Попытки консолидации общества через повышение статуса православной церкви и религии в жизни российского общества в ущерб другим конфессиям также контрпродуктивны. Это имеет своим следствием также неизбежный рост этнического национализма нехристианских народов России на иной религиозной основе.
Одновременно с этим в мусульманских регионах страны резко возросло влияние радикального исламского фундаментализма, часто сращивающегося с идеологией этнического национализма, как это было в Чеченской Республике. Сегодня в России много споров о том, какой фактор более существенен для национальной идентичности — этнический или религиозный. Процессы, происходящие в исламском мире, как бы выдвигают на передний план религиозный фактор. Действительно, можно быть получеченцем и полурусским, но полумусульманином и полукатоликом быть нельзя. Но если на этом пути на передний план не будут выдвигаться культурные факторы, культурные традиции, то лаврами себя никто не увенчает. Ведь, по сути, стремительный рост сегодня обращений к религии не является в большей части следствием духовных исканий личности. Это, скорее акт самоидентификации в глобализационных процессах. Общая культурная идентификация, накладываясь на разную религиозную идентичность, вполне способна нивелировать межконфессиональные противоречия. Ведь религиозные различия сами по себе не являются конфликтогенными, но базой для конфликта идентичностей они могут стать и часто становятся, как это было в Югославии (Босния и Герцеговина, Косово) и в Чеченской Республике. Происходит это, если в многоконфессиональных обществах на передний план выдвигается в ущерб культурному религиозный фактор для укрепления через него гражданской (государственной) идентичности.
Радикальный религиозный фундаментализм — это попытка поставить на место культурной идентичности религиозную идентичность. Радикальный исламский фундаментализм, выдвигая на передний план религиозную идентичность, подменяя им культурного посредника между этнической и гражданской идентичностью, ведет к усилению этнического национализма мусульманских народов России, что, безусловно, также служит катализатором политического сепаратизма в России.
Классическим примером региональных особенностей развития России в рассматриваемом отношении может служить республика Дагестан. Дагестан — это регион России, где политический экстремизм сегодня наиболее активен. Он обладает здесь рядом особенностей как по своим целям, так и по формам и методам деятельности.
Во-первых, идеологией политического экстремизма в республике является радикальный исламский фундаментализм. Религиозный характер политического экстремизма проистекает из того, что национальная идентичность Дагестана находится сегодня в расколотом состоянии. С одной стороны, здесь традиционно сильны позиции ислама и влияние исламской цивилизации, с другой стороны — русско-европейская культура и связанный с ней образ жизни стали за годы советской власти органической частью духовного мира и быта дагестанцев.
В постперестроечные годы в результате размыва идеологического ядра русско-европейская культура потеряла тот стержень, который интернационализировал ее основные ценности. Этот идеологический вакуум в Дагестане быстро был заполнен религиозными ценностями. Столкновение двух ценностных миров не могло не привести к их поляризации, следствием чего и стал раскол национальной идентичности. Сегодня в дагестанском обществе, особенно среди молодежи, можно уже реально вычленить два слоя, чьи ценностные ориентации радикально отличаются. С одной стороны, это крайне исламизированный мир, где восприняты не только духовные ценности ислама, но и образ жизни, продиктованный нормами шариата. С другой стороны, мир крайней европеизации, где культивируются не только достоинства, но и худшие образцы западного образа жизни.
Раскол идентичности неизбежно поляризует и политическое пространство республики, обремененное, ко всему прочему, коррупцией и клановостью. Парадокс религиозно-политического экстремизма заключается в том, что религия, предназначенная по свое природе усмирять агрессивные начала в человеческой природе, становится знаменем агрессии и террора против других только на том основании, что они другие. Очевидно, что это извращение гуманистической сущности религии не имеет ничего общего с ее действительной природой. Религиозная оболочка политического экстремизма, особенно когда он использует террористические методы, это не более чем мимикрия. Он может облачаться в любые идеологические одежды, если они позволяют легитимировать в какой-то степени в общественном мнении их деструктивные действия. В Дагестане, например, он прикрывается авторитетом ислама, в других регионах могут быть другие формы мимикрии. Важно при этом подчеркнуть, что в республике нет экстремизма на этнической почве. На наш взгляд, этническая толерантность дагестанских народов — это следствие их этнокультурной компетентности, сформировавшейся в результате длительной межэтнической и межкультурной коммуникации. Такой компетентности нет в религиозных вопросах не только в силу атеистического прошлого, не только в силу многочисленности новообращенных, далеких пока от понимания реальной сущности собственной веры, но и в силу глубокой политизированности современных конфессиональных отношений.
Во-вторых, практикой религиозно-политического экстремизма в Дагестане является терроризм. Террористический характер политического экстремизма в республике обусловлен рядом причин. Бескомпромиссность идеологического противостояния, особенно характерная для конфликтов на религиозно-этнической почве, в условиях подмоченной в прошлом легитимности политической власти в республике принимает формы вооруженного противостояния различных группировок. Налицо и остаточный шлейф чеченских событий, способствовавших в свое время профессиональной подготовке и переподготовке многих террористических групп не только для Дагестана, но и Кавказа в целом.
Укорененности террористической психологии в сознании противоборствующих сторон способствует и традиционно присущий восточному менталитету приоритет общинного, коллективного, группового в ущерб отдельной личности, индивиду. В том, что часть политической оппозиции в республике взяла на вооружение террористические методы борьбы, существенную роль сыграл и политический истеблишмент республики. Именно представители политической элиты в республике впервые прибегли к террору как средству устранения соперников или инакомыслящих в начале девяностых годов. Именно они легализовали терроризм в республике. Многочисленные террористические акты в отношении политических деятелей, нераскрытые убийства, характер протекания конфликтных ситуаций между различными группировками в политической и экономической элите республики со всей очевидностью говорят о том, что между ними существует негласный сговор в том, чтобы не выносить суть конфликта на общественный суд, а наиболее строптивых просто уничтожать. Можно даже предположить, что некоторые группировки просто содержат террористические организации и группы как резервную армию политического давления. Ведь довольно часто в террористических группах оказываются люди, достаточно близкие к некоторым известным в республике фамилиям.
Терроризм в Дагестане действует сегодня достаточно интенсивно и агрессивно. В этом можно усмотреть не только способ поддержания тонуса и дисциплины внутри террористических групп, но и наличие внутридагестанских источников финансирования. Нередки случаи, особенно со стороны представителей юридически-процессуальной системы, когда политический терроризм в республике путают с простой уголовщиной. Но природа политического терроризма и уголовного мира различается, и различается очень существенно. Уголовное насилие имеет целью материальную или другую личную выгоду. В уголовном терроре нет жертвенности, нет самоотверженности, нет готовности идти на любые потери, вплоть до собственной жизни и жизни близких. В уголовном терроре нет символики, которая присутствует в политическом терроризме как обязательный элемент. Уголовный террор больше инструментальный, т.е. воздействует непосредственно на те объекты, которые способны удовлетворять его интересы и поставленные цели. Политический терроризм носит символический характер, для него акты террора — это символы возможностей и сигналы политическим структурам, которые только и могут удовлетворить цели террористов. Несмотря на то, что многие исследователи убеждены в нормальном психологическом состоянии подавляющего большинства террористов[352], тем не менее, в терроризме дагестанском есть и некий иррациональный момент. Очень трудно объяснить то, что террористы, выходцы из дагестанских семей, где традиционно сильны авторитет родителей, авторитет старших, с абсолютным пренебрежением относятся к их мнению, для них не существует авторитета не только религиозных духовных лидеров, но не существует и родительского.
В-третьих, объектами политического терроризма в Дагестане оказались государственные, прежде всего правоохранительные структуры. Обычно терроризм избирает в качестве объекта гражданское население. Ведь цель терроризма — напугать, деморализовать, внести хаос, сея тем самым сомнения в возможностях политической власти обеспечить их безопасность. Ситуация в республике в этом плане в последние годы радикально изменилась. По сути, идет война правоохранительных органов и террористического подполья. А гражданское население достаточно равнодушно наблюдает за этим. У него нет сочувствия к террористам, но нет сочувствия и к правоохранительным органам. Бесчеловечные акты против гражданского населения в Буйнакске и Каспийске окончательно сорвали с террористов маску борцов за справедливость. В то же время правоохранительные органы, служба в которых стала для многих особым видом частного бизнеса, не пользуются ни уважением, ни авторитетом. А авторитет силы и пути его использования формируют не слишком лестное мнение и о профессиональных качествах представителей охраны порядка. Указанная особенность политического терроризма в республике говорит о том, что он пытается легитимизировать свои действия в глазах населения, представляя их как действия повстанческих сил. Если объектами терроризма выступают гражданское население и гражданские объекты, то цель повстанческих сил — государство и государственные структуры. Мимикрирующие способности терроризма хорошо известны, но эта тенденция очень опасная. Ко всему прочему, она свидетельствует о росте интеллектуального потенциала терроризма в республике.