Так называемый центр эмоции, по-видимому, локализуется в среднем мозгу, но необходимо уяснить, что мозг, сам по себе, не в состоянии привести к эмоциональному возбуждению. Эмоция всегда должна сопровождаться какими-то телесными проявлениями. Следовательно, эмоция состоит из целой серии процессов умственного и физического возбуждения, которые следуют друг за другом. Порядок следования при этом чередуется: умственное, физическое, умственное, физическое, - и в конце наступает завершение. Поэтому мы приходим к заключению, что все явления происходят более или менее одновременно, быстро чередуясь. Этим объясняется наше ощущение, когда мы начинаем смеяться: мы чувствуем болезненное внутреннее замешательство с многочисленными импульсами, которые необходимо сразу же рассеять, последний становится первым и наоборот. Это болезненное замешательство проявляется в беспорядочных судорогах дыхательных мышц; такой феномен редко наблюдается даже при самом напряженном гневе или глубочайшей печали.
Возьмем другой пример. На вопрос, в котором содержится притянутая за уши идея, можно дать ответ, который в одном смысле противоречит идее, заключенной в вопросе, но в то же время в другом смысле неразрывно с ней связан. Если степень связи способствует конечному объединению двух идей, расстояние между ними устраняется, и мы ощущаем умственный провал - то же самое, что происходит, когда с треском лопается воздушный шарик. Так бывает при удачной игре слов: вы неожиданно охвачены чувством забавного, вы чувствуете себя так, как будто бы оступились и упали в яму. Возникает некоторое чувство расслабления, и благодаря этому неожиданному и непредвиденному расслаблению и провалу вас охватывает внезапный и непреодолимый смех. Остроумный ответ часто сопровождается удивлением, восхищением и признанием своего поражения - задавший вопрос сдается. Тот факт, что мы расплываемся в широкой улыбке, сталкиваясь с каким-либо ловким трюком, является также благодарным признанием поражения. Достигнуто нечто невозможное: в одно мгновение исчезает расстояние между образом, о котором вы говорили, как о недопустимом, и другим образом, который торжествующе возник перед вами, - и внезапно происходит провал.
Если ваше «я» остается негибким, расставляет локти, противодействуя ловушке, подготовленной кем-то другим, тогда провала не случится и никто не попадет в ловушку. Когда вы рассказываете смешную историю, вы сами не должны смеяться. Вам надо оставаться безразличным, благодаря этому создается расстояние между нейтральным и смешным образами. Если вы выдадите себя и покажете, что вам смешно, это расстояние будет устранено заранее.
В тот момент, когда ваша фигура с кулаками, поднятыми против столба, воспринята объективно и спроецирована на экран вашего мозга, вы неожиданно испытываете приступ смеха: возникает впечатление, будто бы это чувство смешного порождено самим образом, однако должна существовать психологическая основа, делающая его смешным. Вы не почувствуете ничего забавного, если посмотрите только последнюю картинку комической истории в журнале, - вам необходимо просмотреть всю последовательность картинок, с самого начала.
Когда мы смеемся, приступ смеха возникает неожиданно в тот момент, когда диафрагма начинает судорожно сокращаться. Как создается этот приступ смеха - объяснить нельзя; вы просто чувствуете, что вам смешно. Это живое и подлинное чувство, подобное всем прочим эмоциональным состояниям. Но можно перечислить условия возникновения такого приступа смеха. Оно представляет собой результат внезапного и неожиданного объединения противоречащих идей, вызванного им судорожного сокращения дыхательной мускулатуры и всеобщей разрядки внутреннего напряжения посредством дыхательных органов.
Раньше я описывал эксперимент, подтверждающий эту гипотезу. Где-нибудь на берегу засыпьте одного из своих друзей песком по шею и расскажите ему какую-нибудь смешную историю. Он не будет смеяться, хотя ощутит недоумение, странное психическое состояние, которое сам не сумеет описать. Соединение противоречивых идей совершается в уме, но чувства смешного оно не вызывает, потому что диафрагма не в состоянии сократиться. А чувство смешного обязательно должно сопровождаться импульсом, который распространяется кверху из нижней части живота. Только когда появляется этот импульс, вы можете разразиться хохотом, В случае же, если человек скрыт под песком и диафрагма не двигается, из нижней части живота не поднимаются никакие импульсы, нет смеха, нет чувства смешного. Вместо того, чтобы рассмеяться, человек будет недоумевать, и тогда начнете смеяться вы и другие зрители. Поскольку человек, от которого ожидается смех, не смеется, а выглядит смущенным и недоумевающим, ожидаемый образ смеющегося человека быстро растворяется в образе человека с этим смущенным и странным выражением лица. Устраняется расстояние между этими двумя образами, происходит умственный провал. Как мы говорили, эмоция доходит до конца только тогда, когда она проходит полный цикл своего развития. http://ki-moscow.narod.ru - неПУТЬёвый сайт Вишнякова Андрея
Несмешной смех. Если вам щекочут подмышки или живот и вы начинаете смеяться, - это чисто физиологический смех. Даже здесь может появиться некоторое чувство смешного, но в действительности это ложное чувство, лишь реакция нервной системы на стимул, возникающий от конвульсивного сокращения живота. Он не заключает в себе психического компонента подлинного юмора, а без него не возникает действительное чувство смешного. Отсюда видно, что сокращение диафрагмы производит только физическую энергию для выражения чувства смешного.
Если мы укажем на какие-то промахи нашего врага, чтобы посмеяться над ним, этот смех будет результатом не чувства юмора, а просто способом разрядки внутреннего напряжения, вызванного ненавистью, или средством нарушить спокойствие врага. Есть и другой вид смеха, сходный с этим; он возникает, когда мы наблюдаем за чьими-то чужими ошибками и неудачами и тайно (или явно) наслаждаемся чувством собственного превосходства. Это также род искусственного смеха, посредством которого мы на самом деле пытаемся поддержать или укрепить наше низшее «я». Мы думаем: «Если бы я оказался на его месте, я не потерпел бы такой неудачи». Теорию, которая предполагает, что смех вообще проистекает из чувства превосходства над другими, нельзя принимать безоговорочно; она применима только к этому виду смеха; тот факт, что школьник смеется, когда учитель падает с платформы, или мы смеемся, когда видим комическое выражение на чужом лице, или возникает всеобщий, смех, когда у джентльмена, председательствующего на публичном митинге, внезапным порывом ветра срывает с головы шляпу, не обязательно подкрепляет теорию превосходства. Смех возникает потому, что происходит нечто неожиданное, совершенно противоречащее тому, что предполагалось. Два взаимно несовместимых образа неожиданно соединяются. Несколько воинов-самураев по политическим причинам были заключены в тюрьму правительством сёгуната Токугава (1803-1868). Обстоятельства складывались благоприятно, и самураи рассчитывали на скорое освобождение, с ними обращались достаточно почтительно, потому что воинов считали важными людьми. Но политическая обстановка в те дни быстро менялась, время шло, и они начали ощущать тревогу за свою судьбу. Однажды напротив стены, окружавшей двор того помещения, где содержались воины, был поставлен столб с небольшой платформой на верхушке; обычно на такой подставке выставляли напоказ голову казненного преступника. Сооружение поставили у дальней стороны стены, так что маленькая подставка как бы заглядывала во двор. На следующий день появилась еще одна такая же платформа, тоже глядевшая во двор. Затем ежедневно к ним прибавлялось по одной платформе. Сначала воины притворялись безразличными, но понемногу они стали волноваться. Наконец их представитель выразил стражнику протест, сказав, что они являются воинами определенного ранга, и если даже они осуждены на смерть, их нельзя казнить на глазах у народа, как простых злодеев. Стражник очень удивился, извинился, говоря, что готовится казнь нескольких злодеев, а рабочие по недосмотру поставили платформы именно на эти места, и их немедленно уберут. Когда представитель самураев вернулся и рассказал обо всем, внезапно раздался всеобщий взрыв хохота. Странный смех? Но он был похож на выход пара из котла, который уже готов взорваться.
В человеческом организме существует два крупных дренажных механизма, посредством которых осуществляется разрядка. Это толстый кишечник с задним проходом и органы дыхания. Последние благоприятствуют духовной разрядке. Центром обоих механизмов являются диафрагма и брюшные мускулы, т.е. тандэн. При слишком сильном внутреннем психическом напряжении, которое нуждается в немедленной разрядке, органы дыхания оказываются единственным агентом, способным справиться с задачей.
Общение и смех. Смех зависит от объективного подхода к ситуации. Пока «я» упирается локтями, объективный подход невозможен, и для смеха существуют непреодолимые препятствия. Пока речь идет о наших интересах, о внешнем виде или о престиже, значительная часть внутреннего напряжения, вероятно, остается замкнутой внутри нас, и приступ смеха задерживается. Если человек поскользнется и упадет, то, беспокоясь о спасении своего престижа, он не улыбнется. Если бы он смог присоединиться к другим людям, принять объективный взгляд на вещи и на сложившуюся ситуацию, он свободно рассмеялся бы или улыбнулся. Когда вы составляете часть тесной группы, начинает действовать сила общности, легко проявляется объективный подход к обстоятельствам, беспрепятственно возникает смех. Но когда вы находитесь в одиночестве, вы редко смеетесь, даже если непременно сделаете что-нибудь смешное, - например, пустите ветры, поскользнетесь и упадете или, забывшись, сделаете что-то такое, что могло бы рассмешить ваших друзей. Вследствие отсутствия общения объективный подход возможен лишь в малой степени. Столь же редко возникает смех и среди людей, не имеющих близости друг с другом. Это опять-таки происходит из-за отсутствия в группе подлинной общности. Присоединиться к другим и посмеяться над самим собой, значит отбросить свое «я». Всякий раз, когда вы таким образом отбрасываете свое «я», оказывается, что вместо вас находится какое-то другое «я»; всякий раз, когда «я » освещается объективно, оно отбрасывается, и появляется другое «я», наделенное более глубокой способностью к общительности.