А. Л. Шлецер, как сторонник норманской теории происхождения государства на Руси, считал первых русских князей — варягов, выходцев из Швеции, основателями «Российской державы». Хотя он писал, что «новгородцы и псковичи боясь лишиться своей свободы, не дали им сначала полной над собою власти, и что, призвав сих князей, главное их намерение состояло в том, чтобы защитить свои границы от неприятельских нападений; но несмотря, однако же, на ето, Рурик сделался неограниченным владетелем»[126]. Здесь сквозит та же мысль, высказываемая ранее Г. Ф. Миллером и М. М. Щербатовым. В отличие от них А. Л. Шлецер рассматривал правление Рюрика как феодальное, свойственное всем норманнам, древним германцам, завоевателям Европы. Это феодальное, или «поместное правление», было основано на разделе Рюриком областей и городов между своими дружинниками на ленном праве. Окончательное уничтожение «ленного строя» на Руси «монархическим деспотизмом», считал А. Л. Шлецер, произошло при Ярославе Мудром[127].
Проблема феодализма при характеристике института княжеской власти в Древней Руси, идущая от работ И. Н. Болтина и А. Л. Шлецера, не стала общепринятой в отечественной историографии начала XIX века. В ней продолжала доминировать точка зрения на самодержавный, монархический характер княжеской власти на Руси IX — начала XIII века[128]. Причем те историки, что находили в древности поместные или феодальные отношения, не были едины во взгляде на власть древнерусских князей[129]. Если Н. С. Арцыбашев, Г. П. Успенский, П. М. Строев, С. Н. Глинка и Я. Орлов видели в князьях неограниченных правителей, кроме Новгорода и Пскова[130], то А. Щекатов писал об участии в государственных делах этого времени наряду с князьями народа и знати[131]. Однако и А. Щекатов, сообразно эпохе, был вынужден признать: «дворянство и народ российский всегда предпочитали иметь над собою монарха», ибо «монархическое или самодержавное правление, содержа средину между деспотичества и республики, есть надежнейшее убежище свободе». Поэтому «россияне вручали верховную власть над собою единому князю и давали ему право управлять собой по благоизобретению своему»[132]. Те же мысли мы встречаем в записках и проектах реформ выдающегося государственного и общественного деятеля начала XIX века М. М. Сперанского. В его представлении «удельные владения князей образуют у нас первую эпоху феодального правления»[133]. «Феодальная система» «основана была на власти самодержавной, ограничиваемой не законом, но вещественным или, так сказать, материальным ее разделением»[134]. С ликвидацией «удельного образа правления» «феодальное самодержавие», считал М. М. Сперанский, «без сомнения, имеет прямое направление к свободе»[135], то есть к ожидаемым в эпоху Александра I либеральным реформам.
Оппонентом М. М. Сперанского в начале XIX века выступил знаменитый писатель, журналист и издатель Н. М. Карамзин. Став в 1803 г., не без помощи упоминаемого М. Н. Муравьева, официальным историографом, он занялся сочинением российской истории[136]. В представленной Александру I «Записке о древней и новой России» (1811) Н. М. Карамзин выступил не только апологетом незыблемости самодержавия, но и представил свою концепцию русской истории. В ее основе лежат две составляющих: первая — это единство исторического развития России и Европы, вторая — это то, что движущей силой исторического процесса является государство в лице его представителей, то есть правителей. Исходя из того, что наилучшей формой правления для России выступает монархия, при которой страна процветает, Н. М. Карамзин строит традиционную схему: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием»[137]. Фактическим содержанием концепция историка наполнилась в его «Истории государства Российского», печатавшейся с 1816 г.[138]
«История государства Российского» Н. М. Карамзина стала итогом развития всей предшествующей отечественной историографии и толчком к ее новому пути. Н. М. Карамзин смог привлечь большое количество исторических источников, многие из которых вводились в научный оборот впервые. Используя весь историографический опыт прошлого, он создал труд, который не мог не привлечь всеобщего внимания общественности. После победы в Отечественной войне 1812 г., в преддверии восстания декабристов, читающая публика была крайне восприимчива к истории родной страны. «Историзм мышления был уже неотъемлемой чертой времени»[139]. Литературный стиль, умелая подача материала, цельный взгляд на историю России, акцент на проблемные места, основополагающая концепция — все это предопределило творение Н. М. Карамзина как веху в русской исторической науке. В «Истории государства Российского», по сути, впервые проблема института княжеской власти в домонгольской Руси получила всестороннюю оценку.
Происхождение власти древнерусских князей Н. М. Карамзин вел от ограниченной власти избиравшихся восточнославянскими племенами на время военных походов вождей. В мирное время правление было всецело общенародное. Причем «каждое семейство», из которых состояли племена, являлось, по мысли историографа, «маленькою независимою Республикою» с патриархальным господством. Со временем вожди приобретали на войне славу и богатство, узнавали нравы более развитых народов и, выделяясь всем этим среди сограждан, становились судьями в делах общественных. «Главный начальник или правитель судил народные дела торжественно, в собрании старейшин», «был главою ратных сил: но жрецы, устами идолов, и воля народная предписывали ему войну или мир». «Народ платил властителям дань, однако ж произвольную». «Наконец, — замечал Н. М. Карамзин, — обыкновение сделалось для одних правом начальствовать, а для иных обязанностью повиноваться». Зависев, в целом, «от произвола граждан», «многие князья, владея счастливо и долгое время, умели сообщать право наследственности детям», утверждать «власть своего рода». Таким образом, «история славян подобна истории всех народов, выходящих из дикого состояния». Сообразно с теорией общественного договора и естественного права Н. М. Карамзин писал: «как сии условия требуют блюстителей и власти наказывать преступника, то и самые дикие народы избирают посредников между людьми и законом. Хотя летописец наш не говорит о том, но Российские славяне конечно имели властителей, с правами ограниченными народною пользою и древними обыкновениями вольности». «Самое имя князя, данное нашими предками Рюрику, не могло быть новым, но без сомнения и прежде означало у них знаменитый сан гражданский или воинский», заключал историк, смешивая носителей княжеской власти у славян в древности с «именами боярина, воеводы, князя, пана, жупана, короля или краля, и другими»[140].
Дальнейшая эволюция института княжеской власти в Древней Руси, в представлении Н. М. Карамзина, традиционно связывается с развитием монархии как определяющего фактора в русской истории. Так как «междоусобие и внутренние беспорядки открыли славянам опасность и вред народного правления», они призывают варяжских князей, и старший из них Рюрик «основал монархию Российскую»[141]. При этом Н. М. Карамзин подчеркивал: «отечество наше, слабое, разделенное на малые области до 862 года... обязано величием своим счастливому введению монархической власти»[142]. Однако «монархия», или «единовластие», «единодержавие», в соответствии с тогдашними взглядами, не отождествлялась целиком с самодержавием как абсолютной властью правителя. Государю «принадлежала верховная законодательная и судебная власть», «князь был главою (всего войска) на воде и суше»[143]. Но его власть, по мнению Н. М. Карамзина, не была безусловной. «Самый народ славянский хотя и покорился князьям, но сохранил некоторые обыкновения вольности, и в делах важных, или в опасностях государственных, сходился на общий совет» — вече. «Сии народные собрания, — отмечал Н. М. Карамзин, — были древним обыкновением в городах Российских, доказывали участие граждан в правлении и могли давать им смелость, неизвестную в державах строгого, неограниченного единовластия». Также «государь советовался о земских учреждениях с храброю дружиною», составлявшею его «верховный Совет», с коим он «делился властию», а старейшины градские, «которые летами, разумом и честию заслужив доверенность, могли быть судиями в делах народных», «Владимир слушался их совета; в гражданских Вечах они имели первенство». «Впрочем, — как писал историк, — вся земля Русская была, так сказать, законною собственностию великих князей: они могли, кому хотели, раздавать города и волости»[144]. Уже в первых раздачах городов Рюриком в «управление знаменитым единоземцам своим» Н. М. Карамзин увидел «систему феодальную, поместную, или удельную, бывшею основанием новых гражданских обществ в Скандинавии и во всей Европе, где господствовали народы Германские. Монархи обыкновенно целыми областями награждали вельмож и любимцев, которые оставались их подданными, но властвовали как государи в своих уделах»[145]. Эти «варяги, на условиях поместной системы владевшие городами, имели титло князей: о сих-то многих князьях Российских упоминается в Олеговом договоре с Греческим императором», — считал Н.М. Карамзин. «Дети их, заслужив милость Государя, могли получать те же уделы», но так как великий князь «располагал сими частными княжествами», то впоследствии делил уделы «вельмож норманских» среди своего потомства. «Другие города и волости непосредственно зависели от великого князя: он управлял ими чрез своих посадников или наместников»[146].