Крайнюю позицию в характеристике власти древнерусских князей среди историков-демократов занимал Н. В. Шелгунов. Обозначая княжескую власть как «вненародный, высший, правительственный элемент», он считал, что междоусобная борьба не способствовала «развитию в князьях гражданских понятий и государственного взгляда на свои обоюдные отношения и на свои отношения к народу». Произвол личности и силы в Древней Руси, отсутствие гражданских связей Н. В. Шелгунов относил и к культовому Новгороду. Причем он был одним из немногих тогда, кто отрицал его демократизм: «действительного народоправства в Новгороде никогда не было», всем управляли «бояре, богатые и лучшие люди». Критически относясь и к вечевым порядкам, которые, по мнению Н. В. Шелгунова, были незначительны, и к княжеской «антинародной» власти, обоюдно ведущим к смутам, он констатировал, что «двести лет удельной жизни пропали не только бесплодно для цивилизации России, но не дали ей ни нравственной, ни материальной силы, которая могла бы спасти ее от внешних врагов»[421]. Тем самым, видный общественный деятель и журналист революционно-демократического толка, продолживший свою деятельность в среде революционных народников, стремился противостоять штампам и консервативной, и либеральной историографии[422].
Несмотря на критику со стороны историков-демократов, государственно-юридическое направление в отечественной историографии в пореформенный период получает новое развитие и становится еще более преобладающим. Это было связано, во-первых, с тем, что в условиях проводимых реформ значительно повысился интерес к историко-правовой науке, которая со свойственным ей формализмом вносила в историческую науку внимание к изучению отдельных институтов государства и права. Во-вторых, в этих же условиях представители государственно-юридического направления стали больше заниматься историей не только политических, но и социальных отношений в обществе. Наконец, в-третьих, в это время в отечественной историографии начинает утверждаться методология позитивизма, дающая представление о многофакторности исторического развития, стремящаяся уйти от философских обобщений в сторону научного анализа фактов. Одновременно сохранялось представление, что в основе исторического процесса лежит эволюция государственного начала и смена политико-юридических форм общества. Однако под влиянием широко распространенных теорий земско-вечевого и общинно-вечевого строя Древней Руси пересматривалась степень участия народа во власти, а также проявлялось стремление изучать юридические институты древнерусского права в сравнительно-историческом освещении.
Последнее берет свое начало еще с исследований польских историков права И. Б. Раковецкого в 1820-е и В. А. Мацеевского в 1830-е гг., которые выдвигали сравнительный метод для анализа славянских законодательств[423]. В России со сравнительно-исторической точкой зрения на древнюю историю русского права одним из первых выступил Н. Д. Иванишев, выдающийся организатор исторической науки на Украине, бывший профессором, деканом юридического факультета и ректором университета Святого Владимира в Киеве. Он по праву считается основателем киевской школы историков и юристов не только благодаря своей преподавательской, административной и научно-исследовательской, но, главным образом, издательской деятельности. Явившись основным создателем киевской археографической комиссии (1843) и архива древних актов при университете (1852), Н. Д. Иванишев на долгие годы обеспечил разработку и публикацию украинских и литовских древностей[424]. Из небольшого числа опубликованных трудов ученого привлекает внимание его докторская диссертация «О плате за убийство в древнем русском и древних славянских законодательствах в сравнении с германской вирой» (1840), в которой проводится мысль о единстве славянских законодательств в древнейшие времена, их внутренней связи и необходимости комплексного изучения, а также статья «О древних сельских общинах в Юго-Западной России» (1857). В последней работе Н. Д. Иванишев доказывал исконность общинно-вечевого строя на Руси в противоположность «верховной власти князей». Их взаимная борьба, по его мнению, составляет главную черту в социально-политических отношениях в древности[425]. Причем Н. Д. Иванишев, как и большинство историков формирующейся киевской школы, многое в своих взглядах на историю Юго-Западной России воспринял от Н. И. Костомарова. В частности, исследуя Великое княжество Литовское, он признавал его федеративным образованием и преемником Киевской Руси[426].
Линию Н. Д. Иванишева по сравнительно-историческому исследованию славянского права в 1860-е гг. продолжил С. М. Шпилевский, профессор Казанского университета[427]. Кроме этого он занимался и общей историей русского права, как внешней[428], так и внутренней ее стороной[429]. В отношении же правовой истории Древней Руси С. М. Шпилевский исходил из земско-вечевой теории и не был оригинален: противопоставлял княжескую власть земщине, которая участвовала с помощью веча в правлении, призывала и изгоняла князей[430].
В пореформенный период наука истории государства и права России наиболее сильно была представлена плеядой выдающихся юристов в Санкт-Петербургском университете: С. В. Пахман, И. Е. Андреевский, В. И. Сергеевич, М. И. Горчаков, А. Д. Градовский и др. Все они, за исключением В. И. Сергеевича, занимались древнерусским правом лишь эпизодически[431]. В его же творчестве социально-политическая история Древней Руси явилась основным предметом исследований. Уже первый большой труд В. И. Сергеевича — магистерская диссертация «Вече и князь» (1867), стал одним из крупнейших достижений отечественной историографии в этой области. Истоки выдвинутых ученым идей, а в конечном счете, «договорной теории» политического быта на Руси можно проследить по четырем направлениям.
Во-первых, В. И. Сергеевичем было принято и развито представление, идущее от славянофилов (у И. Д. Беляева он учился в Московском университете), о земско-вечевом строе Древней Руси. Только ключевым понятием у него выступает не «земля», а «волость». Впрочем, это не меняло сути — волости состояли из главных городов и пригородов, связь горожан осуществлялась их поземельной собственностью и вечевыми собраниями[432]. В. И. Сергеевич, характеризуя возникновение, распространение и прекращение земско-вечевого быта, выступал сразу против нескольких прежних постулатов. По его мнению: 1) «племенное различие не имело решительного влияния на образование волостей»; они были изначально территориальными образованиями, «в силу случайных удобств, выпавших на долю того или другого поселения»[433]; 2) одинаковое устройство политического строя «на всем пространстве княжеской России во времена князей Рюриковичей» до татаро-монгольского нашествия не исключало, якобы, поэтому, особое положение Новгорода[434]; 3) то же касается неправомерности «мнения об особенностях устройства новых северо-восточных городов, которые, будто бы, составляли собственность князя и не имели веча»[435]. Прекращение вечевой активности, по В. И. Сергеевичу, было связано «с изменениями в древнем общественном быте», вызванными условиями, прежде всего, «татарского завоевания». Подчинение Орде, постоянные набеги и разорения устраняли «поводы, призывающие граждан к участию в общественных делах». Затем произошли изменения в отношениях служилых людей к князю. Установилась поместная связь между ними, что привело к усилению княжеской власти и ее независимости от воли народа. И, наконец, «объединение России в одно государство с центром в Москве сделало невозможным прежнее участие народа в общественных делах под формою веча»[436].
Последнее высказывание напрямую касается второго направления, от которого отталкивался В. И. Сергеевич при исследовании государственного устройства и управления в Древней Руси. Он продолжал разрабатывать в некотором смысле взгляды западников, точнее представителей старшего поколения государственно-юридического направления и, главным образом, Б. Н. Чичерина. Выступив против родовой теории в любом ее проявлении[437], В. И. Сергеевич сохранил представление о господстве личности, частноправовых отношений в древности (IX—XV веков), основанных на свободном договоре, до их последующей смены отношениями государственными. Поэтому и вече у историка выступает «в силу присущего каждому "мужу" права устраивать свои собственные дела, из которых еще не выделились общественные…». Народное «собрание, каждый отдельный член которого представляет только себя и говорит только во имя своих личных интересов, составляет целое только в случае соглашения всех». Его характер «определяется двумя условиями: слабостью княжеской власти и всемогуществом личной свободы»[438]. Несмотря на бесформенность и непостоянство вечевых собраний, «зависимость от настроения духа всегда подвижной массы народа»[439], они играли главную роль в социально-политическом строе Руси, их предметы ведомства были всеобъемлющи, считал В. И. Сергеевич. Князь же, в сравнении с вечем, — орган постоянного действия, но он — «призванный элемент волости», не имеющий «еще своих собственных, достаточно развитых орудий управления. У него не было ни полиции, ни войска в теперешнем смысле слова. Между князем и исполнителями его воли не было даже той поземельной связи, которая дает такую прочность отношениям феодальным и поместным. Отношения служилых людей к князю были до крайности шатки, они могли прерваться ежеминутно и по односторонней воле служилого человека»[440]. К тому же служилые люди, полагал В. И. Сергеевич, связаны «больше с населением волости, ибо от него они попадают к князю»[441]. Княжеской думе историк не придавал особого значения, утверждая, что ей «принадлежал только совещательный голос»[442]. Таким образом, В. И. Сергеевич резюмировал (уже в самом начале своей работы): «Народ и князь суть два одинаково существенных элемента древне-русского общественного быта: с одной стороны, народ не может жить без князя, с другой — главную силу князя составляет тот же народ»[443].