях марксизм выступил как естественное и логическое завершение той леворадикальной тенденции в истории русской общественной мысли, которая постоянно воплощала в себе критическое неприятие существующего строя, поиск социальной справедливости и решения социальных проблем. Но это решение обреталось отнюдь не в культуре, а в политической революции, которая должна вырвать власть у самодержавия и передать ее в руки “трудящихся”, а вернее, их “передового отряда” — коммунистической партии. Допускаемая культура должна стать “частью партийного дела”, подчиненного партийному руководству.
Итак, Россия представляла собой огромное образование из частей различных культурно-исторических регионов, примыкающих к русско-православному региону как номинально основному. Но основа русского региона предстает глубоко противоречивой, разрываемой на противоположные начала сразу в нескольких направлениях. Все это было присуще российскому обществу еще в прологе к великим переменам. И они застали его в состоянии напряженного внутреннего разлада. Социальные катаклизмы, сопровождающие переход к новому обществу, происходили как до большевистского переворота в России (в Англии, Франции, Германии, Японии), так и после него (в Турции, Испании, Египте, Иране). Но именно в России этот катаклизм принял наиболее радикальный и длительный характер, даже по сравнению с крайностями азиатских — китайской и вьетнамской или кампучийской — революций. Одна из основных причин такой специфики состоит в том, что на этом огромном геокультурном пространстве отсутствовали устойчивые механизмы социальной регуляции, которые могли бы обеспечить хотя бы относительную стабилизацию, единство и преемственность в развитии общества.
Конечно, в Российской империи, как и в других странах, были важны внешние причины, поставившие под сомнение сохранение внешнего порядка. Военные поражения, понесенные Россией на Востоке и на Западе, были несомненными признаками эфемерности огромной империи. Как и повсюду, насущная потребность в модернизации вызвала острые социальные противоречия. Сочетания этих факторов уже было достаточно для революции. Но если в нормальных вариантах революции вскоре завершались поражением и “реакцией”, то Россия стала не только первой и ведущей страной торжествующей революции. В ней она продержалась дольше, чем где бы то ни было.