Отношения между народом и князем — этими двумя составляющими верховной власти каждой волости на Руси (демократическим и монархическим), регулировались, по мнению В. И. Сергеевича, посредством договоров. Заключение ряда с князем, который определял его права и обязанности, было обязательным условием любого княжения. Договоры князей с городами, предполагал историк, были двух типов, когда князь принимался на всей воле города, или на всей своей воле. Это не означало покорности той или другой стороны, а лишь условия княжения, предлагаемые либо городом, либо князем. Действие договора продолжалось «пока господствует единение между народом и князем», к чему необходимо должны были стремиться обе власти. В противном случае возникала рознь и борьба, исход которой «зависел от соотношения сил». Если князь проигрывал, то он изгонялся, или заключал новое соглашение с вечем на его условиях. Если побеждал, то новый ряд заключался на условиях князя. Таким образом, «война никогда не ведется против князя вообще, как формы государственного быта, она ведется только против отдельных личностей княжеского рода. Самый же принцип княжеского правления остается незыблемым», — заключал В. И. Сергеевич[444]. Принцип этот заключался в том, что «князь, призванный судить и управлять, не только сосредоточивал в своих руках все ветви не многосложной администрации, но и ведал непосредственно своей особой военные дела, суд, финансы и все другие предметы малоразвитого управления»[445]. Кроме того, при своей популярности и доверии населения, князь мог самостоятельно, без постановления веча, заниматься законодательством, объявлять войну и заключать мир. Конечно, если эта возможность не противоречила «справедливым ожиданиям» народа. В этом смысле В. И. Сергеевич восклицал: «Князь есть в высшей степени народная власть». Хотя эта же возможность «давала князю большую свободу действия и не мало способствовала усилению княжеских усобиц», но «при отсутствии постоянного войска, большие войны могли быть ведены только с помощью народа». Отсюда зависимость князей от расположения народа проявлялась и в междукняжеских спорах[446].
«Взаимные отношения князей, как и всяких независимых один от другого правителей, — утверждал В. И. Сергеевич, — определялись договорами». Обыкновенными средствами для заключения договоров были княжеские съезды, но они не имели обязательного характера. Условия соглашений касались лишь внешней политики: распределение волостей, установление политических союзов, ограничение политической самостоятельности одной из сторон и т. п. Договор терял силу в случае нарушения его условий любой стороной, после чего могло последовать определенное наказание (отнятие волости). Если же между князьями не было соглашений, то они находились в состоянии розни и войны. Это не касалось только отношений князей сыновей к князю отцу, которые определялись семейным правом и не имели договоров, так как дети находились в безусловном подчинении у отца. «Волости, управляемые князьями-детьми, состояли как бы в личном соединении с волостью, управляемой князем отцом». В этом смысле дети играли роль наместников родителя. Таким образом, оспаривая мнение С. М. Соловьева о родовом быте князей, В. И. Сергеевич доказывал господство договорного начала в междукняжеских отношениях. Причем усматривал его вплоть до XVI века, когда окончательно установилось единодержавие[447].
Точно также расходился В. И. Сергеевич со своим главным оппонентом — С. М. Соловьевым в понимании порядка распределения волостей между князьями. По его мнению, «русские волости не составляли наследственного владения Рюриковичей. Согласно этому, княжеская Россия не знает законного порядка в преемстве столов: столы не наследовались, а добывались». Добывание, как «действие личной энергии» князя, было направлено на его обладание волостью для получения определенного дохода. Видами добывания являлись занятие свободного стола, захват чужого силой, добровольная уступка или завещание предыдущего князя[448]. Однако в эти условия вторгались, с одной стороны, необходимость заключения междукняжеских договоров, для того чтобы избавиться от притязаний прочих князей[449], с другой стороны, «народ осуществляет свое право призвания не смотря ни на взаимные соглашения князей, устанавливающих между собой тот или другой порядок преемства волостей, ни на их частные распоряжения»[450]. При правовом равенстве князей начала отчины или старшинства в роде не имели формального значения, являясь лишь фактическим преимуществом[451].
Итак, в основе всего общественно-политического строя Древней Руси, а следовательно, и института княжеской власти В. И. Сергеевич видел господство свободной личности, выраженной в «политике эгоизма»[452], и договорных отношений. Его взгляды существенно отличались от схожих представлений Б. Н. Чичерина не только привнесением элементов земско-вечевой теории, но и исходной методологией. Это третье направление, от которого отталкивался ученый в своем исследовании, связано с философией позитивизма, то есть В. И. Сергеевич в основу своих построений вкладывал не отвлеченную конструкцию диалектической системы Г. В. Ф. Гегеля, а реальный исторический факт. Изложению позитивистской методологии была посвящена его следующая диссертация «Задачи и метод государственных наук» (1871). После ее защиты он стал профессором и занял кафедру истории русского права в Санкт-Петербургском университете, где был одно время и ректором, и деканом юридического факультета[453].
Четвертое направление, из указанных выше, в подходе В. И. Сергеевича к изложению исторического материла, заключалось в выработке им специфической формы историко-правового исследования. Одностороннее юридическое рассмотрение определенных социально-политических институтов древности, в данном случае веча и князя, без учета всех явлений общественной жизни, позволило ему на фоне широкого привлечения сведений из письменных источников и их систематизации, как никогда прежде, подробно представить все стороны изучаемого объекта. Однако картина получилась статичной на протяжении длительного периода времени и отличалась догматическим характером. Тем не менее, метод ученого и полученные результаты оказали большое влияние на последующую историографию института княжеской власти, в особенности же на ее государственно-юридическое направление[454]. Договорная теория В. И. Сергеевича очертила круг выдвинутых в середине и второй половине XIX века теорий общественно-политического быта Древней Руси. Следующие концепции, разрабатываемые историками и юристами вплоть до конца XIX — начала XX века представляют собой либо модифицированные разновидности предыдущих, либо смешение различных представлений.
Так, уже А. Д. Градовский в своей развернутой рецензии на монографию В. И. Сергеевича «Вече и князь», озаглавленную — «Государственный строй древней России», поддержав многие ее положения, расширил позиции общинно-вечевой теории. По его мнению, в основе социально-политического строя Руси лежала не личность, а община. Поэтому волость он представлял как иерархию общин во главе с общиной старшего города, и вече, следовательно, выражало не личную, а общинную свободу. Княжеская власть, призванная для управления и суда, не проникала вглубь общества. Отсюда А. Д. Градовский выдвигал теорию сложного порядка в наследовании княжеских столов. С одной стороны, он признавал, что действовало начало наследования по родовому старшинству, в соответствии со взглядами С. М. Соловьева о «лествичном восхождении», которое выражалось и в междукняжеских отношениях. Но так как на практике оно проявлялось слабо, то князьями применялось начало добывания волостей (мнение В. И. Сергеевича). С другой стороны, территориальные общины использовали свое право призывать и изгонять князей, не считаясь с их родовыми счетами. Борьба этих начал при стремлении к единению князя и веча и ряд других противоречий свидетельствовали, по А. Д. Градовскому, о неразвитости древнерусского государственного быта[455].
Против теории двоевластия (князя и веча) и неопределенности государственного строя Древней Руси с конца 1860-х гг. выступал известный историк русского права, археолог и архивист Д. Я. Самоквасов. Став профессором на юридическом факультете вновь открытого Варшавского университета (1869), он в своих статьях и многочисленных лекционных курсах по истории русского права возвращался к монархической теории княжеской власти на Руси, исключая лишь северные области (Новгорода, Пскова и Вятки). Причем, по его мнению, «уже с IX века развитие государственного быта в северных и в южных волостях России пошло противоположными путями, и очень скоро, уже в X столетии, Киевское княжество представляет чистую монархию, где народ является в политической сфере только в чрезвычайных, исключительных случаях, тогда как Новгородское народоправство было чистою демократией, где участие народа в государственной сфере есть общее правило, где законный орган народа, вече, соединяет все функции верховной государственной власти». И далее, в споре с В. И. Сергеевичем, Д. Я. Самоквасов подчеркивал: «…в древней России верховным элементом государства был только один элемент, но не везде один тот же: в южных волостях — князь, в северных — народ, и, следовательно, не двоевластием отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности». Отсюда предметы ведомства княжеской власти на юге охватывали все главные общественно-политические сферы (внутреннее управление, суд, законодательство, финансы, дипломатия, решение вопросов войны и мира, руководство военными действиями)[456]. На севере же «князь является только высшим исполнителем вечевых решений, действующим в границах, определенным вечем, имеющим право независимого издания постановлений, суда и управления только во владениях, принадлежащих ему по частному праву, наряду с монастырями и другими частными владельцами». Интересно наблюдение Д. Я. Самоквасова над различными видами вечевых собраний. Так, если в Новгороде вече выступает как орган верховной политической власти народа, то на юге вече — это либо орган самоуправления общины, либо случайная сходка народа, или просто какой-либо съезд, совещание, заговор, мятеж, бунт и пр.[457] Что касается порядка распределения княжеских столов, то Д. Я. Самоквасов признавал действие различных начал, проявлявшихся в разное время по-разному. Но опять же, он считал, что народное право призвания и изгнания князей не было в южных областях, в отличие от северных. В первых — вече проявляло эту возможность лишь в исключительных случаях, за слабостью отдельных князей, во вторых — вече назначало князя, как и любого из высших государственных сановников[458].