Наиболее важное значение общения ребенка со взрослыми с помощью языка заключается в том, что овладение словесной системой перестраивает все основные психические процессы у ребенка и что слово оказывается, таким образом, мощным фактором, формирующим психическую деятельность, совершенствующим отражение действительности и создающим новые формы внимания, памяти и воображения, мышления и действия» (стр. 11 — 12 указанной работы).
140
нить. Если бессловесное животное не может быть использовано в качестве объекта, эксперимент неизбежно должен перейти на зыбкую почву самонаблюдения, от которого психология лишь недавно избавилась.
Психологи, выставляющие этот аргумент, составляют, конечно, меньшинство. Однако они образуют ту сильную группу, которая настойчиво работает, доказывая, что психология может быть экспериментальной наукой. Они знают, что должны представлять собой научные факты; у них высокие критерии того, что они признают за доказательства, а их предрассудки преодолеваются ими на свой страх и риск. В этом вопросе, однако, они слишком узко понимают границы того, что приемлемо в науке. Рассмотрим их положение: «Психический процесс нельзя полностью научно понять, пока он не будет расчленен на компоненты, которые могут быть экспериментально исследованы на животных». Каждый невольно чувствует, что в подобном подходе к изучению человека есть что-то поразительно отсталое: ведь все, что мы хотим узнать, изучая животных, приобретает, для нас интерес, если только мы сформулируем вопрос в понятиях, которые подводят нас к изучению сложного дискурсивного интеллекта человека. Это положение толкает нас на путь поисков исключений — на исследование таких проблем, которые имеют значение для изучения человека и которые доступны пониманию психологов, хотя и не могут быть экспериментально исследованы на животных. Иначе говоря, можно сформулировать эту задачу в терминах, соответствующих вышеприведенной цитате, следующим образом: существуют ли какие-нибудь новые и важные психологические процессы, возникающие благодаря языку, которые нельзя рассматривать как средства, увеличивающие активность неречевых процессов?
Нет сомнения в том, что имеется много специфически человеческих проблем, которые мы могли бы избрать для этой цели; они достаточно хорошо могут быть проиллюстрированы на проблеме смерти. Человек — единственное живое существо, которое знает, что он должен умереть. Следует ли рассматривать этот факт как новый и важный психологический процесс, который возникает благодаря языку? Или это сознание смерти возникает на основе развития неречевых процессов? Человек может сде-
141
лать свою смерть частью своих планов, например когда он покупает страховой полис или пишет завещание; он может даже наметить и выполнить план, предусматривающий его собственную смерть. Правда, мы часто слышим мнение, что истинно разумный человек немедленно кончил бы самоубийством. Но, как бы человек ни относился к жизни, нужно допустить, что ожидание смерти составляет постоянную тему в нашем искусстве и литературе, что оно порождает наши имущественные планы и институты по страхованию жизни, что оно побуждает нас поддерживать медицинские учреждения, охраняющие здоровье, что оно является основой многого в нашей религии, что страх смерти для старого человека — это то же, что вожделение для молодого; короче, предвидение смерти различным-образом влияет на наше поведение. Поэтому, для того чтобы понять поведение и обычаи человека, необходимо знать кое-что о том, как человек относится к своей смерти. Но, для того чтобы исследовать это важное психологическое явле^ ние, мы должны — согласно рассматриваемому нами утверждению—свести данное явление к «компонентам, которые могут быть экспериментально изучены на животных». Можем ли мы приписать крысе знание того, что ее смерть неизбежна? Мы можем научить животное различать некоторые признаки и выполнять какие-нибудь трюки, но, по-видимому, знание того, что все живые существа смертны, является привилегией только человека. Предвидение смерти нельзя изучить у животных, следовательно — согласно вышеуказанному положению — влияние этого ожидания смерти на поведение не может быть предметом науки '. Границы науки должны быть значительно шире этого.
В прошлом всякий раз, когда психологам встречались методические трудности при изучении чего-либо, что их
1 Это поможет объяснить, почему данная область так игнорировалась психологами (см. I. E. Alexander, R. S. Colley and A. M. Alderstein, Is Death a Matter of Indifference?, «Journal of Psychology», 1957, № 4, 43, p. 277—283). Предвидение смерти — это особая проблема для здравомыслящих представителей рефлекторной теории. Во всяком случае, с позиций чисто индуктивной концепции трудно понять, как образование условных связей, подкрепленное 25 тысячами случаев смерти, может привести ко всему что угодно, только не к убеждению в бессмертии.
142
интересовало, они игнорировали возникающие трудности, но сохраняли свои интересы. Видимо, подобное отношение будет продолжаться и дальше, а психологи будут ставить проблемы психологии человека, которые неадекватны или даже непонятны по отношению к животным. Будем надеяться на это, так как человеческая речь снабдила человека новым механизмом эволюции, который в течение всего нескольких столетий отделил человека от остальных животных. Ревнивый страж дарвиновской эволюционной теории закрывает глаза на очевидные факты. Почти все, что мы могли бы сказать о психологическом значении языка, не будет преувеличением.
Наибольшее преимущество, которое мы получаем от нашей способности представлять предметы и события в словесной форме, состоит, конечно, в том, что благодаря этому мы получаем возможность приобщаться к опыту, накопленному настоящим и прошлыми поколениями, и использовать его. Следствием этого является тот факт, что создаваемые нами Образы в значительной мере выходят за пределы нашего собственного опыта и включают в себя выводы, сделанные великими мыслителями и исследователями, которые жили до нас и внесли свой вклад в формирование наших представлений о Вселенной и о нас самих. Но мы извлекаем пользу не только от передаваемых нам Образов, но и от передаваемых нам Планов. Навыки
Это могло бы быть объяснено в терминах обусловливания, подкрепленных фактами смерти наших знакомых, если бы не было того, что наше общество бережно охраняет пас от эмоционально волнующих переживаний вида умирающих (см. D. О. Hebb and W. A. Thompson (ed.), Handbook of Social Psychology, vol. 1, Cambridge: Addison-Wesley, 1954). Большинство наших знакомых исчезает раньше или позже, однако в современном обществе мы не видим, как они умирают, разве только в самых необычных условиях, как-то: война, катастрофа и т. д. Где же может корениться столь болезненное переживание, как предвосхищение собственной смерти, и как оно может развиваться, пока не станет одной из основных истин нашей духовной жизни? (См. Sylvia Anthony, The Child's Discovery of Death, New York: Harcourt, Brace, 1940.) Пренебрегая этой проблемой, психологи лишь следуют общему табу смерти, которое в пашем обществе так же сильно сегодня, как во времена королевы Виктории было сильно табу проблем пола (см. 3. Фрейд, По ту сторону принципа удовольствия, 1925).
143
обычно не сопровождаются речью, они как бы безмолвны, однако с помощью тщательного анализа нам часто удается раскрыть причины, лежащие в их основе, и сформулировать в словесной форме ту инструкцию, с помощью которой мы можем передать эти навыки другим людям. Наше культурное наследие включает знание о том, как выполнялись те или иные действия, а также знание того, что выполнялось. Однако, чтобы изучить все эти вопросы с той тщательностью, которой они заслуживают, мы должны были бы иметь общую психологию познавательных процессов. Эта задача значительно большая, чем та, которую авторы данной работы могут разрешить.
Более разумный путь для ученого состоит в описании самих речевых умений независимо от той культурной роли, которую эти умения выполняют, или от того содержания, которое мы способны передать благодаря этим речевым умениям. Иначе говоря, вместо того чтобы рассматривать, каким образом используется речь для совершенствования других процессов, займемся в этой главе анализом того, как планируются и реализуются последовательные серии звуков, приемлемые с точки зрения лингвистики.
Речевой акт совершается при помощи исключительно тонких, быстрых и координированных движений всего речевого аппарата, а именно языка, зубов, губ и мягкого нёба. Изучение этих координации составляет предмет физиологической фонетики и фонологии, и, хотя их исследование дает удивительные результаты, они не поднимают психологических проблем такого типа, который мы обсуждаем на этих страницах. Попытаемся продвинуться выше по иерархической лестнице организации речевых навыков, пока мы не придем к более целостным единицам, которые организованы соответственно общей «стратегии» всего Плана. Иначе говоря, мы перейдем на уровень тех процессов, которые могут быть в общем названы «грамматическими».
Попытаемся теперь совершить краткий экскурс в область современной лингвистики. Авторы этой книги не хотят, да и не считают себя компетентными подводить какие-либо итоги лингвистической науки '. Вместо этого мы
' Прекрасное введение в проблемы и методы лингвистики можно найти в книге: Н. A. Gleason, An Introduction to Descriptive Linguistics, New York: Holt. 1955.
144
остановимся на работе только одного лингвиста и детально ее проследим. Наш выбор основан на том, что мнение этого лингвиста удивительно совпадает с нашей точкой зрения на то, как организовано поведение человека в целом, а не только его речь. (Это совпадение не случайно, так как во многих наших выводах мы шли вслед за ним.) Этот лингвист, положениями которого мы воспользуемся, — Ноэм Хомский; основные положения его работы сведены в его монографии «Синтаксические структуры» '. Из рассмотрения грамматики и синтаксиса мы надеемся получить некоторые представления о том, насколько должны быть сложны те средства планирования, с помощью которых образуются грамматические предложения. В результате мы получаем своего рода предварительное понятие о сложности тех процессов, которые лежат в основе планирования как речевого, так и неречевого поведения.