В эпоху возникновения и расцвета христианства нравственность и религия совпали — нравственность стала религией, а религия — нравственностью. Однако, языческие религии, действительно, еще были практически безнравственными, а, современная (западная) нравственность, действительно, уже (начиная с эпохи Просвещения), старается быть безрелигиозной. Тем не менее, ни то, ни другое не выражает сущности ни религии, ни нравственности в их классической, совершенной форме.
Эпоха Просвещения, в пылу борьбы с церковью (точнее, с ее клиром) стремилась оторвать нравственность от бога, предлагая в замену ему (человеческий) разум. Однако, далеко не случайно, что один из самых глубоких и систематичных исследователей этого разума (и завершитель этой эпохи) — И. Кант, — отвергнув все теоретические доказательства бытия божия, пришел все же к необходимости принять доказательство его бытия «из практического (нравственного) разума». Существование бога, по Канту, необходимо все же принять в силу необходимости, вытекающей из признания человеческой волей абсолютного верховенства над нею нравственного закона. Религия и нравственность, таким образом, даже и с точки зрения самих просветителей, оказываются все же нераздельными и неразделимыми. Несколько перефразируя Ф.М. Достоевского, это можно было бы выразить и так: «Если бы бога не было, то было бы все позволено».
Эмпирически, мы сегодня, конечно, можем уже встретить атеистов, утверждающих, что они не верят в бога, но просто верят в саму нравственность (принимают ее без доказательств) и потому могут оставаться вполне моральными и нравственными людьми, даже и отрицая существование бога. Такие люди сегодня уже, действительно, есть, такая позиция воли уже возможна. Однако, хотя психологически она сегодня уже и возможна, но логически, — нет. Поэтому и в самой реальной истории такие люди не могли возникнуть сразу в том виде, в котором мы сегодня их уже можем эмпирически наблюдать. Общество исторически не могло сразу перейти к современному мировоззрению, при котором такая — безрелигиозная — нравственность оказывается возможной.
Кроме того, исторический опыт утверждения такой нравственности (в западной цивилизации) еще не закончен, и к чему он приведет, пока еще можно только предполагать. Судя по многим признакам, не исключено, что финал его будет печален.
С другой стороны, следует признать и то, что у самых своих истоков нравственность была и дорелигиозной. Более того, видимо, вообще было бы неправильно думать, что до нравственного отношения к жизни впервые доходит только человек. Чрезвычайно интересную и до сих пор недостаточно оцененную, на наш взгляд, теорию происхождения нравственности предложил в свое время русский ученый и революционер князь П.А. Кропоткин. Как истинный сын своего времени он отвергал авторитет церкви и религиозного учения вообще («оно, — по его мнению, — плод страха и незнания первобытного человека»[72]) и верил в могущество человеческого разума (который он отождествлял, впрочем, с разумом научным, теоретическим). Вместе с тем, П.А. Кропоткин с необычайной силой призывал обратить внимание на то, что в мире животных, где, по мнению большинства поклонников Т. Мальтуса и Т. Гексли, царит якобы беспросветная и жуткая эгоистическая борьба за жизнь, мы обнаруживаем и столь же повсеместную взаимопомощь и даже взаимопожертвование живых существ, особенно, у так называемых общественных животных, каковых в нашем мире подавляющее большинство (только самые примитивные животные обнаруживают слабое влечение к общественному образу жизни).
Точку зрения на природу, против которой восставал П.А. Кропоткин, можно проиллюстрировать следующим знаменитым художественным образом, созданным другим нашим замечательным соотечественником — поэтом Н.А. Заболоцким в его поэме «Лодейников»:
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
В этом потрясающем образе все, конечно, — правда, и однако, это не вся правда. Животные, в частности, заботятся, ведь, не только о самих себе, но и своих детенышах, и о своих «друзьях-подругах», и о своих «соплеменниках». Некоторые несомненные факты дают даже основание утверждать, что животные могут кое-что делать и для существ совсем другого биологического вида (неоднократно по телевидению показывали, например, сценку нападения гиппопотама на крокодила, пытавшегося утащить неосторожную антилопу, пришедшую к водопою).
Собранные П.А. Кропоткиным наблюдения натуралистов (и его собственные наблюдения, так как он и сам в молодости был натуралистом), несомненно, доказывают его основной тезис — нравственное (точнее, самоотрицающее) поведение имеет место уже у животных. «Данных в доказательство этого утверждения, — пишет он, — мы теперь имеем очень много. Так, например, Дарвин в очерке происхождения нравственности, в книге «Происхождение человека», привел описание известным натуралистом Бремом схватки двух собак его каравана со стадом обезьян павианов в Египте. Обезьяны при приближении каравана поднимались по скалистому скату горы в верхнюю ее часть, но старые самцы, когда увидали собак, хотя они уже были в скалах вне опасности, спустились вниз сомкнутой группой и с такой свирепостью шли на собак, что они, испуганные, вернулись к своим хозяевам. Не сразу удалось снова натравить их на обезьян, и они напали тогда на молоденькую, полугодовалую обезьянку, которая отстала от своих и засела в скале. Тогда старый самец в одиночку, медленным шагом спустился к обезьянке, отпугнул собак, погладил детеныша по спине и не спеша вернулся с ним к своему стаду.
Старые самцы, — продолжает П.А. Кропоткин, — не спрашивали себя в данном случае, во имя какого принципа или веления они должны были так поступить. Они шли спасать своих в силу симпатии, по чувству стадности, общительности, выработанному тысячелетиями у всех стадных животных, и, наконец, в силу сознания своей собственной силы и своего мужества.
Другой случай, — продолжает он, — был описан таким же надежным естествоиспытателем, Сэнтсбери. Он нашел однажды старого слепого пеликана, которого прилетали кормить другие пеликаны, принося ему рыбу, и Дарвин подтвердил этот факт. Но фактов самопожертвования животных на пользу своего рода известно теперь так много — у муравьев, среди альпийских коз, у лошадей в степях, у всех птиц и т. д.; их так много дали наши лучшие естествоиспытатели, что в изучении природы мы находим теперь наконец твердую основу для своих суждений о появлении и развитии нравственных чувств и понятий»[73].
Таким образом, самоотрицающее поведение, несомненно, обнаруживается уже и у животных, и оно столь же врождено им, как и поведение эгоистическое. Не только инстинкт самосохранения, но и инстинкт сохранения (продолжения) рода, и инстинкт сохранения своего сообщества руководят поведением живых существ, в особенности, общественных. Поэтому, и у человека (если только не предполагать его каким-то исключительным уродом в этом отношении) основа такого поведения также врожденная. Ведь, человек, по своему происхождению, тоже общественное существо и, скорее всего, даже, самое общественное из всех, когда-либо живших на земле (в пользу чего говорит, в частности, и необычайное развитие у него языка — этого орудия общения). Следовательно, человек ведет себя нравственным образом не потому, что его кто-то (или он сам) обучил так себя вести (Кропоткин иногда говорит, что человек учился этому поведению, глядя на животных и подражая им), а потому, что его толкает к этому его собственная природа. Самый глубокий источник (корень) человеческой нравственности находится, следовательно, внутри, а не вне человеческой души. Доброе начало так же врождено человеку, как и начало злое[74]. Априорность морального закона, установленная И. Кантом, с этой точки зрения, есть простое выражение (регистрация, констатация) этого факта.
Таким образом, нравственное начало не изобретено человеческой волей, а дано ей и заложено в ней изначально. Однако, человек, в отличие от животных, существо еще и разумное. Он не может просто слепо следовать своим природным побуждениям, пусть даже и прекрасным. Рано или поздно он должен был подвергнуть их рефлексии и поставить вопрос — «почему?». Почему я должен выбрать добро, а не зло? Почему я должен жить не для самого себя, а для кого-то или чего-то другого? Что или кто является этим другим? И почему я должен отказаться от того, к чему так властно влечет меня моя же собственная природа?
Тем более неизбежны для человека эти вопросы, что его воля (равно как и воля животных) противоречива, то есть несет в себе равно как начало добра, так и начало зла. В момент выбора между злом и добром она и обращается к поиску разумных оснований в пользу того или иного.
Религия как оформленное и систематическое учение и является таким наиболее общим разумным обоснованием, адресованным воле человека. По отношению к его воле она играет ту же роль, какую по отношению к его интеллекту играет наука (научная теория).
Первые разумно оформленные религиозные учения сложились в те еще времена, когда сугубо научные (в их первоначальных наивных формулировках) представления еще не отличались в умах древних от собственно религиозных и, как правило, излагались вперемешку друг с другом (синкретично). Впоследствии, когда наука достаточно обособилась от религии и окрепла, она стала нападать на эти (научные) вкрапления в религиозных писаниях, уже канонизированных к тому времени в полном объеме. Так, например, в христианстве оказалось канонизированным сугубо научное геоцентрическое представление об устройстве солнечной системы, не имеющее к собственно религиозному учению Христа никакого отношения. Однако, опровержением этих наивных научных представлений христиан (в умах ученых прежде всего) создавалась видимость опровержения и дискредитации и самой их религии.