Почти месяц шел Никитин, ведя коня. Перевалил через гребни Западных Гат. «Дошел есми до Чюнеря бог дал по здорову все»,— пишет он и добавляет о коне: «...а стал ми во сто рублев» (36). Теперь вся надежда была за хорошую цену продать привезенного из-за моря княжеского по своим статям коня.
В Джуннаре Никитин стал на подворье. «Во Индейской земли гости ся,— пишет он о купцах,— ставят по подворьем» (36). Дома для.путников носили в Индии название патха-сала, т. е. приют странника, или дхарма-сала, дом благочестия. Строили их частные лица и власти. Мусульмане и индуисты помещались отдельно. На каком же подворье жил приезжий русский купец?
На индусском. Мусульманские странноприимные дворы предоставляли кров и пищу бесплатно, по крайней мере на три дня. Никитин пишет, что платил по шетелю, т. е. медную монету, в день. «А ести варят на гости господарыни,— пишет он,—и постелю стелят господарыни, и спят с гост-ми» (36). При мусульманских странноприимных домах прислуживали путникам и готовили для них пищу рабы и рабыни. В таких подворьях (завийя) Никитин мог останавливаться и раньше, живя в Персии. Комментаторов смущали «господарыни». Может быть, путешественник возвел в правило лично с ним случившееся происшествие? Сравнивали странноприимные дома Бахманидского султаната с подобными заведениями Виджаянагара. Обслуживающий персонал состоял там на службе у градоначальника, а доходы шли на содержание полиции и армии. Однако это отнюдь не проясняло термина «господарыни». Между тем разгадка — в многозначности слова, услышанного Никитиным: по-персидски «моулат» означает и «рабыня» и «госпожа».
В Джуннаре Афанасия Никитина задержал сезон дождей. «А зимовали есмя,— пишет он,— в Ченере, жили есмя два месяца; ежедень и нощь 4 месяца всюда вода да грязь» (36). Наверное, путешественник немало повидал майских гроз да осенних ливней на Руси, запечатленных в народных песнях:
«Подымалась туча грозная
Со громами, с моленьями,
Со частыми со дождями,
Со крупными со градами.
С теремов верхи посрывало,
С молодцев шляпы посрывало...» в.
То, что довелось пережить Афанасию Никитину в Индии, разительно отличалось от всего виденного им ранее.
«В себя океаны устами дневного светила
Всосало брюхатое небо и ливни родило.
И небо, исхлестано молний златыми бичами, Раскатами грома на боль отвечает ночами...
Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.
Окрашены рудой темно-багряной,
Уносят молодые воды рьяно
Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.
Воинственные тучи грозовые
Блистают, словно кручи снеговые,
Как стяги — их зарницы огневые,
Как рев слонов — раскаты громовые.
Не скачут по дорогам колесницы:
Того и жди — увязнешь по ступицы!»
Таким предстает время дождей в древнеиндийском сказании о Раме7. Подчеркивая контраст, Афанасий Никитин обозначает начало периода дождей весенне-летним праздником на Руси, но сам сезон называет зимним: «зима же у них стала с троицына дни» (36). Действительно, стихия тропических ливней резко отлична как от других времен года в тех же краях, так и от русского ненастья. Она превращает лето, на которое приходится, как бы в свою противоположность. Почему сами местные жители практически делят год на два сезона: сухой период и пора дождей.
Русские путешественники эпохи средневековья не раз отмечали климатические особенности в иных землях. «А зима в персидской земле невелика,— пишет Федот Котов.— И о великом заговеньи и после того великим постом станут снеги перепадывать. Ночью падет, а днем стает, а на горах снег болши падет, а по полям нет, и того по благовещенъев день. А земля не мержет...» 8. Более заметное различие отметил Трифон Корабейников, побывавший на Ближнем Востоке. «А дождь в Иерусалиме приходит с семена дня,— пишет он,— с сентября месяца и до рождества... а зимою и летом дождя нет» 9. Как видим, времена года остаются тут на своих привычных местах. Однако в книгах, переписывавшихся на Руси во времена Афанасия Никитина, встречаем и сравнение сезона дождей с зимой. Во всяком случае его приводит византийский купец Козьма Индикоплов10. Возможно, это говорит о знакомстве Никитина с «Топографией» Козьмы, совершившего в VI в. плавание в Индию.
Рассказывает Афанасий Никитин и о необычных сроках сельскохозяйственных работ в Южной Индии. «В те же дни,— пишет он о сезоне дождей,— у них орют [пашут] да сеют пшеницу, да тутурган [тюрк, «рис»], да ногут [перс, «нухуд»-горох], да все съястное» (14). Как и Козьма Индикоплов, русский путешественник говорит о том значении, которое в индийском хозяйстве имели быки. «В их земле родятся волы да буйволы,— записал Никитин,— на тех же ездят и товар возят, все делают» (36).
Два месяца провел Никитин в Джуннаре, но его пребывание было внезапно прервано. В Джуннар из дальних походов вернулся губернатор Асад-хан, один из самых близких лиц к фактическому правителю государства, везиру Махмуду Гавану. Согласно индийской хронике Фе-риштэ, губернатор выступил во главе джуннарского ополчения осаждать крепости и приморские города по южной границе с империей Виджаянагар.
«И тут есть Асат хан Чюнерьскыя индейскый, а холоп меликътучяров, а держить, сказывають, седьм темь от ме-ликтучара»,—пишет Никитин (14). Он подчеркивает, что губернатор был подчинен Махмуду Гавану, носившему титул мелик-ат-туджжар (князь купцов). «Хан же,—отмечает Никитин, видевший, как тот восседал на носилках,— езди на людях, а слонов у него и коний много добрых» (14). О том, что Асад-хану подчинено 70-тысячное войско («седьм темь»), путешественник говорит осторожно: «сказывают».
Хан вернулся к управлению Джуннаром, и тут произошла его встреча с Никитиным, едва не обернувшаяся трагедией для русского путешественника. «А в том Чюнере хан у меня взял жерепца,— рассказывает Афанасий Никитин,— а уведал, что яз не бесерменин, русин, и он молвит: „И жерепца дам да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу, в Махмет дени; а не станешь в веру нашу, в Махмет дени, и жерепца возму и тысячю золотых на главе твоей возму". И срок учинил 4 дни...» (15).
Значит, хан предложил Никитину на выбор — перейти в ислам и получить награду, либо лишиться коня, который для Никитина составлял целое состояние, и заплатить огромный штраф.
По датировке И. И. Срезневского встреча произошла в августе 1469 г. Как свидетельствует местная хроника, Асад-хан находился в это время за пределами Джуннара. Он был под крепостью Келна, далеко на юге 11. Исследователь этого не знал. И. П. Минаев, знакомый с хроникой Фериштэ, которая сообщает об участии в походе Асад-хана Джуннарского, настолько верил в датировку своего предшественника, что не заметил противоречия. На одной странице он пишет об участии Асад-хана в походе на Келну в 1469 г., а на другой — о встрече его в то же самое время с Никитиным в Джуннаре 12. В действительности встреча произошла двумя годами позднее, в августе 1471 г.
Исследователи по-разному понимали завязку конфликта. Решил хан отнять коня и обратить Никитина в ислам, узнав, что он купец-христианин, или Никитин привел к хану коня на продажу, и тогда выяснилось, что купец не мусульманин? По Минаеву, хан отнимает коня, считая что Никитин мусульманин («отняв коня, узнал»). В таком случае это факт произвола феодала по отношению к купцу но мусульманское купечество в государстве Бахманидов было силой, с которой считались власти. Текст «Хожения» не позволяет однозначно ответить на поставленный вопрос-трактовка - когда хан узнал, тогда и заговорил об обращении в ислам - основана на том, что слова «а уведал» являются началом следующей фразы.
Составитель новой редакции «Хожения за три моря» в XVII в. не только удалил упоминание чуждого термина (арабско-тюркское Мухаммед-дини — вера Мухаммедова, ислам), но и дал свою трактовку: взял, так как узнал. Летописец не испытывал сомнений относительно побуждений хана-нехристя. «...Хан взял у меня жеребца,— передает список Ундольского,— понеже бо сведал, что яз русин, и он мне говорил...» (56). В любом случае в основе лежит именно решение обратить приезжего в ислам. С этой целью конь взят и оставлен в залог.
Мрачные мысли обуревали Никитина. Даже когда угроза была уже устранена, он написал: «Ино, братие русстии християня, кто хощет пойти в Ындейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да воскликнув Махмета да пойти в Гундустанскую землю» (37). Судя по поведению и другим высказываниям, сам Никитин веры изменять не намеревался. Он искал выход.
Иногда пишут, что предшественник Никитина — венецианец Николо Конти — вынужден был в Индии перейти в ислам. Следует уточнить — Конти принял ислам на обратном пути из Индии, в Аравии, пытаясь пройти через запретную для немусульман Мекку. И Никитин пишет: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, занъ же христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ста-вять в веру» (25). Морской путь из Индии в Мекку и Медину лежал через порт Аден. Еще Марко Поло рассказывал:
«Везут из этой пристани в Индию много красивых да дорогих арабских скакунов, и большая купцам прибыль от этого товара» 13. Вот эту-то торговлю и не хотело выпускать из своих рук местное купечество, тесно связанное с мусульманскими властями.
Купцы-христиане селились на побережье Индии еще в раннем средневековье. О них писал Козьма Индикоплов. Конти упоминает об общинах армян-несториан. Но Никитин, по всей вероятности, был одним из первых, кто проник во внутренние области Декана, чем и обратил на себя внимание бахманидских властей. Джуннарский хан использовал и угрозу, и притягательность награды. Переход в ислам и золото хана сразу ставили Никитина в привилегированное положение. Но в его глазах предложение Асад-хана означало потерю веры или долговое рабство. В обоих случаях — невозможность вернуться на Родину.