Построения А. С. Хомякова вызвали некоторые несогласия И. В. Киреевского. Главной в них выступает мысль, что благодаря единой православной церкви на Руси «распространялись повсюду одинакие понятия об отношениях общественных и частных»[286]. Древнерусские земли жили не самобытно и обособленно, а по однообразному обычаю, основанному на одной вере, одних общинно-вечевых порядках. В отношении же института княжеской власти взгляды обоих славянофилов до поры до времени были схожи. И. В. Киреевский писал, что «в России мы не знаем хорошо границ княжеской власти прежде подчинения удельных княжеств Московскому; но если сообразим, что сила неизменяемого обычая делала всякое самовластное законодательство невозможным; что разбор и суд, который в некоторых случаях принадлежал князю, не мог совершатся несогласно со всеобъемлющими обычаями, ни толкование этих обычаев по той же причине не могло быть произвольное; что общий ход дел принадлежал мирам и приказам, судившим также по обычаю вековому и потому всем известному; наконец, что в крайних случаях князь, нарушавший правильность своих отношений к народу и церкви, был изгоняем самим народом, — сообразивши все это, кажется очевидно, что собственно княжеская власть заключалась более в предводительстве дружин, чем во внутреннем управлении, более в вооруженном покровительстве, чем во владении областями»[287]. Приведенная цитата как нельзя лучше характеризует метод «истинных» славянофилов, с помощью которого они делали свои выводы, то есть философские и критические размышления, вместо конкретно-исторических исследований. Поэтому их взгляды зачастую менялись со временем. В частности, это касается, прежде всего, И. В. Киреевского. Его суждения о русском историческом процессе под влиянием сильного религиозного чувства к концу жизни все более эволюционировали.
Так, в 1852 г. в «Московском сборнике» была опубликована статья И. В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Здесь уже нет противопоставления государства и княжеской власти народу, «земле», ибо государственность, по мнению автора, произошла «из естественного развития народного быта, проникнутого единством основного убеждения», то есть христианским учением[288]. Целостность внутреннего и внешнего бытия в Древней Руси, как одно из главных отличий от Западной Европы, проявилось во всеобщем согласии. И. В. Киреевский по этому поводу писал: «Видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли русской расселенных, и имеющих каждая на известных правах своего распорядителя, и составляющих каждая свое особое согласие, или свой маленький мир; эти маленькие миры, или согласия, сливаются в другие, большие согласия, которые, в свою очередь, составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее огромное согласие всей русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства»[289]. В статье И. В. Киреевский ссылается на единственную опубликованную историческую работу своего брата, известного фольклориста и археографа П. В. Киреевского «О древней русской истории», замечая, что его «взгляд на прежнюю Россию представляет, по моему мнению, самую ясную картину ее первобытного устройства»[290]. Однако П. В. Киреевский, соглашаясь с мнением о единстве быта, в своей статье не дошел до утверждения о единстве управления в Древней Руси[291].
Сочинение И. В. Киреевского вызвало критический отклик со стороны А. С. Хомякова. Выступив против излишней идеализации общинного строя в древности, который венчал государь, он по-прежнему отмечал «стремление частных общин к отдельности». Призванная «из области скандинавской с дружиною чуждою и немалочисленною» для того, чтобы «устраивать порядок внутренний в отношениях племен друг к другу и ограждать тишину внешнюю от нападения недружелюбных соседей» княжеская власть осталась «чужда земле». Постоянные переходы князей и их дружин с места на место, вызванные родовыми счетами и вмешательством в них областей, считал А. С. Хомяков, приводили не к раздроблению Руси, а, наоборот, скрепляли ее, чему способствовало и духовенство. Однако, несмотря на то, что «общею волею составился союз под княжеским правлением рюрикова дома», областной эгоизм земщины не мог привести к единению земли и государства в одно целое[292].
Для одного из младших членов славянофильского кружка, Ю. Ф. Самарина, наиболее выказавшего себя в спорах с западниками, проявление акта призвания княжеской власти заключало идею, «что земля создает государство, а не государство — землю». Призвав князя, полагал Ю. Ф. Самарин, «и поставив над собою, община выразила в живом образе свое живое единство». Причем свободно и сознательно отрекшись от своего полновластия, она требовала от князя не только защиты, «а более возвышенного, христианского понятия о призвании личной власти, о нравственных обязанностях свободного лица». «Что такое князь в отношении к миру, — писал Ю. Ф. Самарин, — если не представитель личности, равно близкий каждому, если не признанный заступник и ходатай каждого лица перед миром?» Отводя, таким образом, взаимные отношения князей, предопределенные родовым началом, на второй план, славянофилы утверждали, что «общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории». Выражаясь «внешним образом в вечах», оно идет параллельно с государством, представленным княжеской властью. Оба элемента социально-политического строя Древней Руси «в каждом моменте его развития» выступают, по мнению Ю. Ф. Самарина, необходимыми «одно для другого»[293]. Наглядным примером для этого служит Новгород, где «было двоевластие: идеал новгородского быта, к которому он стремился, можно определить как согласие князя с вечем»[294].
Теория общинного быта и его взаимоотношение с княжеской властью, или теория «земли» и «государства», получили наибольшую разработку в трудах другого представителя младших славянофилов К. С. Аксакова[295]. Выступив против мнения о родовых отношениях у славян, он доказывал, что ко времени призвания варяжских князей родовой быт был уже давно пройденной стадией развития. Следовательно, основной формой общежития являлся не род, а община, составлявшая «землю». Общины, или земли, решали все свои дела на вечах и управлялись выборными старейшинами, но для защиты от внешних врагов, для сохранения своей самобытности они были вынуждены призвать государство. Для противопоставления завоеванию на Западе К. С. Аксаков подчеркивал, что в России «народ призывает власть добровольно, призывает ее в лице князя — монарха, как в лучшем ее выражении, и становится с нею в приязненные отношения. Это — союз народа с властью», «земли» и «государства». Таким образом, их отношения «не брань, не вражда, как это было у других народов, вследствие завоевания, а мир, вследствие добровольного призвания»[296]. Земля, по К. С. Аксакову, воплощала «внутреннюю правду», государство — «внешнюю правду». Отсюда его известная формула: «Народу — сила мнения, государству — сила власти». В конкретно-историческом проявлении это выражалось в общинно-вечевой и княжеской деятельности, как свободных, самостоятельных сил, выполняющих свои функции и вступающих, когда необходимо во взаимодействие или действующих обособленно. Древняя Русь в «Киевский период», по мнению К. С. Аксакова, не составляла единого целого, образуя ряд «отдельных областей или общин, соединенных в земском отношении единством веры православной, а также и единством народным быта и языка; в отношении государственном соединенных кровным единством князей, тем, что князья общин родные между собою, одного происхождения. Иногда общины воюют друг с другом, и князья являются их предводителями; иногда князья воюют между собою, и общины, смотря по обстоятельствам, помогают им. Борьба между князьями идет за Киев, не как за могущественное княжество, но как за почетнейший престол. Здесь борьба идет за честь Киевского сидения, борьба за стол. Киев, как столица, имеет значение только для князей, для земли он важен как метрополия»[297]. Народ не считался с понятиями старшинства князей, а относился к каждому князю лично, потому что в «период усобиц …не города, не земли раздавались, или делились по князьям, но князья делились по городам и землям», то есть призывались. Вообще, по поводу родового начала в междукняжеских отношениях К. С. Аксаков высказывался следующим образом: «Княжеский род Рюрика не составлял общины, не представлял и гражданственно-родового быта, ибо каждый член рода был владетелем, или имевшим право на владение; сверх того в княжеский распорядок входило участие тех земель и областей, которыми владели князья; родовой быт их, поэтому, не мог сохраниться, по крайней мере, в чистоте своей; между собой спорили они, собственно, о правах наследственных», а не родовых[298]. Особенно «родственная связь слабеет» во «Владимирский период», когда «является много великих княжений»[299].