Советская наука была по ряду параметров (например, число публикаций в англоязычных журналах) недостаточно интегрирована в мировую из-за идеологического противостояния с Западом и не всегда достаточно финансировалась. Однако СССР самостоятельно готовил достаточное число научных кадров и других высококвалифицированных специалистов. В этом плане советская модель развития науки напоминала японскую. У этого были не только идеологические, но и историко-культурные причины, связанные с различиями между Россией и Западом. Хотя следует отметить, что существовавшая до революции 1917 г. и в первое десятилетие советской власти модель развития науки была намного более «открытой».
После крушения СССР в России сложилась парадоксальная ситуация. Резкое снижение финансирования науки в РФ привело к тому, что изолированность российской науки от мировой по некоторым параметрам даже увеличилась, несмотря на снятие идеологически мотивированных барьеров. Прежде всего, это было связано со снижением качества научной деятельности из-за уменьшения финансирования. В Советском Союзе каждый год получали сертификаты 800–1500 научных изобретений и процессов. На сегодняшний день, в России сертифицируется только 100 изобретений и процессов ежегодно. Число публикаций в престижных международных научных журналах в год на 100 исследователей в Великобритании составляет 36, в Швеции - 29, в Польше - 22, в Индии - 16, в Китае - 5,5, в России - 5,4.[14] Причем роль крупных российских научных центров, таких как Москва, в мировой науке (по параметру количества публикаций в престижных мировых журналах) снижается по сравнению с советским периодом.
С другой стороны, снятие идеологически мотивированных барьеров привело к тому, что в России стали активно работать западные научные фонды, увеличилось число переводов западных научных работ на русский язык, что усиливало интернационализацию отечественной науки. Резко усилилась и академическая мобильность.
В целом, все эти смешанные тенденции означали, что Россия, с точки зрения академической мобильности, перешла к некоей промежуточной между японской и голландской моделями развития науки, намного более открытой, чем в советский период. Но эта модель в 90-е гг. была неэффективной из-за недофинансирования.
Отъезд высококвалифицированных специалистов из России в 90-е гг. не является однозначно негативным процессом, во многих случаях он «спас» ученых от полной дисквалификации. Процесс «внешней утечки мозгов» накладывался и на «внутреннюю утечку мозгов», разрушение науки и других секторов экономики, хроническое недофинансирование науки в России в 1990-е гг. и в какой-то степени в 2000-е гг. привел к переходу из науки многих потенциально сильных ученых и более психологически адаптивных сотрудников на работу в другие сферы. Специфика постсоветской России состоит в том, что основным направлением «утечки мозгов» из науки стал не отъезд за рубеж, а именно «внутренняя утечка мозгов». Примерами последней являются переквалификация (например, переход в сферу бизнеса, политики или управления), либо потеря навыков, сопровождающаяся социальной маргинализацией. Так, в России в 90-е гг. на каждого эмигрировавшего ученого приходилось 10, оставлявших науку ради более высокооплачиваемых занятий – прежде всего, бизнеса, журналистики и политики[15].
Вот как описывает этот процесс «внутренней утечки мозгов» специалист в области управления , Новосибирск, вернувшийся в Россию: «в России на тот момент я работала в кадровом агентстве, на подхвате, и меня хотели принять на работу аналитиком рынка труда. Но потом, вместо того, чтобы брать в штат, отправили в отпуск бессрочный, на полгодика. А тут в западный университет берут… Семья тоже настаивала, чтобы я ехала, потому что им нечем было меня кормить, безработную...». А вот взгляд на ту же проблему другого эксперта, физика, остающегося пока в США: «…в той лаборатории в академии наук, где мы работали, большинство сотрудников 3 дня в неделю как минимум подрабатывало где-то – кто строил дачи, кто ремонтировал машины и т.п. Я тоже работал в какой-то фирме, т.е. вот эта невозможность приложить себя как ученого, меня, в общем-то, тоже в какой-то степени толкнула на эту поездку. Хотя, в общем-то, желания уехать и все бросить – у меня не было».
В целом за 90-е гг. российскую науку по разным причинам покинули 577 тысяч из общего количества 992 тысяч ученых, т.е. она численно сократилась на 58%, после чего, в результате экономической стабилизации, темпы количественного сокращения значительно уменьшились[16].
Зачастую из-за отсутствия средств исчезали целые специальности. Вот что отметила по этому поводу педагог-валеолог, работающая в настоящее время в Германии: «причиной послужило то, что специальность, по которой я выучилась, закрыли в том момент в Санкт-Петербурге».
Практически не имел аналога в мире еще более специфический российский вариант «утечки мозгов», связанный с тем, что люди формально сохраняли статус ученых или преподавателей, но посвящали основное свое время каким-либо внешним для науки занятиям. Этот процесс можно условно назвать «социальной маргинализацией ученых». «По данным опросов, большинство ученых … более 80% своего рабочего времени вынужденно тратят на посторонние занятия – в основном, на подработки в коммерческих структурах, имеющие весьма косвенное отношение к их основной работе, и сохраняют в науке лишь свои трудовые книжки»[17]. Вот как описывает процесс маргинализации ученых в 90-е гг. генетик, работающий в США: «… у нас не было абсолютно никакой возможности ни жить, ни работать, потому все наши, так сказать, коллеги начали либо сахар продавать, либо грибы собирать для продажи, либо что-то еще – науки не было в принципе в академгородке. Не было науки. Но поскольку я защитилась недавно, очень хотелось ей заниматься».
Российская наука серьезно пострадала от этих процессов. «Внешняя» и «внутренняя» утечка мозгов привели к возникновению возрастного разрыва между учеными и к потере связи между поколениями. В связи с некоторой стабилизацией социально-экономической ситуации показатель уезжающих за границу и покидающих науку молодых ученых с 1998 года начал снижаться. Однако к 2000 году (из общего числа ученых 422 тысячи человек) ученых младше 29 лет насчитывалось только 10,6%, в возрасте 30-39 лет - 15,6%, 40-49 лет - 26,1%, а старше 50 - 47,7%.
Эта тенденция привела к возникновению специфической структуры научных и других экспертных кадров в настоящее время. В России достаточно много ученых в возрастном диапазоне 50-70 лет. Некоторое увеличение престижа научной деятельности в результате экономической стабилизации также привело к тому, что в науку пошла молодежь (кадры в возрасте от 20 до 30 лет). Однако катастрофическая ситуация 90-х гг. привела к тому, что возник серьезный возрастной разрыв между двумя этими группами. Практически потеряно из-за внутренней «утечки мозгов» поколение ученых в возрасте
30-45 лет. А это означает, что частично утрачен механизм передачи опыта научной и экспертной работы от поколения к поколению. Дело в том, что многие пожилые ученые в силу состояния здоровья, как правило, не способны работать столь же активно, как
30-40 летние. В результате они превращаются в носителей «мертвого», прошлого опыта, а молодежь для повышения своей квалификации нуждается именно в живом опыте, интенсивной научной и экспертной работы.
Вот как оценивает негативные последствия отъезда ректор МГУ Виктор Садовничий: «Многие из российских ученых, работающих сегодня за границей, числятся в списках российских вузов и научных центров. И рассчитывать на их массовое возвращение не приходится. При этом зарубежные центры привлекают к сотрудничеству самых способных и молодых. Не будем забывать и о роли научных династий. Дети ученых, выехавших из России, меньше ориентированы на возвращение, чем их родители. Так что утечка мозгов наносит удар и по кадровой преемственности. Ведь для создания полноценной научной школы требуется как минимум 2-3 поколения»[18].
Именно здесь положительную роль может в настоящее время сыграть фактор отъезда многих талантливых представителей российской науки за рубеж. Это привело к тому, что они (в отличие от коллег, ставших частью процессов маргинализации и «внутренней утечки» мозгов) сохранили свои навыки научной работы, приобретя на Западе новые. Таким образом, для российской науки «утечка мозгов» превратилась в специфический способ адаптации к ситуации. Особенно важными в этом плане оказались наиболее высококвалифицированные специалисты, которые, часто, из патриотических соображений, не желали уезжать из России на постоянной основе, а практиковали частичную занятость за рубежом. Так, специалисты в наиболее развитых отраслях отечественной науки (например, математики из наиболее престижных НИИ РАН), в среднем, до сих пор до полугода работают в зарубежных институтах. Подобный способ адаптации превратился в своеобразный экспорт из России высококвалифицированных услуг, но он позволяет сохранять высокий мировой статус российской науки во многих отраслях.
Специфической формой привлечения внешних инвестиций в российскую науку можно считать также получение зарубежных грантов, особенно от тех научных фондов, которые не имеют представительств в России. По оценке эксперта Института экономики переходного периода И. Дежиной, вплоть до начала 2000–х гг. для целого ряда академических институтов размер зарубежных грантов на одного специалиста (от 200 до 600 долларов в месяц) существенно превышал зарплату (от 60 до 100 долларов в месяц)[19].