Таким образом, И. Д. Беляев определял общественно-политический строй древнерусских земель как земщину с общинным устройством, с городовыми волостями, вечевым управлением и выборными органами земской власти, а княжеская власть «распространялась только на поверхности русского общества и не входила вглубь его»[319]. Однако ее значение среди земско-вечевого строя «во всех владениях Руси, кроме Новгородской земли», приобретало все большие размеры пока не достигло «полного самодержавия, тогда как в Новгороде она скорее сокращалась, чем развивалась»[320].
В. Н. Лешков, в отличие от И. Д. Беляева, с большим теоретическим обоснованием углублялся в проблемы общинного быта Древней Руси[321]. Поэтому, как и большинство славянофилов, он усматривал гармонию в отношениях земли и государства. Основанием этого являлось то, что «области передавали князьям ту лишь власть над всею русскою землею, которую сами имели в своих пределах». «Соделать общими, для всей России, для всей земли великой и обильной, закон и наряд, господствовавшие в частях ее, да сообщить покой и безопасность на всех пределах земли русской — вот первоначальное назначение общей верховной власти»[322]. Дальнейшему раздроблению Руси В. Н. Лешков не уделял большого внимания, так как везде «господствовали начала общинности». По-прежнему «князья должны были вести войны, устроять управление, творить суд и расправу», но рядом с ними продолжало действовать общинное самоуправление. В занятии князьями столов, как и И. Д. Беляев, В. Н. Лешков признавал различные формы: избрание народом, взаимные договоры князей, наследование, завещание, захват силой. Междукняжеские отношения были семейные, считал он, а не родовые или вотчинные. Вотчинное право князей, по мнению В. Н. Лешкова, стало устанавливаться на Руси только после монголо-татарского нашествия[323]. Однако общинный быт продолжал сохранять свое значение, ибо способность «составлять общины, и постоянно держаться общинного устройства, порешая все при посредстве общины» есть «отличительное свойство нашего народа, сообщившее особенность его истории»[324]. Таково резюме историка, которое можно отнести ко всем славянофилам. Их пристальное внимание к истории народа, а не только государства, благоприятно сказывалось на развитии отечественной историографии. Утверждалась мысль, что в Древней Руси народ наряду с княжеской властью являлся активным участником общественно-политических отношений[325].
В противоположность славянофилам с их вниманием к общинному быту, западники абсолютизировали в историческом процессе значение родовых отношений и государства, основав тем самым государственно-юридическое направление в отечественной историографии[326]. Либерально настроенные профессора Московского университета (А. И. Чивилев, П. Г. Редкин, Д. Л. Крюков, Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, В. Н. Никольский, И. В. Вернадский, П. М. Леонтьев, И. К. Бабст, М. Н. Капустин, Б. Н. Чичерин, Ф. М. Дмитриев, С. В. Ешевский, Н. А. Попов и др.) в 1840—70-е гг. стремились к поиску общих путей исторического развития России и стран Западной Европы. Историософия славянофилов и западников, в конечном счете, отличалась, но она зачастую основывалась на общих положениях немецкой классической философии, с ее принципами объективно-идеалистической диалектики (Г. В. Гегель, Ф. В. Шеллинг и др.). Поэтому здесь особое значение приобретает собственный взгляд на исторический процесс каждого крупного историка или мыслителя.
В середине XIX века в русской исторической науке крупнейшее положение заняли труды и деятельность С. М. Соловьева. Он более 30 лет читал основной курс отечественной истории в Московском университете, являясь в одно время его ректором и первым деканом организованного по новому университетскому уставу 1863 г. историко-филологического факультета. Восприняв учение дерптской школы права, прежде всего, И. Ф. Г. Эверса, о родовом быте и последующей смене его государством, С. М. Соловьев создал стройную концепцию истории России[327]. На ее основе уже в первых своих исследованиях — в диссертациях «Об отношениях Новгорода к великим князьям» (1845) и «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома» (1847), ученым была представлена одна из первых в отечественной историографии попыток монографического изучения института княжеской власти в Древней Руси. Выводы, предложенные С. М. Соловьевым, стали базой для его знаменитой «Истории России с древнейших времен» (М., 1851—1879. Т. 1–29), которая местами дополнялась и конкретизировалась другими сочинениями и лекциями историка[328].
Происхождение княжеской власти на Руси С. М. Соловьев выводил, согласно теории родового быта у славян, из власти родоначальника. Причем он отмечал, что «предки наши не знали семьи», а «для означения родовых линий употреблялось слово племя». Таким образом, существенно изменялась схема И. Ф. Г. Эверса о последовательном развитии отца семейства, старейшины рода и главы племени в князя. Для С. М. Соловьева родовой быт — основа всех общественных отношений в древности. Он «условливал общую, нераздельную собственность». «Единство рода, связь племен определения старшинства, родовладыка «избирается в свою должность собранием всех родичей». Он «имел обязанность блюсти выгоды рода, думать и гадать об этом, иметь всех родичей как душу; права его состояли в уважении, которое оказывали ему как поддерживалась единым родоначальником», которым обязан быть старший в роде. На начальном этапе, после смерти отца, наследует не старший сын, а старший брат, становясь для младших в отца место. С разрастанием рода и трудностью физического старшему; к нему относились во всех делах, касающихся рода; без его ведома и согласия ничего не делалось, он был распорядителем занятий, раздавателем пищи и одежды, он судил и наказывал». Далее С. М. Соловьев делал важное замечание, что «власть, сила старшего основывалась на согласии младших, это согласие было для старшего единственным средством к деятельности, к обнаружению своей власти». Отсюда в случае несогласий возникали ссоры и междоусобия. Подобные же отношения возникали между старшим городом и сельской округой, где селились младшие, обособившиеся роды. Общение «между отдельными родами, живущими вместе», происходило на вече, которое представляло, по мнению С. М. Соловьева, сходку «старшин, родоначальников». Но эти веча «не могли удовлетворить возникшей общественной потребности, потребности наряда, не могли создать связи между соприкоснувшимися родами, дать им единство, ослабить родовую особность, родовой эгоизм»[329]. Поэтому для установления мира родовые сообщества, «стремившиеся к жизни гражданской …должны были искать правительство …посредника в спорах беспристрастного, одним словом, третьего судью, а таким мог быть только князь из чужого рода»[330]. Призванные варяжские князья, тем не менее, по мысли историка, не стали государями и не образовали государства, ибо призвавшие придавали значение князю лишь как родоначальнику, старшему в роде. Отсюда «круг его власти» был такой же, какой и прежде у родоначальника. «Он думал о строе земском, о ратях, об уставе земском; вождь на войне, он был судьею во время мира: он наказывал преступников, его двор — место суда, его слуги — исполнители судебных приговоров; всякая перемена, всякий новый устав проистекали от него; …князь собирает дань, распоряжается ею». «Он сносился с иностранными государями, отправлял и принимал послов, заключал мир». Прежние «славянские князья исчезают с приходом князей варяжских», но не сразу, а постепенно, когда «сознание о необходимости нового порядка вещей» все более укрепляется в народе. Об этом свидетельствует, в частности, появление в городах общенародного веча, с которым советуется князь, желая что-нибудь предложить горожанам, и где «собираются не одни старцы, собирается целый город». Влияние «княжеской власти на образование юного общества, — считал С. М. Соловьев, — сильно обнаружилось еще посредством дружины, явившейся вместе с князьями». Главным здесь выступает то, что дружинники вносили в общественную среду «новое начало, сословное, в противоположность прежнему, родовому». Однако они, в отличие от дружинников западных, более зависели от князя, так как были не владетели завоеванных земель, а призывались на правительственную службу, получая содержание из взимаемой дани. По степени своей важности «члены дружины были советниками князя», но не все, замечал историк, «одни бояре, одни старшие»[331]. То же самое гражданское влияние на общество оказывало духовенство, после принятия и распространения князьями христианства. Представители высшей церковной иерархии, наравне с боярством, так же участвуют в княжеских совещаниях по всем важнейшим делам[332].
Таким образом, появление единой княжеской власти на Руси, ее деятельность, в первую очередь, по строительству городов, где селились переселенцы из разных мест, развивались промышленность и торговля, находились «мужи княжеские с воинскими отрядами» и церковное управление, способствовало ослаблению родового быта, распадению родов на отдельные семьи, группировавшиеся в общины-верви. Новые города притягивали к себе сельскую округу, создавая тем самым быт областной[333]. Конечно, С. М. Соловьев, как прогрессивный историк, в своих построениях не ограничивался только указанием на влияние «быта племен» на ход русской истории, он подробно пишет и о влиянии природы страны, и о влияющем состоянии соседних народов и государств[334]. Но, как представитель государственного направления в отечественной историографии, он первым делом следит за развитием государственного начала, а следовательно, за его олицетворением в княжеской власти. На этом С. М. Соловьев строил свою известную периодизацию истории России[335].