Так, княжеский род или династия составлял задругу, в которой роль домакина играл великий князь, приобретавший стол главного города «по старшинству лет, принадлежности к старшей (по времени происхождения) семье рода, по ряду князей и избранию общин, по добыванию, захвату и пр.». Остальные князья сидели в пригородах. Старший князь «действовал как простой домакин, хозяин задруги, по общей думе и уговору с другими князьями, — отсюда и княжеские ряды и съезды получали характер простых, задружных советов». То же самое касалось отношений каждого князя и его дружины. Для нее он также являлся домакином, ничего не предпринимавшим без ее совета и думы. «Род княжеский и дружина представляли, таким образом, как бы одну задругу, стоявшею во главе колонизационного наряда общин». Ф. И. Леонтович отмечал: «Пока шло колонизационное движение общин, князья не оседают на одних местах, но постоянно движутся, меняют точки колонизационной деятельности, переходят из одной волости в другую». В силу одних задач — «общинного наряда и территориального укоренения народа», полагал историк, князь действовал в единении, солидарности с вечем. При этом если он был «люб» земле, жил с нею в «одиначестве», то «действительно пользовался неограниченной властью, но эта власть была проявлением политической силы и могущества не князя лично, а земли, которая его поддерживала и придавала ему, как своему вождю, страшную силу и значение». Ф. И. Леонтович подчеркивал: «Без поддержки и единения с землей, князь в старое время ничего не значил, был таким же «изгоем», как и всякий член общины, лишившийся ее доверия, изгнанный ею из своей среды. Изгойство князей нисколько не мирится со взглядом на них, как на представителей верховной власти». Историк считал, «что ни старые князья, ни самые волости и земли, не сознавали государственной идеи, не имели мотивированного сознания ни о государственном единстве народа, ни о верховном, правительственном назначении князя или веча, как представителей государственного порядка. Власть их существовала и сознавалась не в принципе, а в практике»[497].
По мнению Ф. И. Леонтовича, «иной порядок зарождается с тех пор, как пределы колонизации определились, а вместе с тем окончательно обозначились и окрепли группы общин, освоивших народные территории. С этого момента начинается оседание князей, разделение одной, так сказать, общеволостной княжеской задруги на несколько новых, самостоятельно оседающих по волостям, которые, в свою очередь, окончательно группируются в отдельные, политически самобытные области, каждая со своим самостоятельным нарядом, обычаями и законами. Князья вступают с этих пор в более близкие и постоянные отношения к общинам, постепенно сбрасывают с себя тип колонизационного нарядника-домакина волости и расширяют свой наряд на весь внутренний быт общин». Этот процесс Ф. И. Леонтович относил к XIII веку, когда при разрушении единства княжеских и общинных интересов «под влиянием учения духовенства о верховности князей и о безусловном подчинении и подданстве им, зарождается в народном сознании новое воззрение на князя, как «господина», «государя», с властью, не зависящею от народа, с назначением, идущим за узкие пределы общинного наряда». Однако не во всех землях положение княжеской власти развивалось одинаково. Если на северо-востоке князь становился вотчинником, то в Новгороде и во Пскове при независимости общин его власть ограничивалась вечем, в то время как в западно-русских землях преобладающим элементом было боярство. Таким образом, задружно-общинный быт, влиявший на институт княжеской власти, распространялся, по Ф. И. Леонтовичу, на весь период домонгольской Руси и был свойственен многим народам[498].
«Задружную теорию» Ф. И. Леонтовича поддержал К. Н. Бестужев-Рюмин, один из крупнейших источниковедов и историографов второй половины XIX века, профессор Петербургского университета, оказавший большое влияние на развитие в нем собственной исторической школы. Однако взгляды К. Н. Бестужева-Рюмина на древнерусскую историю в целом носили широкий эклектический характер. Здесь проглядывается влияние и славянофилов, и С. М. Соловьева, и В. И. Сергеевича, и др. Постоянно откликаясь на все значимые исторические труды современников, свое представление об общем ходе истории России К. Н. Бестужев-Рюмин излагал в лекциях, на основе которых была издана его известная двухтомная «Русская история»[499]. Разделяя Древнюю Русь на период «при варяжских князьях» и удельный период, историк замечал, что в первое время князь — предводитель дружины, стоял «вне всяких связей с отдельными общинами», «был князем всей русской земли. Эта центральность его положения создавалась, — писал К. Н. Бестужев-Рюмин, — конечно, не сознанием государственного значения его власти, а с одной стороны практической необходимостью иметь посредником постороннее лицо». «В отношении населения князь был судьею и охранителем», делившись властью с членами своей дружины[500]. После раздробления Русской земли между князьями: «волости представляли в их глазах известную ценность». Получая за свою деятельность определенный доход, во взаимных отношениях князья «поступали, как независимые владельцы: вели войны, заключали миры». Несмотря на существование родового порядка распределения волостей, он «является только идеалом, а в действительности было много других путей, которыми добывались столы»: завещанием, силой, соглашением между князьями, призванием[501]. «Подле князя по исконному славянскому обычаю стояло вече», но в ту пору, отмечал К. Н. Бестужев-Рюмин, их отношения не были определены, «а все дело основывалось на доверии или на преобладании материальной силы. В сущности, власть веча никогда не была чем-либо иным, кроме власти контролирующей: она проявлялась в важных случаях, а в обыкновенных князь пользовался полною властью и часть ее: сбор дани или суд со всеми последствиями, передоверял избранным им лицам». Княжеская дума, по мнению историка, не ограничивала власти князя, а являлась практической необходимостью, «а ее компетенция была слита с княжеской»[502]. Лишь к концу XII века проявляются особенности положения князя в Новгороде: «более сильное, чем где-либо, развитие власти веча и большая определенность в отношениях между вечем и князем — договорное начало, которое в других княжествах мы видим только в зародыше, в первоначальной форме ряда»[503]. В целом же К. Н. Бестужев-Рюмин подчеркивал, что социально-политическая жизнь Древней Руси не отличалась юридически правильными формами, и нельзя «приступать к ее изучению с понятиями, заимствованными из жизни народов развитых»[504].
Схожих с К. Н. Бестужевым-Рюминым взглядов, за исключением начальной истории Руси, придерживался знаменитый автор официальных школьных учебников по русской и всеобщей истории, представитель консервативной общественной мысли Д. И. Иловайский. Отдав по окончании Московского университета дань изучению местной истории[505], он, после преподавания в различных гимназиях и выхода в отставку, посвятил себя созданию многотомного обобщающего труда «История России» (М., 1876—1905. Т. 1–5). Вместо «Введения в русскую историю» им были изданы своеобразные «Разыскания о начале Руси» (М., 1876). Включившись в проходившую в 1860—70-е гг. полемику о происхождении Руси (Н. И. Костомаров, М. П. Погодин, М. М. Шпилевский, Я. К. Грот, А. Л. Дювернуа, Д. Ф. Щеглов, Н. П. Ламбин, Б. А. Дорн, Д. А. Хвольсон, А. Я. Гаркави, С. А. Гедеонов, А. А. Куник, И. Е. Забелин, В. Г. Васильевский, Д. Я. Самоквасов и др.)[506] с антинорманистских позиций, Д. И. Иловайский доказывал, что руссы — туземный народ, ведущий свое начало от роксолан, которых он сближал со славянами. Выдвинув гипотезу о существовании в древности особой приазовской Руси, историк, тем самым, стремился к опровержению мнения об иноземном влиянии на становление древнерусского государственного быта[507].
Таким образом, скептически относясь к древнейшим летописным известиям, Д. И. Иловайский начинал излагать свою «Историю России» не с Рюрика, а с первых походов Руси на Византию. Выводя княжескую власть, как в целом и государственный порядок из племенного быта славян, он замечал при этом борьбу «двух укладов, то есть народно-вечевого и княжеско-дружинного. Благодаря… постоянной потребности в обороне от внешних неприятелей, военное, то есть княжеско-дружинное, начало брало верх и полагало основание единовластию». Это сопровождалось также борьбой князей более сильного племени с менее сильными князями, в ходе которой «происходило… объединение разных частей великого Русского народа под верховною властию одного княжеского рода»[508]. Так во главе всей Русской земли становится великий князь Киевский. «Он заботится о земском строе, устанавливает суд и расправу. Он окружен боярами или старшею дружиною, с которою советуется о всех важных делах, подтверждает старые уставы или производит в них перемены»[509]. В важных случаях князь «призывал на совет городских мужей или старцев, то есть собирал вече». Отмечая совместное существование на Руси родовой наследственной княжеской власти и вечевых сходок, Д. И. Иловайский видел «явное подчинение вече князю»[510].