В представлении И. П. Елагина, князья у древних славян значили лишь военачальников[101]. Монархическое содержание княжеская власть приобретает с приходом Рюрика[102]. Однако, как и И. Н. Болтин, И. П. Елагин замечал, что она была ограничена: «Великий князь Игорь был не самодержавец, но главный из князей руских, без которых, как и без бояр, ни войны начать, ни мира заключить он не мог». Далее, вслед за И. Н. Болтиным, И. П. Елагин полагал: «князи и бояре, под рукою великаго князя состоящие, были, как и германские, на праве феодальном, и столь от него зависели, сколько в Германии от императора феодальные бароны»[103]. Таким образом, по мнению историка, древняя «Россия в феодальных состояла уделах… Правление феодальное разделяло тогда власть государственнаго правления между великаго князя и зависимых от него князей и вельмож или бояр, которые, с своими собственными подданными составляя войско, купно с подданными великаго князя составляли целое политическое России тело»[104]. Отношения князей с боярами и народом были тогда свободными, независимыми[105]. «Бояре, пользуясь сим феодальным или собственности правом, имели свою дружину и прочих ратников, и могли, без дозволения князя своего воевать между собою. Право зловредное в теле монархическом, но в древности было дозволенное, по беззаконному всех и каждого чуждых земель насильственно завоеванию» (здесь И. П. Елагин опять повторял мысли И. Н. Болтина). «Ибо в первобытии, — заключал историк, — все народные сословия состояли из людей свободных»[106].
И. П. Елагин особо подробно рассматривал республиканское правление в Новгороде, и это понятно при сравнительно хорошем его отражении в источниках. Однако историк переносил сохранившиеся поздние сведения о Новгороде в древность. При этом он отмечал в новгородском правлении сочетание трех элементов: аристократическое начало — сенат, монархическое — князь и демократическое — народное собрание, которое являлось главным и избирало предыдущих. Эти три силы, имея власть, сообща решали вопросы законодательства, судопроизводства, налогообложения, объявляли войны, заключали союзы и мирные договоры, избирали посадников и тысяцкого, выполняли частью религиозные функции. Князь в Новгороде, по отношению к вечу в целом, был исполнительной властью, подчеркивается И. П. Елагиным[107]. Лишь со временем (присоединение Новгорода к Москве, ликвидация феодальных уделов) во всей России, как в Германии и Франции, «с пременою возродилось блаженное монархическаго правления у нас тело»[108].
Одновременно с И. П. Елагиным в конце XVIII века изучением российской истории активно занимался известный литератор и, в будущем, государственный деятель, попечитель Московского университета М. Н. Муравьев. Его занятия были вызваны, с одной стороны, педагогической целью — с 1785 по 1796 г. он преподавал, по приглашению Екатерины II, нравственную философию, русскую словесность и историю внукам императрицы — великим князьям Александру и Константину. С другой стороны, М. Н. Муравьев проявлял большой интерес к зарубежной просветительской мысли и пытался применять ее в сочинениях по истории России. Отличаясь от своих предшественников — историков, занимающихся сбором и обработкой исторических источников при написании обобщающих трудов, он основывался при этом уже на готовой фактической базе. К сожалению, исторические работы М. Н. Муравьева не были опубликованы при его жизни целиком. Увидели свет лишь небольшие «Опыты истории, письмен и нравоучения» (СПб, 1796). Однако они, дополненные при переиздании в 1810 г. Н. М. Карамзиным рядом статей, и сама деятельность М. Н. Муравьева на посту попечителя Московского университета явились в отечественной историографии рубежом, соединяющим XVIII и XIX века[109].
В трактовке института княжеской власти в Древней Руси М. Н. Муравьев постоянно применял сравнительно-исторический метод, искал причинно-следственные связи, стремился к теоретическим обобщениям, но преобладание анализа исторических событий над описанием, сопряженное с традиционной схемой истории России, не придало его взглядам оригинальности. Устанавливая основание монархии с призванием «правителя из варягов»[110], историк видел в раздроблении древнерусского государства на уделы «образ правления, сходственный некоторым образом с феодальною системою»[111]. При этом «в России одне особы княжеского рода, потомки Руриковы, получали удельные княжества. Преемник первого престола, отличенный именованием великаго князя был главою сего союза князей и верховным государем России. Старший летами из потомства Рурикова получал достояние сие и назначал уделы частным князьям. Долго спустя преимущество сие было присвоено одному семейству и великие князья могли последовать во младенчестве на родительский престол. Умножение княжеств произвело междоусобие»[112]. Находя систему феодального правления, введенную северными народами, как общеевропейское явление, М. Н. Муравьев замечал: «почти все государства европейские чувствовали вредное действие разделения»[113]. Эгоизм правителей приводил к тому, что «народы разных уделов слепо последовали честолюбию князей, которые, вместо того, чтоб удовольствоваться благосостоянием управляемых земель, старались только о приобретении новых. Было время, что хотели прибегнуть к спасительному установлению съездов или сеймов, по предложению Владимира Мономаха, но Олег Святославич… отринул средство сие, и право войны было с тех пор единственное»[114]. Независимая власть удельных князей и вассальных вельмож, которым давались поместья «на праве владения», считал историк, сочеталась тогда на Руси с республиканским правлением в Новгороде и прекратилась с восстановлением «единоначалия» при Иване III[115].
Таким образом, общий взгляд на древнерусскую историю через развитие монархии, идущий от первого русского историка В. Н. Татищева, общественно-политической обстановки эпохи преобразований и просветительства, доминировал в отечественной историографии второй половины XVIII века и влиял на представления об институте княжеской власти в Древней Руси. Монархическая концепция княжеской власти представлена в большинстве исторических работ историков, литераторов, юристов и просто любителей старины различного происхождения (Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, Г. Ф. Миллер, П. И. Рычков, А. П. Сумароков, В. В. Крестинин, И. С. Барков, А. А. Артемьев, И. И. Голиков, М. Д. Чулков, А. Л. Шлецер, И. Г. Штриттер, И. Ф. Богданович, Х. А. Чеботарев, Т. С. Мальгин, П. М. Захарьин и др.)[116]. Эта же теория находит отражение в художественной литературе того времени и изобразительном искусстве[117], а в конечном счете, и в общественной мысли.
С радикальных позиций представлялась древнерусская история и княжеская власть на Руси в отечественной историографии второй половины XVIII века лишь в демократическом направлении просветительства. Республиканская концепция истории России вырабатывалась тогда в произведениях известного литератора и мыслителя А. Н. Радищева[118]. Сторонник теории естественного права и общественного договора, в публицистической форме он представлял исторический процесс как круговорот борьбы народной вольности с деспотизмом монархов, их самовластием. В этой связи, А. Н. Радищев считал, что в древности народ славянский обладал политической свободой и «народным правлением», которое было подавлено великокняжеской властью, самодержавием. В заметках «К Российской истории» он отмечал большое значение вечевых сходок, на которых «основывалась наипаче власть народа»[119]. «Известно по летописям, — писал А. Н. Радищев в главе «Новгород» «Путешествия из Петербурга в Москву» (1787—1789), — что Новгород имел народное правление. Хотя у них были князья, но мало имели власти. Вся сила правления заключалася в посадниках и тысяцких. Народ в собрании своем на вече был истинный государь»[120]. Позже А. Н. Радищев писал, что народные собрания, судящие об общих нуждах, были типичны не только для Новгорода, но и в Киеве власть великого князя была избирательной ими, а не наследственной[121]. Опровергая тезис об исконности самодержавия в Древней Руси, возвеличивая народоправство вольного Новгорода в противовес деспотизму княжеской власти, нарушающей естественное право и общественный договор, он, таким образом, вступал в противоречие с официальной историографией.
В начале XIX века продолжался активный процесс накопления и систематизации исторических знаний о прошлом России[122]. Большую роль в развитии отечественной исторической науки этого времени и, особенно, в критической разработке исторических источников сыграл немецкий историк А. Л. Шлецер[123]. Работая в Академии наук в Петербурге в 1760-е гг., он и после возвращения на родину не оставил занятий по изучению истории России. Венцом научного творчества ученого в этой области стал знаменитый «Нестор» — труд, созданный им в последние годы жизни. В нем А. Л. Шлецер в наиболее полном виде сформулировал свой взгляд на историю Древней Руси и развитие института княжеской власти. На его представления об этом повлияли два главных начала: норманизм и традиционная схема русского исторического процесса, идущая от В. Н. Татищева, но обличенная в сугубо абстрактную форму: «Россия рождающаяся» (862—1015), «Россия разделенная» (1015—1216), «Россия угнетенная» (1216—1462), «Россия торжествующая» (1462—1725) и «Россия процветающая» (с 1725 г.)[124]. Эта периодизация, несмотря на критику, была популярна у авторов пособий по истории России в начале XIX века, где давалась традиционно монархическая трактовка власти древнерусских князей[125].