Такова точка зрения первого русского историка на институт княжеской власти в Древней Руси. Создание и начало функционирования Академии наук (с 1725 г.)[53], историки, связанные с ней, по преимуществу иностранцы (И. П. Коль, Х. Ф. Гросс, И. В. Паус, Т. Г. З. Байер, Я. Я. Штелин, И. Э. Фишер, Г. Ф. Миллер, Ф. Г. Штрубе де Пирмонт и др.), ничего существенно нового в дело разработки изучаемой проблемы по большему счету не принесли. Борьба в области норманского вопроса, возникшего из трудов Т. Г. З. Байера[54], более способствовала историко-филологическим, генеалогическим и географическим изысканиям. Тем не менее, споры вокруг начальной истории Руси повысили к ней научный интерес. Однако историческая наука в России в то время по-прежнему тяжело пробивала себе дорогу. Вспомним проблему с написанием и публикацией «Истории Российской» В. Н. Татищева[55] или полемику между П. Н. Крекшиным и Г. Ф. Миллером. П. Н. Крекшин составил «Родословие великих князей, царей и императоров» (1746)[56], в котором доказывал прямое происхождение династии Романовых от Рюриковичей, ссылаясь на широко известный «Синопсис»; утверждал, что Владимир Святославич «был царь, венчан царским венцом и помазан, и по нем все великие князи российские были цари, венчаны венцом царским и помазаны». Эти и другие вымыслы не понравились Г. Ф. Миллеру, а П. Н. Крекшин обвинил его «в собирании хулы на русских князей». В рассмотрение их споров вынуждены были включиться Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, В. К. Тредьяковский и М. В. Ломоносов[57]. Эта полемика говорит о многом. С одной стороны, в занятия древней русской историей активно вторгаются официальные политические интересы, связанные с рождением Российской империи и абсолютизма, с дворцовыми переворотами, требовавшими исторического обоснования, предыстории. С другой стороны, еще не сформировались основные научные представления о прошлом страны. Все это не могло не влиять на историков, боявшихся наказания за свои новаторские взгляды, создавало известную привычку приноравливаться, приспосабливаться к официальной догме[58]. Поэтому столь громким получилось выступление М. В. Ломоносова против Г. Ф. Миллера, который, продолжив изыскания Т. Г. З. Байера, утверждал о норманском происхождении Руси и первых варяжских князей[59]. М. В. Ломоносов, исходя из патриотических интересов, доказывал их принадлежность к славянам[60]. Его поддержали другие русские ученые — С. П. Крашенинников, Н. И. Попов, В. К. Тредьяковский[61]. Впрочем, и союзники, и противники точки зрения о норманском происхождении древнерусской государственности сходились на том, что князья, правившие на Руси, были монархи, государи, цари, либо уже до пришествия Рюрика[62], либо после[63].
Таким образом, представления об институте княжеской власти в Древней Руси в отечественной исторической науке первой половины XVIII века связывались с развитием монархии. Эта тенденция объясняется целым рядом причин: и уровнем исторической науки, и общественным сознанием той эпохи, и личными качествами исследователей, работы которых отличались прагматизмом, модернизацией прошлого, неразработанностью понятийного аппарата, главным вниманием к деятельности правителей.
§ 2. Проблема института княжеской власти на Руси в историографии второй половины XVIII — начала XIX века.
Вторая половина XVIII — начало XIX века в России связана с эпохой Просвещения. Для этого общеевропейского явления характерны процессы глобализации и модернизации, пропаганды знаний и распространения образованности, секуляризма и утилитаризма во взглядах на общество и государство, стремления к эмансипации культуры, связь с идеями новейшей философской мысли, прежде всего, французской. Просвещение в России явилось логическим продолжением глобальной преобразовательной и европеизирующей деятельности Петра Великого. Характерной особенностью просветительства у нас была его тесная связь с государством. Государство в лице просвещенного монарха выступает двигателем просвещения[64]. Открываются университеты и другие учебные заведения, расширяются контакты с западноевропейскими учеными, оживляется издательская деятельность.
Все выше обозначенное не могло не сказываться на развитии исторической науки и активизации общественной мысли в России. В рассматриваемый период просветительские тенденции в отечественной историографии порождают интерес к собиранию, публикации и толкованию исторических источников (летописи, жития святых, Русская Правда и др.). Расширяется проблематика исторических сочинений (история права, торговли и промышленности, отдельных городов и регионов). Увеличивается само их количество. Появляются разнообразные общественно-политические труды. Историей занимаются не только в центре, но и в провинции. Авторами по-прежнему являются в основном историки-любители, профессионалов не хватает. Примечательно, что сама Екатерина II отметилась историческими трудами. Это, конечно, способствовало большей популяризации отечественной истории[65]. Однако историческая теория, как и прежде, развивается в рамках рационализма и монархической концепции истории России, представленной в рамках «линейного времени»[66].
Развитием просветительской историографии объясняется и появление такого направления, как «риторическая история». Впервые рассмотренное С. М. Соловьевым[67], оно стремилось придать историческому произведению современную литературную форму. Особенно примечательными в этом отношении оказались исторические труды литераторов М. В. Ломоносова и Ф. А. Эмина. М. В. Ломоносов с начала 1750-х гг. работал над общим курсом русской истории, но после его смерти в 1766 г. вышли лишь первые две части этого сочинения, озаглавленные: «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года»[68]. Историческая схема М. В. Ломоносова почти целиком повторяет схему В. Н. Татищева и связывается с тем же развитием монархии: первый период повествует «о России прежде Рурика», второй — «от начала княжения Рурикова до кончины Ярослава Первого» — период единодержавия. Следующий этап — «разделение самодержавства российского» — длится «до Батыева нашествия». Четвертая часть предполагала период монголо-татарского владычества, заканчивающийся правлением Ивана III, когда Россия освободилась от иноземного ига[69]. Во «Вступлении» М. В. Ломоносов сравнивал историю России с историей Древнего Рима. Царский период в Риме соответствует «самодержавству первых самовластных великих князей российских». Республиканский — «разделению нашему на разные княжения и на вольные городы». Императорский — «самодержавству государей московских». Примечательно, что, сопоставляя республиканский Рим с раздробленностью на Руси, М. В. Ломоносов замечал: «Римское государство гражданским владением возвысилось, самодержавством пришло в упадок. Напротив того, разномысленною вольностию Россия едва не дошла до крайнего разрушения; самодержавством как сначала усилилась, так и после несчастливых времен умножилась, укрепилась, прославилась»[70].
Таким образом, монархическая концепция развития древнерусского государства и княжеской власти, изложенная еще В. Н. Татищевым, в работе М. В. Ломоносова, которая явилась первым печатным курсом истории Древней Руси, с позиций просвещенного абсолютизма, представляется официально принятой в исторической науке того времени и продолжает оставаться такой на протяжении всего рассматриваемого периода. Отходит от В. Н. Татищева М. В. Ломоносов лишь в представлении о власти славянских князей до Рюрика, основателя «самодержавства российского»[71]. По мнению историка, в котором он основывается на свидетельстве Прокопия Кесарийского, славяне «не подлежат единодержавной власти, но издревле живут под общенародным повелительством»[72]. Они имели князей, но их власть была «без потомственного наследства», в отличие от соседних народов, «самодержавною властию управляющихся»[73]. Оправдывая величие России, связанное с установлением монархической власти князей, М. В. Ломоносов естественно критикует в дальнейшем новгородцев и их «необузданную вольность»[74]. Те же взгляды содержатся и в «Кратком Российском летописце с родословием», составленном М. В. Ломоносовым в 1759 г. вместе с библиотекарем Академии наук А. И. Богдановым и изданном в 1760 г.[75] В нем встречается и представление историков о способах наследования великокняжеского престола после Ярослава Мудрого. Как и В. Н. Татищев, они констатируют разнообразие в княжеском престолонаследии: по старшинству, с общего согласия князей, захват силой, призвание, завещание. С Андрея Боголюбского традиционно отмечается, что великое княжение переходит во Владимир[76].