Распространение идей романтизма в первой трети XIX века во всех сферах отечественной духовной культуры и, особенно, в интересующей нас историографии совпало с появлением в России образованного общества, способного воспринимать исторические труды, с возникновением литературной жизни. Образованные люди объединялись в кружки, группы, партии, где формировали свое отношение к миру. Явилась насущная потребность постоянных встреч в модных тогда салонах для обсуждения новых литературных, философских, исторических произведений. Поэтому, сразу же по выходе в свет, произвела большой резонанс в общественном мнении и вызвала неоднозначные оценки среди современников «История государства Российского» Н. М. Карамзина[151]. Ее неимоверно ожидали, к ней готовились. Декабрист М. Ф. Орлов в письме к П. А. Вяземскому писал: «Я ждал Истории Карамзина, как евреи ждут Мессию»[152]. Однако откровенно монархическая теория историографа, его устаревшие взгляды на сущность исторического развития разочаровали многих. Но многие поддерживали и развивали концепцию Н. М. Карамзина, которая стала составной частью официальной учебной схемы русской истории[153].
Среди критиков Н. М. Карамзина необходимо выделить, в первую очередь, декабристов (Г. С. Батеньков, Н. А. Бестужев, И. Г. Бурцов, С. Г. Волконский, Ф. Н. Глинка, П. Г. Каховский, А. О. Корнилович, В. К. Кюхельбекер, М. С. Лунин, Н. М. Муравьев, П. А. Муханов, М. Ф. Орлов, П. И. Пестель, В. Ф. Раевский, К. Ф. Рылеев, В. Д. Сухоруков, Н. И. Тургенев, М. А. Фонвизин и др.). Декабристы, как зачинатели романтической историографии в России, в этом отношении шли параллельно с романтическим направлением, развивавшимся в западноевропейской исторической науке (О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф. Минье и др.). Исторические взгляды декабристов формировались, в первую очередь, под влиянием их революционных устремлений и общего духа романтизма[154]. Немногие из них занимались специально историческими разысканиями[155], но те идеи, которые сквозят в различных произведениях декабристов, оказались существенными для нового изучения истории Древней Руси и института княжеской власти в отечественной историографии[156]. Основу декабристских взглядов составила идея, высказанная Н. М. Муравьевым в его «Мыслях об Истории государства Российского Н. М. Карамзина». Решительно возражая против монархической карамзинской идеи, что «история народа принадлежит царю»[157], он утверждал, что «история принадлежит народам» и в них лежат «начала могущества, причины благоденствия»[158]. Поэтому декабристы, говоря о домонгольской Руси, обращали особое внимание на общинное вечевое ее устройство[159]. «Вечи народныя, повсюду в России происходившия», Новгородская и Псковская демократические республики, по словам того же Н. М. Муравьева, как нельзя лучше опровергают утверждение, будто русский народ не способен к самоуправлению[160]. Романтически идеализируя государственное устройство Древней Руси, восторгаясь царившим в ней народоправством, особенно в вольных городах, декабристы стремились увидеть в древнерусском вече зачатки гражданской свободы, приводящие к процветанию народа. Тем самым они высказывались против монархической трактовки княжеской власти, считали, что она была ограничена народовластием[161]. Однако, несмотря на передовые идеи об общественном развитии, «в общем мысль декабристов вращалась в замкнутом кругу силлогизмов, характерном для философов-просветителей XVIII века»[162]. В частности, они принимали теорию общественного договора и естественного права, объясняя этим возможность борьбы народа с проявлениями деспотизма и тирании[163].
На сходных позициях с декабристами находились тогда польские историки, для которых вопросы древнего политического устройства славян выступали так же «как политическая проблема, связанная со стоявшими перед ними общими задачами их национального освобождения»[164]. Поэтому, наряду с русскими критиками Н. М. Карамзина, они активно откликнулись на его «Историю государства Российского». Так, первым оппонентом историографа из среды польской ученой общественности выступил выдающийся историк-славист, археолог, этнограф и фольклорист З. Я. Доленга-Ходаковский (А. Чарноцкий)[165]. Для него, как и для многих других оппонентов Н. М. Карамзина, критика не была самоцелью, а служила предлогом и формой высказывания новых идей и собственных исторических изысканий[166]. К сожалению, они не шли дальше ответов на частные вопросы. Проявляя, главным образом, интерес к общеславянской истории в древности, З. Я. Доленга-Ходаковский с романтических позиций искал республиканские истоки в народной культуре славян до их христианизации. Идеализируя народную свободу, выступая за антинорманизм, он внес существенную лепту в романтическую критику монархической концепции Н. М. Карамзина. Поэтому его выступление сразу же вызвало ответную реакцию со стороны защитников историографа. Известный в то время историк С. В. Руссов издал даже специальную книгу с разбором построений польского ученого, которая явилась первым серьезным возражением сторонников Н. М. Карамзина на его критику[167].
Другой польский энтузиаст в области разработки общеславянской истории И. Б. Раковецкий, опубликовавший текст «Русской правды» на польском языке с обширными комментариями, развивал те же идеи, что и З. Я. Доленга-Ходаковский[168]. Отрывок из его труда был помещен в «Известиях Российской Академии» в 1821 г. (кн. 9). В сокращенной для «Соревнователя просвещения и благотворения» известным библиографом, журналистом и переводчиком В. Г. Анастасевичем речи И. Б. Раковецкого «О гражданстве древних славян» высказывались критические мысли в сторону норманизма и утверждались взгляды об исконности народовластия у славян[169].
В отличие от польских историков-любителей гораздо значительней выступают труды профессионального историка и крупного общественного деятеля национально-освободительного движения в Польше И. Лелевеля. Он преподавал всеобщую историю в Виленском и Варшавском университетах. Публикация Ф. В. Булгариным в его журнале «Северный архив» в 1822—1824 гг. рецензии И. Лелевеля на «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина явилась заметным событием в полемике[170]. К сожалению, опальный профессор, отстраненный от преподавания за свою общественную деятельность, не смог опубликовать до конца свою рецензию в России, и продолжение ее, наиболее интересующее нас, было напечатано в Варшаве в 1826 г. на польском языке. Характерные подзаголовки польского издания: «Характер варяжского государства или Руси нефеодальной», «Государство от Рюрика до Ярослава», «Как долго длился варяжский характер Руси», «Еще несколько слов о первоначальном местопребывании Рюрика в Ладоге», «Русские войны с Болеславом I»[171]. И. Лелевель, в отличие от З. Я. Доленга-Ходаковского и И. Б. Раковецкого, занимавшихся, главным образом, древней историей, обратился к исследованию широкого круга вопросов по истории России и изложил свой взгляд на них в разнообразных произведениях[172].
Что касается проблемы института княжеской власти в Древней Руси, то И. Лелевель исходил из того, что власть первых Рюриковичей, дав начало государству, не изменила исконного общинно-вечевого устройства восточных славян. Она была наложена как бы сверху. Корректируя монархическую концепцию Н. М. Карамзина, польский историк придал ей эволюционный характер. В первый «варяжский период» истории России (от прибытия Рюрика до смерти Ярослава Мудрого) княжеская власть, явившись «монархическим признаком» в государственной структуре, производила завоевательную и объединительную политику среди демократических городских и сельских общин восточнославянских земель, в которых действовали веча. Признавая только руководящий характер варяжских князей, отсутствие у них верховной собственности, И. Лелевель тем самым выступал против признания феодализма на Руси. Однако столкновение двух противоположных начал — славянского и норманского, республиканского и монархического, отсутствие в Древнерусском государстве гармонии между князем и народом, привело к немалым преобразованиям. Князья и их варяжские дружины принесли славянам представления о наследственной, династической власти, законодательство закрепило неравенство. Управление перешло в руки богатых, превратилось в привилегию аристократии, а народ стал ей подчиняться. Введение христианства закрепило отмеченные процессы. Во второй период русской истории (от смерти Ярослава Мудрого до татаро-монгольского нашествия) И. Лелевель отмечал раздробленность Руси на уделы, связанную с размножением князей «Рюрикова дома» и вечевую деятельность в городах, где все должностные лица были выборные. В конечном счете, он рассматривал Древнюю Русь как федерацию независимых республик, в которых князю отводилась роль верховного чиновника, защищавшего страну и творившего правосудие. Причем при тех князьях, которые признавали права городов, волю народа было процветание (Ярослав Мудрый, Владимир Мономах), а раздоры между ними мешали торговле и нормальной жизни жителей. Таким образом, польский историк возражал традиционной идее, выраженной Н. М. Карамзиным, что упадок монархической власти князей есть упадок государства. Дальнейшее развитие Руси И. Лелевель представлял как выделение в ней трех регионов, где преобладали различные принципы управления. На юго-западе (Галицкое княжество) стало преобладать боярство, подражавшее польской шляхте. На северо-востоке развился царизм, нашедший поддержку в татарском деспотизме. На северо-западе, в Великом Новгороде, укрепилась исконная гражданская свобода народа и республиканский строй[173]. Симпатии польского ученого и революционера, как и декабристов, были на стороне новгородской вольности, что, конечно, отразилось на общей концепции истории Древней Руси[174].