«Идох же по морю ветром пять дни, — пишет Никитин, — и доидох до Вонады и ту нас стретил великый ветр полунощъ и възврати нас к Трипизону; и стояли есмя в Платане 15 дни, ветру велику и злу бывшу. Ис Платаны есмя пошли на море двожды, и ветер нас встречаеть злы, ' не дасть нам по морю ходити...» (29).
В летописной редакции «Хожения» написано, что до Вонады корабль шел 10 дней, тогда как в Троицкой — пять. Буквенные обозначения цифр 5 (ё) и 10 (i) весьма близки пе начертанию. Выше приведен текст Троицкой редакции, где число дней передано словом. Наконец, еще одна попытка оказалась успешной, и Никитин пересек Черное — третье на его пути — море, достигнув южных берегов Крыма. Не раз, верно, вспоминались слова много испытавшего Даниила Заточника: «Не море топит корабли, но ветры».
Достигнув Крыма, корабль оказался, однако, весьма далеко от места назначения: не в Кафе, а почти на другом конце крымского побережья — в Балаклаве. Еще на несколько дней корабль задержался, отстаиваясь в безопасной бухте Гурзуфа. «И море же преидох, — пишет Никитин, — да занесе нас сык Балыкаее, а оттудова Тъкъръзо-фу, и ту стояли есмя 5 дни ... приидох к Кафе за 9 дни до филипова заговейна» (29—30). В Кафе Никитин мог вполне точно справиться о праздниках календаря, принятого на Руси, и, таким образом, указанное им число — 5 ноября.
Балаклава, которую генуэзцы называли Чембало, была отделена от остальных владений Генуи территорией княжества Феодоро (Манкуп). Кроме Горзониума (Гурзуф), генуэзцам принадлежали в Крыму Пертенис (Пертепит), к востоку от Аю-Дага, Алустон (Алушта), Ялита (Ялта) и Солдайя (Сурож). Мимо всех них и проплыл с запада на восток Афанасий Никитин. Он едва ли не последним наблюдал эти генуэзские владения в Северном Причерноморье накануне их падения. Остатки стен крепостей, которые видел путешественник, кое-где сохранились до наших дней.
Генуэзские колонии на Черном море переживали тяжелые времена. Воспользовавшись борьбой Византии с крестоносцами, Генуя, войдя в соглашение с императором, получила черноморские колонии Венецианской республики. Однако после занятия Константинополя войсками Мухаммеда II и падения Византийской империи положение этих колоний стало весьма трудным. Султанские власти чинили препятствия торговым судам, следующим через проливы, требовали повышенные пошлины, а то и вовсе не пропускали корабли. Банк Сан-Джорджио, крупнейший в Генуе, к которому перешло управление черноморскими колониями, пытался наладить движение караванами по суше. Однако это не могло компенсировать утрату свободного морского пути.
Кафу раздирали социальные противоречия. Недовольство вылилось в открытое восстание городских низов, бастовали экипажи генуэзских галей. Усилилась борьба партий гвельфов и гибеллинов. Первые из них представляли в Кафе интересы знати, вторые — купцов и плебса. «Смерть аристократам! Да здравствует народ!» — кричали на улицах Кафы. По донесениям консулов в Геную, росло число горожан, которые оскорбительно отзывались о генуэзских властях. Не следует забывать также, что генуэзцы составляли не более 2 тыс. человек из 70 тыс. разноплеменного населения приморской Кафы. После восстания было преобразовано городское управление. Но незначительные реформы мало что изменили на деле.
В то же время осложнились отношения с Крымским ханством и другими соседними владениями в Крыму. Генуэзские власти пытались вмешиваться в дворцовую борьбу за крымский престол, поддерживая то одного, то другого претендента, а тем временем один из них, Эминех-бей, вошел в сношения с султаном. Ханский престол он покупал ценой установления вассальной зависимости от Османской империи. Участь колоний была решена. Они переходили к Мухаммеду II.
Необдуманные действия властей Кафы привели к конфликту с Иваном III. Когда крупный караван, принадлежавший богатым горожанам Генуи, по пути в Крым был ограблен кочевниками, кафинский консул решил возместить их потери за счет русских купцов. Бездоказательно заявив, что ограбление совершили подданные Ивана III, он распорядился арестовать русских купцов, находившихся в Кафе, а их товары конфисковать.
Иван III немедленно потребовал освобождения московских купцов, а также возвращения товаров, оцениваемых в 2 тыс. руб. Русская сторона, как заявили посланцы великого князя, никак не ответственна за нападение кочевников на генуэзский караван. Кафинские власти ответили отказом, но до окончательного решения дела в Генуе сумму, полученную от распродажи конфискованных товаров, консул велел положить на хранение в качестве залога.
Если бы Афанасий Никитин появился в Кафе осенью 1472 г., его положение было бы безвыходным. Караваны не ходили на Русь. Сношения с Москвой были прерваны. Спустя два года положение изменилось.
В 1474 г. Иван III поручил послу Никите Беклемишеву, отправленному к Менгли Гирею для переговоров о союзе, заняться также и кафинским делом. Документы этого посольства, упомянутого на страницах летописи, открывают приказную книгу, содержащую переписку с Крымом.
Дьяк Никита Беклемишев, выполнявший и прежде дипломатические поручения, выехал из Москвы в марте 1474 г. вместе с послом Менгли Гирея, возвращавшимся в Крым 19. Беклемишев должен был добиваться у кафинско-го консула удовлетворения претензий русских купцов, используя при этом влиятельного местного купца Кокоса.
Последний не раз оказывал Ивану III различные услуги дипломатического и торгового характера: через него были начаты переговоры с Менгли Гиреем, а также о браке дочери манкупского князя, одного из крымских владетелей со старшим сыном великого князя. Но кафинские власти' не получив решительного ответа из Генуи, продолжали отстаивать интересы собственников каравана.
В ноябре 1474 г. в сопровождении крымского посла Девлет-мурзы Беклемишев вернулся в Москву20. В это время Афанасий Никитин сошел с корабля на пристань Кафы.
Кафа продолжала поддерживать сношения с обеими воюющими сторонами - Османской империей и Венецией. В мае здесь побывал Амброджо Контарини, но венецианский дипломат, следовавший в Персию, не много рассказывает о городе: посланец светлейшей синьории остановился в консульском доме тайно, как и его предшественник Паоло Оньибен, с которым они тут и встретились.
Вскоре кафинским властям стало известно о сговоре Эминех-бея с султаном и о подготовке вторжения султанских войск. Вести о готовящейся «армаде» всполошили весь город. С великим беспокойством сообщали власти об этом в Геную в первые месяцы нового, 1475 г. Если верить тому, что сообщалось сеньорам-протекторам банка, Кафе удалось вынудить Эминех-бея бежать. Однако «козни Генуи лукавой», как назвал Пушкин политику по отношению к Крымскому ханству, не принесли успеха. Менгли Гирей на которого пытались опереться власти Кафы, был в результате дворцового переворота свергнут и заточен в темницу в Манкупе. Султанский флот под началом великого везира Гедик Ахмед-паши, поддержанный с суши Эминех-беем, в июне 1475 г. овладел Кафой, а затем и остальными генуэзскими колониями Северного Причерноморья. Задержись Никитин в Кафе до лета, его тетради могли бы и сгореть в кафинском пожаре.
Власти Генуи, обеспокоенные судьбой колоний на Черном море, категорически потребовали наконец восстановления отношений с Москвой. В письме протекторов банка Сан-Джорджио консулу Кафы указывалось, что не время ссориться с соседом и вероятным союзником в борьбе против нависшей угрозы со стороны внешних врагов. В Генуе опасались также сближения Венеции с Иваном III и восстановления ее влияния в Причерноморье.
Появление в Кафе Афанасия Никитина и приказ из Генуи — русских купцов освободить, а имущество вернуть — совпадают по времени. То, что было невероятным в 1472 г., стало реальностью два года спустя. И мы можем теперь назвать имена тех гостей великого князя, с которыми Никитин, надо полагать, совершил последнее свое путешествие из Крыма и которые, по-видимому, вручили в Москве дьяку Ивана III Василию Мамыреву заветные индийские тетради. Это — Григорий, или Гридя Жук, как называет его грамота Ивана III, и Степан Васильев сын Дмитриев. Имя последнего более четверти века не сходит со страниц московской дипломатической переписки. Мы встречаем Степана Дмитриева в Кафе, Литве и Малой Азии то как гостя, то в качестве головы купеческого каравана21. Он упомянут в требованиях Ивана III вернуть товар, конфискованный в Кафе в 1472 г. — «когда Степан-ку пограбили». Спустя 10 лет Степан оказывается в Литве после возвращения из торговой поездки в Малую Азию. На его руках куны великого князя. Значит, Иван III доверил ему закупки для своего двора. Через несколько лет Иван III пишет Менгли Гирею, восстановленному на ханском престоле, что на Усть-Осколе пограблены купцы, шедшие из Крыма; во главе каравана стоял Степан Дмитриев.
В 1498 г., возвратившись из новой поездки в Малую Азию, он выступает в Кафе при споре из-за имущества между русскими купцами. По дипломатическим документам, в Крыму и малоазийском «Заморье» Степан Васильевич побывал трижды, но поездок за 25 лет могло быть и больше: особенность этого источника в том, что он фиксирует движение купца лишь при ситуациях, требующих вмешательства властей.
Русские купцы ходили в Кафу разными путями. Пути эти прослеживаются по летописям, дипломатической переписке с Крымом и Польско-Литовским королевством, «хожениям» духовных лиц и паломников.
Московские купцы в эти годы обычно пользовались Доном или шли «по суху», степью через Дикое поле, однако эти пути придется исключить, раз Никитин шел со стороны Смоленска. Остаются пути: по Днепру на Черкассы и Киев и, наконец, через Дунайские земли в сторону Минска,