Иудаизм, таким образом, отрицая паразитический эгоизм внутри самого племени евреев, вместе с тем поощрял и даже предписывал его в отношении иноплеменников, то есть, в отношении всех остальных, небогоизбранных народов. Вытесняемый из сердца еврея как индивида, этот эгоизм культивировался в нем же как в представителе своего племени. Тем самым иудаизм представлял собою, в общем, шовинистическую религию национального (племенного) эгоизма и даже паразитизма. Это была религия, так сказать, двойной морали.
Но, самое главное, иудейская нравственность преподносилась не как самоценность, а как средство для материального преуспеяния еврейского народа и для «умножения» его на земле, «шире всех других народов земных». За соблюдение нравственных законов евреям назначалась награда, причем награда не на том свете (представления об аде и рае у них долгое время, почти до XIII века, полностью отсутствовали, да и до сих пор не сложились в сколько-нибудь отчетливые формы), а награда уже здесь, на земле, и, более того, эта награда была, по современным представлениям, полностью безнравственной. Еврейский бог Яхве, обещал своему народу «землю ... с большими и хорошими городами, которые ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться ... [Второзак. 6, 10-12]». Создавших же все это материальное богатство Яхве предписывал полностью истребить, причем с самой крайней жестокостью (не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей), что евреи, судя по сообщению Ветхого Завета, и сделали. Подобные жестокость и бесчеловечность были не редкостью в древнем мире, но, видимо, ни у одного другого народа они не были приняты в качестве нравственного долга и не освящались в качестве воли и предписания самого бога.
Иначе говоря, в иудаизме сохранялся еще сильнейший элемент узко племенного язычества.
Разумеется, такая религия должна была рано или поздно подвергнуться революционному отрицанию, что и было осуществлено, с одной стороны, извне (Мухаммедом, основавшем ислам), а, с другой стороны, и изнутри — Христом, положившем начало христианству.
2.4.3. Ислам
Хотя ислам возник позже христианства и воспринял некоторые моральные заповеди Христа, он, тем не менее, во многих отношениях стоит еще ближе к иудаизму, чем христианство. Мораль ислама гораздо чище и возвышеннее иудаистской — в ней нет племенного высокомерия и шовинизма; нет преклонения перед материальным богатством (в частности, полностью запрещено ростовщичество, хотя и неумеренная щедрость тоже осуждается); в исламе намного меньше бессмысленных и мелочных предписаний, буквально опутывающих каждый шаг правоверного иудея. Ежедневная пятикратная молитва, один месяц в году — дневной пост, ежегодный налог в пользу бедных и паломничество в Мекку хотя бы раз в жизни — вот и все главные культовые обязанности праведного мусульманина.
В то же время исламская мораль сохраняет в себе и «образ врага», и образ низшего, презренного человека, над которым должен властвовать мусульманин (в лице теперь уже не иноплеменников, но иноверцев — «неверных»). Этих неверных мусульманин обязан не просто презирать и ненавидеть, но он обязан вести против них «священную войну» (джихад). Аллах, так же, как и Яхве, — это бог воинства. Хотя война мусульман провозглашается и не ради ограбления врагов, и не с целью присвоения материальных плодов их труда (как у иудеев), а за торжество мусульманской веры, тем не менее, и мотив грабежа все же играет в ней значительную роль (особенно, у ранних мусульман), но, главное, этот призыв культивирует в сердцах верующих чувства высокомерия, ненависти, презрения и любви к насилию. Ислам в значительной мере унаследовал все это от иудаизма.
В этой религии, освящающей войну, к тому же, нет разделения между войной справедливой (оборонительной) и войной неспровоцированной — агрессивной. Особенно на первых порах, джихад имел форму войны именно агрессивной, наступательной (и во многом просто грабительской). Сам Пророк положил начало таким войнам, называя их войною за веру. А его наследники энергично продолжили этот джихад, сначала против своих еще непокоренных арабских племен, а затем и против всех других окрестных народов, и так они воевали до тех пор, пока монголы не разгромили их самих и не стерли с лица земли их столицу — Багдад.
«В представлении ранних мусульман, — пишет Д.Е. Еремеев, — весь мир делился на две части: мир ислама — дар-уль-ислам, где живут и господствуют приверженцы Мухаммада, и мир войны — дар-уль-харб, где живут неверные, которые должны быть завоеваны, покорены и обращены в ислам. Само слово «харб» — «война» — происходит от глагола «хараба», что значит не только «воевать», но и «грабить», «отнимать имущество».
Данническую эксплуатацию, — продолжает Д.Е. Еремеев, — Коран также направил в сторону иноверцев — иудеев и христиан: «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не подчиняется религии истины — из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными» (9:29). Впоследствии дань, взимаемая с немусульман, признавших над собой власть халифа, превратилась в регулярную подушную подать — джизью, которую платили взрослые мужчины покоренного немусульманского населения. За это оно сохраняло право исповедовать прежнюю религию. Сам термин «джизья», или «джизйа», происходит от глагола «джаза» — «возмещать». Жители, обложенные этой податью, назывались зиммиями (арабское «зиммий»), то есть «людьми, находящимися под покровительством мусульман». Зимма — защита, прикрытие. Территория зиммиев именовалась «дар-ус-сульх» (область примирения) или «дар-уль-ахд» (область договора). Так, уже в масштабах всего мусульманского государства — Халифата — получила свое дальнейшее развитие, юридическое оформление идея данничества, отношения подчинения-господства»[93].
Павшие в войне за веру (шахиды) почитаются в исламе выше всех других праведников и следуют непосредственно за Мухаммедом, а гибель в войне за веру — это самый надежный и самый прямой путь в мусульманский рай. Сам этот рай, являющийся наградой за нравственное поведение, выглядит наградой более телесной и физической, нежели духовной (в мусульманском раю для мужчин даже предусмотрены прекрасные «черноглазки» — гурии). Изощренно физическими же страданиями переполнен и мусульманский ад.
Ислам не менее, а, скорее, более, чем иудаизм, догматичен. В нем совсем мало места для собственного размышления и убеждения верующего — почти все вопросы предполагаются в нем уже решенными, раз и навсегда. В то же время, в отличие от иудаизма, в исламе нет никакого восхищения (человеческой) мудростью, как нет места в нем и чистой любознательности. В Коране уже даны ответы на все вопросы, которые имеют хоть какой-нибудь смысл. Все остальное — суемудрие. Хотя (ранние) мусульмане и восприняли в средние века, например, греческую философию, они отнеслись к ней все же столь же догматично, как и к Корану, и практически ничего в ней не изменили и не усовершенствовали — какой они ее приняли, такой и передали затем европейцам.
Так же, как и в иудаизме, религия в исламе не отделена от права — последнее (в форме шариата) есть продолжение религиозной морали. «Кесарево» в исламе не отделено от божьего.
Наконец, исламская мораль наследует от язычества и иудаизма и духовную дискриминацию и сегрегацию по отношению к женщинам.
Поэтому христианство является гораздо более радикальным отрицанием иудаизма, чем ислам. Оно выражает позицию не только и не просто древнего иудейского народа, но позицию уже новой, эллинистической эпохи и эллинизированного мира в целом.
2.4.4. Христианство
До Александра Македонского (356-323 гг. до н.э.) эллины были носителями почти столь же шовинистической и паразитической по отношению к прочим народом идеи, что и древние евреи. По мнению даже лучших из них (того же Аристотеля, например), все народы, кроме эллинов, суть варвары и прирожденные рабы. Только эллины от природы свободные, и потому именно они и должны не только властвовать над всеми варварами, но и владеть накопленными ими богатствами.
Впервые в законченной и практической форме эта идея была оформлена в начале IV в. до н.э. в сочинениях и речах Исократа (436-338 гг. до н. э.) — выдающегося оратора, публициста и идеолога, жившего в Афинах. Азиаты, по утверждению Исократа, прирожденные варвары и рабы, тогда как европейцы (и особенно эллины) в культурном отношении бесконечно выше азиатов. Поэтому для эллинов несправедливо и позорно, что азиатские варвары богаче их. Греки должны покорить азиатов и обратить их всех в илотов (полурабы-полукрепостные в Спарте)[94]. С этой-то «святой верой» (подогреваемой еще и идеей мести персам за их вторжение в Элладу во главе с Ксерксом в конце V в. до н.э.) греки и вторглись в Азию во главе с Александром.
Однако, покорив Восток, Александр оказался и сам в чем-то покорен Востоком. «Он не последовал, — пишет о нем Плутарх, — совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями. Видя в себе поставленного богами всеобщего устроителя и примирителя, он применял силу оружия к тем, на кого не удавалось воздействовать словом, и сводил воедино различные племена, смешивая, как бы в некоем сосуде дружбы, жизненные уклады, обычаи, брачные отношения и заставляя всех считать родиной вселенную, крепостью — лагерь, единоплеменными — добрых, иноплеменными — злых; различать между греком и варваром не по щиту, мечу, одежде, а видеть признак грека в доблести и признак варвара — в порочности; считать общими одежду, стол, брачные обычаи, все получившее смешение в крови и потомстве»[95].