3. Что касается вопроса о преемственности или замещении княжеской власти, то здесь мнения историков разделились следующим образом. Одни признавали какой-либо определенный порядок: преимущественное право родового старейшинства, исключая Новгород и Псков, где преобладало народное избрание (И. Ф. Г. Эверс, А. М. Ф. Рейц, Н. А. Полевой, Н. С. Арцыбашев, Н. А. Иванов, М. М. Сперанский, М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов и др.), или передача власти в соответствии с семейным (отчинным) правом владения (А. Е. Пресняков), или действие права избрания народом (Н. И. Костомаров, Н. Я. Аристов и др.); вторые указывали на несколько ведущих способов (А. И. Никитский, Д. А. Корсаков, И. Е. Забелин, М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. А. Максимейко, И. А. Малиновский, Д. Я. Самоквасов и др.); третьи отмечали отсутствие четкой системы в наследовании княжеской власти (К. А. Неволин, А. Ф. Тюрин, И. Д. Беляев, В. Н. Лешков, В. И. Сергеевич, А. Д. Градовский, Н. И. Хлебников, М. Д. Затыркевич, Ф. И. Леонтович, К. Н. Бестужев-Рюмин, А. Лимберт, П. Н. Мрочек-Дроздовский, И. И. Дитятин, М. А. Дьяконов, А. Н. Филиппов, И. А. Линниченко, Д. И. Багалей, П. В. Голубовский, М. В. Довнар-Запольский, М. С. Грушевский, В. Е. Данилевич и др.).
4. Схожая ситуация была представлена и в вопросе о междукняжеских отношениях. Здесь историки выдвигали на первый план либо точку зрения о зависимости князей от родового обычая (И. Ф. Г. Эверс, А. М. Ф. Рейц, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, И. В. Лашнюков, А. Д. Градовский, А. И. Никитский, Д. А. Корсаков, Д. И. Иловайский, П. Н. Мрочек-Дроздовский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов и др.), либо о действиях их в согласии с договорами между собой (Н. С. Арцыбашев, К. А. Неволин, Б. Н. Чичерин, В. И. Сергеевич, Д. Я. Самоквасов и др.), либо о связи с семейными традициями (В. Н. Лешков, В. В. Пассек, Ф. И. Леонтович, Г. Ф. Блюменфельд, А. Е. Пресняков и др.), либо о влиянии на междукняжеские отношения интересов земель (К. С. Аксаков, Н. И. Костомаров, Н. Я. Аристов, В. Б. Антонович, И. А. Линниченко, Д. И. Багалей, П. В. Голубовский, М. В. Довнар-Запольский, М. С. Грушевский, В. Е. Данилевич, М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. А. Максимейко, И. А. Малиновский и др.), либо о не выработанности определенных механизмов и решении, в конечном счете, всех споров с помощью силы (М. Д. Затыркевич, К. Н. Бестужев-Рюмин, А. Лимберт и др.).
Приводя данные точки зрения, нельзя все же забывать, что многие исследователи, склоняясь в ту или иную сторону, в общем, расценивали положение княжеской власти неоднозначно при всей сложности и противоречивости социально-политической природы Древней Руси. Об этом заявляли, в частности, М. П. Погодин, Н. И. Костомаров, И. Е. Забелин, К. Н. Бестужев-Рюмин, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов и др.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Проведенное исследование института княжеской власти на Руси IX — начала XIII века в дореволюционной отечественной историографии позволяет сделать следующие выводы. На каждом из установленных этапов развития проблемы были выявлены определенные особенности. Так, для первого периода (XVIII — начало XIX века) характерно представление о связи института княжеской власти в Древней Руси с развитием монархии. Однако, если в первую половину XVIII века, во время становления исторической науки эта тенденция всецело преобладала, то в эпоху Просвещения (вторая половина XVIII — начало XIX века) появляются отдельные работы, в которых высказывается точка зрения об участии в правительственной деятельности на Руси не только князя, но и знати с народом (И. Н. Болтин, И. П. Елагин, А. Н. Радищев, Н. М. Карамзин и др.). Хотя эта точка зрения еще не опровергала общего представления о монархической природе княжеской власти.
Во второй период (XIX — начало XX века) ведущим становится восприятие проблемы княжеской власти в связи с развитием народовластия в Древней Руси. Уже в 1820—1830-е гг., с распространением романтизма, появляются первые подобные концепции, выраженные декабристами и польскими историками (З. Я. Доленга-Ходаковский, И. Б. Раковецкий, И. Лелевель). В то же время, княжескую власть начинают рассматривать как институт, эволюционирующий на протяжении древнерусской истории от простейших форм к более сложным (Н. А. Полевой, И. Ф. Г. Эверс и др.), что позволяло значительно расширить подходы историков к изучаемой проблеме. В середине — второй половине XIX века в условиях подъема исторической науки, связанного с ее университетско-академической направленностью и активизации общественной мысли возникает масса разнообразных теорий социально-политического быта Древней Руси. Отсюда проблема княжеской власти приобретает наибольшую дискуссионность. Однако, несмотря на наличие различных точек зрения, можно констатировать, что для консервативного, либерального и демократического направлений отечественной историографии и общественной мысли этого времени были характерны свои общие моменты. Так, консервативные историки старались скорректировать прежнюю монархическую концепцию в соответствии с принципами теории «официальной народности» (М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов) или собственными установками (Д. И. Иловайский, Д. Я. Самоквасов). Большинство же историков, ориентирующихся на либеральные ценности, объединяла мысль, что княжеская власть могла осуществлять свои законодательные, судебные, административные и военные функции лишь в единении с «миром», так как ведущее значение в социально-политическом развитии Руси придавалось землям-волостям во главе со старшими городами, общинному, земскому самоуправлению и вечу. Напротив, историки-демократы стремились к изображению антагонизма между княжеской властью и народом в Древней Руси.
Решающим этапом в переориентировании исследователей со взгляда на княжескую власть как монархический институт государства и общества на взгляд о его зависимости от земско-вечевого строя Древней Руси было время конца XIX — начала XX века. Развитие отечественной историографии в этот период связывалось с формированием разнообразных исторических школ, складывавшихся, преимущественно, в университетских центрах страны. Вырабатывая своеобразные подходы к интерпретации социально-политических отношений на Руси, они существенно углубили представления историков на проблему института княжеской власти. В частности, В. О. Ключевский, глава московской исторической школы, выдвигая на первый план взаимосвязь государственного строя с социально-экономическими отношениями, придавал большое значение связи князя и его дружины с внешней торговлей и развитием городов. Представитель петербургской школы историков России А. Е. Пресняков, напротив, стараясь рассматривать, прежде всего, отношения в сфере власти, выявил, что князья Рюриковичи осуществляли владение страной в соответствии с принципами большой нераздельной семьи. Вместе с тем, он акцентировал внимание на том, что князь опирался на свое «одиначество» с вечевой общиной, скрепленное взаимным крестоцелованием, и рядом с ним была «народная власть», так как народ, а не дружина «составлял главную силу князей». В то же время, киевские историки школы В. Б. Антоновича, обратившись к исследованию отдельных древнерусских земель, исходили из племенной специфики зарождения и развития княжеской власти на Руси. Их же коллеги по университету, историки русского права школы М. Ф. Владимирского-Буданова, наоборот, находили в основе древнерусской государственности не племенное, а территориальное начало. По сути, им удалось впервые дать полное обоснование теории земско-вечевого устройства Древней Руси. Выделяя тройственность верховной власти (князь, боярская дума и вече), они констатировали, что внутренние связи древнерусских земель держались не на княжеской власти, а на власти старшего города и его веча.
Наибольшая перспективность и продуктивность последнего взгляда подтверждается исследованиями русских зарубежных историков первой половины XX века — прямыми наследниками дореволюционной отечественной историографии[642] и новейшими исследованиями в этой области историков петербургской школы И. Я. Фроянова[643].
Задачей дальнейшего изучения проблемы института княжеской власти на Руси IX — начала XIII века в отечественной историографии следует признать, прежде всего, расширение хронологических рамок объекта исследования. В данном случае необходимо осветить советскую, русскую зарубежную и постсоветскую историографии; объединить проделанную работу и сделать необходимые выводы. Полученный результат позволит не только представить общую картину развития изучаемой проблемы в исторической науке, но и покажет существенные пути для ее последующего исторического исследования.
Примечания
Введение
[1] Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г. М., 1983.
[2] Колесник И. И. Развитие историографической мысли в России XVIII — первой половины XIX века. Днепропетровск, 1990; Она же. Историографическая мысль в России: от Татищева до Карамзина. Днепропетровск, 1993.
[3] См., напр.: Селлий А. Б. Каталог писателей, сочинениями своими объяснявших гражданскую и церковную российскую историю / Пер. Е. Болховитиновым. М., 1815; Новиков Н. И. Опыт исторического словаря о российских писателях // Он же. Избр. соч. М.; Л., 1951; Евгений (Болховитинов Е. А.). Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России. М., 1845. Т. 1–2; Зиновьев А. З. О начале, ходе и успехах критической российской истории. М., 1827; Устрялов Н. Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836; Надеждин Н. И. Об исторических трудах в России // Б-ка для чтения. 1837. Т. 20. № 1–2. С. 93–174; Федотов А. Ф. О главнейших трудах по части критической русской истории. М., 1839; Старчевский А. В. Очерк литературы русской истории до Карамзина. СПб., 1845; Он же. Н. М. Карамзин. СПб., 1849; Он же. Русская историческая литература в первой половине XIX в. Карамзинский период с 1800 по 1825 г. // Б-ка для чтения. 1852. Т. 112. № 1, 3. С. 49–108.