Наибольшую ценность представляет, по-видимому, прием «мышления вслух», примененный Бинетом, Дун-кером и Клапаредом и многими другими1. В отличие от обычных интроспективных или ретроспективных методов, которые требуют от субъекта расчленения его опыта на лишенные смысла психические элементы— ощущения, представления, чувства, «мышление вслух» предполагает, что субъект будет говорить во время работы, комментируя то, что он делает, ищет, сообщать, каковы его намерения, какие вещи или отношения привлекают его внимание и т. д. Как указывал Клапаред, этот метод тоже имеет много недостатков: задача говорить вслух может тормозить процесс мышления или замедлять его, эта за-
' Е. Claparede, La genese de I'hypothese, Archives de Psychologie, 1934, № 24 , p.1-154.
202
дача может приводить к тому, что процесс кажется более последовательным- и организованным, чем он есть на самом деле, некоторые выражения оказываются нелепыми, человек может замолкать как раз в критические моменты, когда экспериментатор больше всего хочет узнать, что делает испытуемый. Но, когда этот метод применяется разумно и сознательно, он может обеспечить нас большим количеством информации о компонентах процесса мышления. Задача состоит не столько в том, чтобы собрать эти данные, сколько в том, чтобы понять, что с ними делать.
К примеру, испытуемый скажет: «Я хочу сделать А, но, прежде чем я смогу сделать А, я должен подготовиться к этому, делая Б». После этого он начинает делать Б, и это может привести его к непредвиденным последствиям, которые будут препятствовать ему снова вернуться к А. Тем не менее мысль об А была существенным шагом в процессе мышления, который привел его к Б. Если мы хотим дать адекватное эвристическое описание, которое решит задачу тем же способом, как это делает субъект, это описание должно учесть сначала А, а потом Б. Но, если мы не зарегистрировали того, что субъект сказал относительно своих намерений, и того, что он действительно сделал, такая задача будет безнадежной. Значительно легче моделировать мысли субъекта, выраженные в речи, чем только намерения, которые появляются в его поведении. Так как высказывание мыслей вслух выносит вовне внутренние состояния субъекта, оно помогает свести разнообразие доступных пониманию описаний этих внутренних состояний к максимально точным.
Ньюэлл, Шоу и Саймон нашли, что описание субъектом того, что он делает, дает как раз те данные, которые были нужны авторам, для того чтобы сформулировать теорию, способную предсказать поведение субъекта '. Они просят испытуемого вывести одно логическое положение из другого, применяя данную ему группу правил преоб-* разования. Выполняя эту работу, субъект говорит о ней. Ему разрешается смотреть на данные ему два выражения, и ему говорится, что то выражение, с которого он должен
' См. вступительное слово Г. Саймона па собрании Западной психологической ассоциации в Атлантик-Сити, апрель 1959.
203
начать, имеет слишком много предложений слева от основного союза, так что он должен будет избавиться от некоторых из них («применением метода планирования»). Он смотрит на список правил преобразований, пока не находит такое правило, которое избавляет его от предложений слева от основного союза,—им он и хотел бы воспользоваться. Но затем он замечает, что он не может этого сделать, потому что предложение, которое он хочет заменить, включает в себя союз «и», в то время как правило, которое он хочет применить, будет пригодно только для союза «или». Таким образом, говорит испытуемый, задача состоит в том, чтобы изменить этот союз и применить правило преобразования, которое укоротит левую сторону выражения. Он ищет такое правило преобразования, которое превращает выражение с «и» в выражение с «или», и пытается сделать это своим первым ходом. Теперь возможно найти относительно простой набор эвристических методов, чтобы описать, что делает субъект (например, его метод может сводиться к тому, чтобы придать большее значение предложениям, чем союзам, в выборе правила преобразования), и предсказать, что он имеет в виду сокращение левой стороны выражения, прежде чем он применит правило, изменяющее союзы. Но, если единственные данные, которые регистрирует экспериментатор, состоят в том факте, что первый выбор правила преобразования, который делает субъект, является правилом, изменяющим союз, из этого еще нельзя вывести стратегию испытуемого.
Хочется предположить, что удачная теория может предсказать «речевое поведение» субъекта. В действительности никто не занимался речевой деятельностью как формой поведения, а только значением того, что говорит субъект. Испытуемый может сказать: «Следующим шагом будет № 8», или: «Попробуем еще раз», или что-то еще, однако различия между этими высказываниями игнорируются при проверке адекватности теории. Следовательно, ясно, что интерес представляет План субъекта, а не его действия.
Если психолог утверждает, что его испытуемый следовал в этих экспериментах такому-то Плану или использовал определенный метаплан для выведения из него Планов решения задачи, то ясно, что это только гипоте-
204
за. План или метаплан, на который указывает психолог, отражает лишь его теорию относительно данного наблюдаемого им вида поведения. Отсюда ясно, что мы никогда не можем сказать, обладаем ли мы подлинной теорией, объясняющей интересующие нас виды поведения. Всегда существует множество различных альтернативных Планов, которые могли бы привести испытуемого к проявлению того же самого поведения. Самое лучшее, что мы можем сделать,—это выбрать самый простой План, соответствующий всем актам прведения. Но, так как неопределенность такого рода всегда характерна для анализа поведения, важно устранить ее, насколько это возможно. Для этой задачи словесный отчет испытуемого имеет большие преимущества, потому что речь при всех ее явных недостатках все же является наиболее ясным способом общения одного человека с другим.
205
Глава XIII
НЕКОТОРЫЕ НЕВРОЛОГИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ
«Яма существует для того, чтобы копать!» Ребенку доставляет удовольствие определение через операцию. «Нож — чтобы резать», «Книга — чтобы читать», «Молоко — чтобы пить». Каждое понятие определяется той конкретной ситуацией, с которой оно обычно связано. Так ребенок учится обращению с вещами. Если перевести это На наш язык, ребенок строит операции Т-О-Т-Е с помощью Образа восприятия, применяемого на фазе проб, и обозначения.действия, которые применяются на фазе операций. Число таких систем Т-О-Т-Е, которыми ребенок должен овладеть, огромно, и он, вероятно, овладевает ими, по крайней мере в начальной стадии, путем усвоения той простой речевой формулы, которая связывает подлежащее со сказуемым. Для ребенка недостаточно только назвать предмет или отличить его от других предметов. Он должен знать, какие действия он может выполнить, когда фаза проб указывает, с каким предметом он теперь имеет дело.
Однако не только дети дают определения такого рода. Курт Гольдштейн широко осветил тот факт, что такие же определения могут возникать и при некоторой форме мозговых поражений1. Больной видит нож или его изображение. Он не может назвать предмет, но, если ему дадут нож, он знает, как с ним обращаться. Он может показать, что он знает, что это за предмет, воспроизводя жестами его применение. Он даже может сказать: «Это — чтобы резать», повторяя тем самым формулировку ребенка. По мнению Гольдштейна, такое поведение указывает на дефект «абстрактной установки». Поражение мозга
' Kurt Goldstein and Martin Scheerer, Abstract and Concrete Behavior: an Experimental Study with Special Tests, «Psychological Monographs», 1941, № 329.
206
приводит к тому, что у больного остается более простое, более конкретное отношение к миру. Известный теоретический анализ абстрактно-конкретных форм психической жизни, осуществленный Гольдштейном, — это один из описанных им способов анализа патологических симптомов, которые характеризуют поведение больного. Иной подход, который положен в основу этой книги, приводит к положению, что могут быть такие поражения мозга, при которых даже самые простые процессы перешифровки информации не могут быть осуществлены, но иные Планы поведения, обычно вызываемые непосредственно действием самих вещей, остаются нетронутыми. Больной может потерять способность осуществлять Планы, включенные в акт называния вещей, но сохранить способность выполнять другие Планы. Или же он может потерять способность воспроизвести План с помощью внутреннего речевого процесса и может полностью зависеть от внешних средств запоминания.
Во всяком случае, есть основания считать полностью достоверным веками сложившееся положение, что мозг имеет самое непосредственное отношение к психическим процессам. Иначе говоря, не употребляя дуалистических терминов, анализ явлений поведения будет осмысленным, если он будет соответствовать тому, как эти процессы осуществляются в головном мозге. Изучение мозговых процессов, возможно, не разрешит всех психологических проблем, но более скромная цель может быть достигнута. Психологический анализ, который может выдержать неврологическую проверку, конечно, лучше, чем тот, который ее не выдерживает. Трудность здесь состоит в том, чтобы правильно понять выражение «выдержать», которое может быть истолковано по-разному. Во всяком случае, каждый раз, когда в психологии проявляется новая идея, она по-своему освещает и нейрофизиологические проблемы, и наоборот. Тесная связь обеих дисциплин не только имеет большую давность и достойна всякого уважения, но эта связь всегда интересна, а иногда и полезна.
Мы, авторы книги, решили следовать этой традиции и подойти к нервной системе с тех же теоретических позиций. Фактически проблемы мозга никогда не были далеки от главной цели исследований авторов. Выдвига-
207
лись и отвергались альтернативные интерпретации существующих нейрофизиологических факторов. Данная глава и посвящена изложению некоторых из этих идей в надежде передать читателю суть этих споров. Однако авторы этой книги не уверены, что они сумеют остановиться на лучшем из возможных решений этого вопроса1.