«С принятием Христовой веры, — писал Н. И. Костомаров, — изменялось значение князя и, вместе с тем, его дружины. Если князь по-прежнему брал дань, то уже на него также ложились и обязанности». «Христианство требовало от князя, чтобы он был правителем, судьею, защитником и охранителем своего народа». «Его дружина переставала быть отрезанною от земства шайкою, служащею только князю и собственным выгодам, но вместе со своим князем она должна была служить земле». Церковь указывала князю «впереди идеал главы государства»[406]. Однако «закоренелые нравы, понятия и взгляды народа» не допустили этого. Н. И. Костомаров решительно заявлял: «Нет ничего ошибочнее, как воображать себе Владимира и Ярослава монархами». «Древние понятия об автономии земель и их самоуправлении продолжали существовать». Только теперь на место племенных объединений пришли земли с главным городом и пригородами. В соответствии со своей федеративной теорией Н. И. Костомаров утверждал, что не размножение княжеского рода приводило к раздробленности Руси - оно наоборот сплачивало ее - а дробление самих земель[407]. Каждая земля, по мнению историка, представляла у себя верховную власть; «вече — выражение власти, а князь — ее орган». Вече, как выражение земства, «считало необходимостью иметь князя, как средоточие власти, охраняющей внешний и внутренний порядок». Оно «непременно изберет его», — писал Н. И. Костомаров. Отсюда он утверждал и то, что «те заблуждались, которые воображали, что древние князья были вотчинники или владельцы своих уделов». По его мнению, князь не владелец, а всего лишь правитель. Поэтому понятия «волость» и «княжение», употреблявшиеся по отношению к князю, означали только совокупность территорий, состоящих под его властью, и не всегда совпадали с понятием «земля». Никакого определенного закона, указывающего на старейшинство между князьями Рюрикова дома, не существовало, полагал Н. И. Костомаров. Оно определялось городом, в котором сидел князь. Насколько «город считал себя старейшим по отношению к другому городу, настолько и князь его был старейшим по отношению к князю, сидевшему в меньшем городе или пригороде». Таким образом, княжеские междоусобия, поддерживаемые соперничеством земель, в свою очередь, продолжали их, считал Н. И. Костомаров[408]. Также он отмечал, что «в истории наших княжений постоянно замечается борьба двух начал, по которым князья добывали волости, одно — избрание землею, другое — овладение силой, при посредстве партий». Никаких различий в общественно-политическом устройстве древнерусских земель в домонгольский период историк не наблюдал. Лишь после татаро-монгольского нашествия начинает выделяться Новгород, чей политический строй был близок «к древним греческим республикам», в то время как в остальной Руси возникали начала единодержавия[409].
В заключение необходимо отметить, что Н. И. Костомаров всюду стремился подчеркнуть: «Так как в вечевой период вся русская жизнь отличалась крайнею неопределенностью, неточностью и невыработанностью форм, то здесь как в хаосе можно нам отыскивать задатки и федерации, и республики, и монархии; в сущности же тут ничто не подходит вполне под те осязательные представления, какие мы привыкли себе составлять в качестве общей мерки, прилагаемой к различным видам общественного строя». Поэтому князь, обнимавший все отрасли управления и пользующийся большими доходами, вполне «мог, ни у кого не спрашиваясь, быть неограниченным в своих поступках, но он должен был всегда помнить, что земля может прогнать его, если он выведет ее из терпения»[410]. Противоборства же их «были следствия индивидуальных страстей, а не желания переменить порядок вещей». Так что «князь и вече были два различные, по происхождению, начала, подававшие друг другу согласие на взаимодействие, одно с другим связанные, одно другому необходимые». «Принцип двоевластия оставался непременен в своей силе, до тех пор, пока не явилась необходимость усвоить иной принцип, единодержавный», — заключал Н. И. Костомаров[411].
Последний тезис Н. И. Костомарова как нельзя лучше характеризует отличие его взглядов от представлений историков демократического направления в отечественной историографии, которые стремились к изображению антагонизма между княжеской властью и народом в Древней Руси[412]. Однако историки-демократы середины и второй половины XIX века не выработали общей концепции исторического развития России. Уже теоретики демократического направления (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев, М. А. Антонович, М. И. Михайлов, Н. А. Серно-Соловьевич и др.), которые не занимались специальными историческими исследованиями и в этом отношении использовали опыт профессиональных историков, не были едины в трактовке положения княжеской власти на Руси. Так, если А. И. Герцен, исходя из своего учения о «русском социализме» и идеализации общинного строя, «отмечал силу вечевых собраний, которые, будучи основаны на «власти мира», ограничивали самовластие князей», то Н. Г. Чернышевский замечал постоянное усиление княжеской власти, а также находил аналогию западноевропейского феодализма на Руси в «раздроблении государства по вотчинному праву»[413]. Такое же положение наблюдается среди историков демократического направления, так или иначе, занимавшихся исследовательской работой. Большинство из них, восприняв теории общинно-вечевого или земско-вечевого строя Древней Руси, стремились разнообразить свои представления, обращаясь, например, к вопросам хозяйственной жизни. Особенно выдающаяся роль в этом отношении принадлежит Н. Я. Аристову, в разное время преподававшему русскую историю в Казанском, Варшавском и Харьковском университетах, а также в Нежинском историко-филологическом институте. Его магистерская диссертация «Промышленность Древней Руси» явилась первым в отечественной историографии опытом монографического исследования по экономической истории России до XV века. В ней и в ряде других работ он обосновывал так называемую теорию «областного быта», которая сложилась у Н. Я. Аристова под влиянием его учителя А. П. Щапова в Казанской духовной академии и позже в Петербурге во время подготовки к ученой деятельности.
А. П. Щапов справедливо считается одним из выдающихся профессиональных историков демократического направления. Несмотря на то, что его взгляды не были последовательны на протяжении творческой жизни[414], именно выдвинутая им в начале 1860-х гг. областная теория (тогда он был профессором Казанского университета), наряду с федеративной теорией Н. И. Костомарова, стала заметным событием в борьбе с государственным направлением в отечественной историографии. Сходность концепций обоих историков очевидна. Однако их индивидуальные акценты, в частности, Н. И. Костомарова на малороссийской истории и А. П. Щапова на великорусской, существенно повлияли на конечные оценки и выводы. А. П. Щапов устанавливал в истории России два основных периода — земско-областной и государственно-союзный (до и после «Смуты»). В основу данного деления ученый вкладывал различные формы общественно-политической жизни великорусского народа. Первая — общинно-вечевая, составляла устройство земских областей на Руси, которые проявляли федеративное взаимодействие и междоусобную борьбу. В этот период существует «народоправление», при котором «князь не дает закона, воля народа — закон». Ситуация изменяется, когда происходит процесс объединения областей вокруг Москвы и устанавливается единодержавие[415]. Так же трактовал положение и процесс развития княжеской власти Н. Я. Аристов. Сначала зависимость князей от древнерусских областей и их вечевых общин, выраженная в праве избрания и смещения князей, в общинном праве владения землей. Причем происходившие междоусобные войны на Руси, считал историк, были не княжеские, а областные. Затем князья постепенно ограничивают вечевую деятельность, и торжествует «дружинный, княжеский, боярско-приказной элемент»[416].
Сходные точки зрения содержатся в трудах историков-демократов Г. З. Елисеева, Н. В. Шелгунова, И. Г. Прыжова, С. С. Шашкова, И. А. Худякова и др. Тем не менее, их конкретные характеристики института княжеской власти на Руси несколько отличались. Так, например, И. Г. Прыжов, выделявшийся своими оригинальными произведениями, полагал, что «строй земской жизни проявлялся в том веселом единении народа и князя-государя, которое мы встречаем на пирах Киевской Руси». Существенные изменения в общественно-политическом строе произошли, по его мнению, лишь в Северо-Восточной Руси, когда «князья, переселявшиеся на север, первым делом считали закрывать веча и избивать вечников». Возникавшему здесь самодержавному деспотизму историк противопоставлял Новгород, где «народ продолжал жить по-старому, спокойно сбираясь в вольные корчмы и рассуждая о политических делах». «Князь в Новгороде, — писал И. Г. Прыжов, — был предводителем войска и исполнителем судебных решений, поставленных выборными судьями». За это он получал определенные доходы и «не имел права приобретать земли в новгородской области»[417].
Г. З. Елисеев, преподававший в Казанской духовной академии (у него учился А. П. Щапов), а затем ставший известным публицистом и критиком, одним из ведущих сотрудников «Современника» и «Отечественных записок» (писал под псевдонимом «Грыцько»), в отличие от И. Г. Прыжова, подчеркивал «ничтожество власти, предоставленной князьям в Древней Руси». Обращая пристальное внимание на ограничение княжеской власти со стороны веча, Г. З. Елисеев также старался отметить и злоупотребления князей по отношению к народу[418]. Его взгляды всецело поддерживал и развивал И. А. Худяков[419]. В итоге, несмотря на некоторую непоследовательность, их выводы сводились к тому, что историческое развитие на Руси представляло собой борьбу земско-вечевого или общинно-вечевого начала с государственным, в лице княжеской власти[420].