В Варшавском университете, куда перешел Ф. И. Леонтович после ухода с кафедры истории русского права Д. Я. Самоквасова, историю России преподавали в конце XIX — начале XX века два профессора — Д. В. Цветаев и И. П. Филевич. И опять же их принадлежность к различным научным школам — московской (Д. В. Цветаев) и петербургской (И. П. Филевич), узость интересов и проблематики работ не способствовали сплочению вокруг них коллектива историков. Правда, И. П. Филевич попытался начать широкое исследование истории Древней Руси и в особенности ее юго-западных областей, но его изыскания не продвинулись далее исторической географии[615], предмет которой в это время становился все более популярен[616]. В свою очередь, Ф. И. Леонтович, как и в Одессе, в Варшавском университете отметился активной научной деятельностью, результатом которой были и многочисленные работы, и участие в организации Общества истории, философии и права. Однако он так и не смог отразить свою концепцию социально-политического быта Древней Руси в обобщающем труде[617]. Из учеников Ф. И. Леонтовича сумел заявить о себе только Ф. В. Тарановский, сменивший его на кафедре истории русского права, но проработавший там не- долго[618].
Особое положение Варшавского университета в дореволюционной России, находившегося на польской территории, давало больше возможностей для сравнительно-исторического исследования славянских стран. Этому способствовало и наличие единственной в своем роде кафедры славянских законодательств, возглавляемой долгие годы Ф. Ф. Зигелем. С ней же была связана уникальная работа В. Н. Дьячана «Участие народа в верховной власти в славянских государствах до изменений их государственного устройства в XIV и XV веках». Автор, исходя из земско-вечевой теории, считал, что народу в Древней Руси принадлежала верховная власть во всех сферах общественной жизни. Отношения же призванного князя, как исполнительного органа власти, к народу должны были строиться на единении и соглашении, ибо степень могущества князя зависела от того, сколько «людей» на его стороне. Однако данное положение института княжеской власти, отмечал В. Н. Дьячан, плохо отражено в летописях, так как монахи имели иное представление о власти, чем народ. Летописцы смотрели на князя, как на лицо, поставленное Богом, как на единственного представителя власти в государстве[619].
Схожие взгляды содержались в трудах барона С. А. Корфа, профессора русского государственного права и истории русского права в не менее уникальном для тогдашней России вузе — Гельсингфорсском университете (Хельсинки, Финляндия). Переосмысливая идеи В. И. Сергеевича и В. О. Ключевского, С. А. Корф полагал, что с IX века родовой быт у восточных славян заменялся городовым. Положение князя в волости-государстве, где «народ является полновластным и верховным распорядителем судьбами волости», было второстепенно по отношению к вечу. Его значение, как зависимого государственного органа власти, сводилось к охране города, торговых путей, управлению и суду. В то же время среди летописцев главенствовала идея монархизма, заимствованная древнерусскими книжниками из Византии и Западной Европы. Однако, как считал С. А. Корф, реально идея монархического начала в связи с княжеской властью, превалирующей среди прочих элементов государственности, стала применяться на практике только с XII века[620].
В Юрьевском (до 1893 г. Дерптском) университете, одном из старейших в России, также имевшем немало особенностей, в конце XIX — начале XX века кафедру русской истории занимали друг за другом профессора Г. А. Брикнер, Е. Ф. Шмурло и И. И.Лаппо. Никто из них не занимался специальным изучением истории Древней Руси. В общих же лекционных курсах они отражали эклектические взгляды, установившиеся в академической среде и, в частности, присущие петербургской школе, к которой принадлежали Е. Ф. Шмурло (ученик К. Н. Бестужева-Рюмина) и И. И. Лаппо (ученик С. Ф. Платонова)[621].
Представители историко-юридической науки в Юрьевском университете, напротив, отметились существенными работами, затрагивающими проблемы социально-политического строя Древней Руси и института княжеской власти в том числе. Так, профессор истории русского права М. А. Дьяконов, работавший в этом направлении[622], был одним из первых историков-юристов, обратившихся к изучению юридических институтов не с формальной точки зрения, а с точки зрения тех историко-бытовых условий, которые влияли на их развитие. Поэтому он отрешился от того догматического направления, каким следовал его учитель В. И. Сергеевич. В конкретных же взглядах на организацию государственной власти на Руси М. А. Дьяконов в основном следовал за М. Ф. Владимирским-Будановым. Он, как и М. Ф. Владимирский-Буданов, выделял тройственную структуру органов верховной власти: князь, княжеская дума и народное собрание (вече). Будучи смешением различных форм правления — монархической, аристократической и демократической, власть в древнерусских землях покоилась на обычае и взаимном доверии. Степенью этого доверия определялось и положение князя в земле, его авторитет в решении всех вопросов, касающихся внешней и внутренней государственной жизни. Важным наблюдением М. А. Дьяконова представляются выделяемые им различные факты из истории общественного сознания и истории самих политических учреждений. В частности, касаясь вопроса о междукняжеских отношениях на Руси и распределении столов, он отмечал, что князья в своих притязаниях и подтверждении лучших прав ссылались и на физическое старшинство, и на начало отчины, и на народное избрание, и на завещание, и действовали с помощью силы или взаимных соглашений. Все это одновременно имело место в действительной жизни. Поэтому, по мнению М. А. Дьяконова, не существовало какого-либо единого порядка в преемственности столов, как и подчинения одних самостоятельных князей другому. В сознании же современников, отражавшем общественные идеалы стремления к политическому единству Руси, находят место и понятие о подчинении всех князей одному великому или старшему, и представление о княжеских съездах, как союзном органе князей и т. п.[623]
Сменивший М. А. Дьяконова на кафедре истории русского права Ф. В. Тарановский не оставил обобщающей работы по предмету, несмотря на многочисленные статьи и рецензии[624]. Напротив, профессор государственного права А. Н. Филиппов, преподававший также в Московском университете, помимо исследований различных государственных и юридических институтов России XVIII—XIX веков и публикации многих историко-правовых документов, был автором лекций и учебников по истории русского права[625]. Причем, по справедливому замечанию В. И. Пичеты, они являлись одними из лучших в дореволюционной историко-правовой науке, подводившие итог ее развитию[626]. А. Н. Филиппов смог не только умело систематизировать материал, но и отразить все то существенное, что было наработано в отечественной историографии к тому времени. В своих конкретных взглядах на институт княжеской власти в Древней Руси он конкретизировал мнения многих историков. В частности, А. Н. Филиппов принимал задружно-общинную теорию Ф. И. Леонтовича для объяснения древнейшего быта восточных славян и организации племенных княжений как первоначальных государств[627]. Разделял точку зрения и М. Ф. Владимирского-Буданова о смешанной форме правления на Руси, состоявшей из трех элементов — князя, княжеской думы и веча, соотношение которых в различных княжествах со временем менялось[628]. Соглашался он и с мнением В. И. Сергеевича, что для свободного исполнения своих функций (военной, административной, судебной, законодательной) «князья должны были постоянно поддерживать, пребывая на том или ином столе, "одиначество" (или согласие) с народом, от которого находились часто в зависимости», «считаться с народными нуждами и интересами». «Наглядно это и выражалось в том "ряде", или договоре, который заключал князь с вечем, как народным собранием»[629]. В то же время, отмечая независимость князей на Руси, различный порядок распределения между ними волостей (избрание народом, отчинное начало, завещательное, начало старшинства и личной силы), А. Н. Филиппов, отдавая должное Н. И. Костомарову, видел в их деятельности (княжеские съезды, суды, договоры) задатки для установления федеративного строя[630]. Наконец, не прошел историк и мимо вопроса о феодализме в Древней Руси, поставленного Н. П. Павловым-Сильванским, видя вслед за ним «тождество отдельных институтов нашего и западноевропейского феодализма», но оговариваясь в необходимости дальнейших исследований[631]. В целом же А. Н. Филиппов, как и многие отечественные историки XIX — начала XX века, отмечал: «Наши предки вообще не любили юридической определенности в отношениях, и это сказывается на многих явлениях древней жизни, между прочим, и на весьма важном вопросе об организации верховной власти в изучаемый период и на соотношении основных ее элементов»[632].
Таким образом, можно подвести определенный итог. В конце XIX — начале XX века большинство отечественных историков и юристов, принадлежавших к различным научным школам, продолжало изучение социально-политического строя Древней Руси и института княжеской власти с точки зрения общинно-вечевой, или земско-вечевой теории, модернизируя ее в связи с новыми веяньями в исторической науке[633]. В частности, представляя себе домонгольскую Русь разделенной на автономные земли с суверенными общинами, историки отмечали, что княжеско-дружинный элемент призывался для руководства внутренней и внешней деятельностью земель, которая контролировалась вечем, как средством проявления народной воли. При этом, вслед за В. О. Ключевским, выдвинувшим на первый план взаимосвязь государственного строя с социально-экономическими отношениями, придавалось большое значение связи князя и его дружины с внешней торговлей и развитием городов[634].