В то время как родовой быт ослабевает в обществе, в политической жизни, вплоть до середины XII века, он продолжает господствовать, что историк и пытался наглядно выразить в междукняжеских отношениях. Интересно в этом смысле его объяснение. Если князья могли влиять на изменение общественного устройства, то сам «род Рюрика, как род владетельный, не подчинялся влиянию никакого другого начала», оставаясь в рамках родовых отношений. С. М. Соловьев констатировал: «Князья считают всю Русскую землю в общем, нераздельном владении целого рода своего, причем старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе, другие родичи, смотря по степени своего старшинства, занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные; связь между старшими и младшими членами рода чисто родовая, а не государственная; единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший, или великий, князь, то достоинство его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском; этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и остальные родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства»[336]. Это так называемое «лествичное» восхождение князей порой могло нарушаться, но лишь княжескими спорами и вмешательством населения волостей, так как «отношения городского народонаселения к князьям непрочны, неопределенны»[337]. Все права и обязанности между князьями «условливались родственным чувством», а не феодальными отношениями, как на Западе, подчеркивал историк. Так, старший князь принимал в отношении к младшим членам рода значение отца, имел обязанность блюсти интересы рода, «думать и гадать о Русской земле …имел право судить и наказывать младших, раздавал волости». «Младшие князья обязаны были оказывать старшему глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом вправду и ходить в его послушании, являясь к нему по первому зову, выступать в поход, когда велит». Однако эти отношения продолжались до тех пор, пока не возникало произвола, и не прекращалась родственная любовь с обеих сторон тогда «рушилась всякая связь» между князьями. Отсюда необходимость совещаний старшего князя с младшими, заключение ряда. «Ясно, — писал С. М. Соловьев, — что если каждый великий князь должен был делать ряды с братиею, то завещания в Древней Руси существовать не могло, ибо завещание показывает, что завещатель имеет право располагать собственностию по произволу». Таким образом, старший в роде князь «не мог иметь значения главы государства, верховного владыки страны, князя всея Руси»[338].
Начало изменений в междукняжеских отношениях и в отношениях княжеской власти с народонаселением С. М. Соловьев связывал с деятельностью Андрея Боголюбского. Заняв в 1169 г. Киев, он не остался в нем княжить, а перенес политический центр в Северо-Восточную Русь, где складываются особые условия, способствующие началу длительной борьбы родовых и государственных начал. Главным условием усиления княжеской власти была ее материальная основа. В Ростово-Суздальской земле, по мнению С. М. Соловьева, князь создавал новые города, лишенные представлений о «прежних, родовых отношениях народонаселения к старшинам», поддерживаемые «беспрестанными переходами и усобицами князей Рюриковичей». В этих городах князь «был властелином неограниченным, хозяином полновластным, считал эти города своею собственностью, которою мог распоряжаться». Отсюда у него возникает «стремление к единовластию», являются «понятия об отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей». Так что «здесь не было укорененных старых преданий о единстве рода княжеского». Здесь сильнейший князь «признается первым, старшим». «Сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение со слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения»[339]. Таким образом, и междукняжеские отношения, и отношения княжеской власти с народонаселением в этом регионе Руси становятся определеннее. Впрочем, и в остальных областях, где процветали старые города с их вечевой активностью благодаря постоянной смене князей, княжеской власти отводилась ведущая роль, считал С. М. Соловьев, при этом не исключая и Новгород[340]. Тем самым историк высказывался за монархическую направленность института княжеской власти в Древней Руси.
Концепция развития княжеской власти на Руси в соответствии с теорией борьбы родовых и государственных отношений, разработанная С. М. Соловьевым, оказала огромное влияние на всю последующую отечественную историографию, став исходной точкой для ее государственно-юридического направления. Даже К. Д. Кавелин, выступивший одновременно и независимо от С. М. Соловьева со своим обоснованием теории родового быта, был вынужден признать его первостепенное значение в раскрытии данной проблемы[341]. В написанной К. Д. Кавелиным на основе курса лекций по истории русского права, читанного в Московском университете в 1844—1848 гг., работе «Взгляд на юридический быт древней России» была представлена необычная, на первый взгляд, для западника концепция отечественной истории. К. Д. Кавелин начинал с того, что противопоставлял Россию Европе. Он писал: «В Европе дружинное начало создает феодальные государства; у нас дружинное начало создает удельное государство»; «там сначала нет общинного быта, потом он создается, — здесь сначала общинный быт, потом он падает». Кажется, что историк сближался с точкой зрения М. П. Погодина или славянофилов[342]. Однако далее К. Д. Кавелин замечал: «Наша история представляет постепенное изменение форм, а не повторение их; следовательно, в ней было развитие, не так, как на востоке, где с самого начала до сих пор все повторяется …В этом смысле мы народ европейский, способный к совершенствованию, к развитию»[343]. Это развитие проникнуто общей идеей — движение к личности[344]. Только у германских племен она уже была создана в начале истории, считал К. Д. Кавелин. «Нам предстояло создать личность». Этот процесс определяет «периоды и эпохи русской истории», в которые укладывается вся социально-политическая жизнь допетровской Руси[345].
На начальном этапе, как и С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин отмечал господство родового быта «под управлением старшего рождением и летами». С размножением родственных линий, когда старшинство «невозможно было определить, — стали избирать старейшин». Они выполняли, главным образом, судебные и военные функции, а общее управление перешло в руки вечевых собраний. Однако взаимные распри, столь свойственные кровно-родственным отношениям не позволяли «развить общественного духа и гражданских добродетелей». Поэтому «по призыву союзных племен является в Россию воинственная дружина, под предводительством вождей, которых наши предки по-своему называют князьями». Они образуют «сильное, обширное государство; но устройство его носит на себе неславянский отпечаток; кажется, оно было феодальное»[346]. Здесь К. Д. Кавелин возвращался к представлениям, идущим от Н. А. Полевого[347]. Он считал, что пришлые варяжские князья «имели свои наследственные владения» и соучаствовали в управлении Русской землей и дележе добычи со своим предводителем. Эта новая система управления «совершенно равнодушна к управляемым, противополагает их интересы интересам правителя, его обогащение поставляет главною целью и резко выдвигает его лицо из среды подвластных». Таким образом, чужеродный князь, стоящий во главе дружины, основанной «на начале личности», прерывает органическое развитие «русско-славянских племен» и создает государственный быт. Но по прошествии двух веков варяги «обрусели» и подчинились «влиянию туземного элемента»[348].
Такой взгляд позволял историку объяснить ход дальнейшего развития княжеской власти, «от Ярослава до усиления Москвы», который представлялся как «история развития родового начала, предоставленного самому себе, история его постепенного разложения и упадка». По этому началу «вся Россия должна была принадлежать одному княжескому роду. Каждый князь, член рода, получил свою часть; ...Старший в роде, ближайший по рождению к родоначальнику, долженствовал быть главным, первым между князьями, великим. Ему, как старшему, подчинены все прочие князья в их действиях и отношениях между собою. Он был представителем единства княжеского рода, главою всех князей и вместе представителем политического единства Руси. Его местопребыванием был Киев, резиденция Ярослава и его предков». Далее «иерархия кровного старшинства должна была сообщиться земле и породить иерархию территориального, или городового, старшинства». Однако неустойчивость такого распорядка, с размножением и постоянным перемещением князей, открыла «период уделов» и борьбу между «враждебными началами — родовым и семейственным, отчинным». Падает значение великого князя Киевского, «появляются съезды князей, которые в истории рода соответствуют вечам в истории общин». Активизация вечевой деятельности в связи с ослаблением княжеской власти в междоусобных войнах позволила общинам «выбирать себе князей, призывать и изгонять их, заключать с ними ряды, или условия»[349]. Особенно этот порядок утвердился в Новгороде, где «верховная власть находилась в одно и то же время в руках князя и веча»[350]. В остальной Руси, когда постепенно торжествует отчинное право, князья оседают на землю. «Действуя в ограниченной сфере, они становятся простыми вотчинными владельцами, наследственными господами отцовских имений. Их отношения к владениям, сначала неопределенные, теперь определяются». «Веча постепенно теряют государственный характер. Утверждается постоянная, близкая власть князей». То же происходит в отношении дружины. Сперва князь с дружинниками «был как бы первый между равными», теперь, когда он «стал вотчинником, господином в своих владениях, — и дружинники его сделались мало-помалу его слугами». Окончательно новый тип князя, проявившийся впервые «в стремлениях Андрея Боголюбского», развивается в Москве, констатировал К. Д. Кавелин[351].