Как видим, точки зрения авторов разошлись: один включает в «красоту» «прекрасное», другой, напротив, в «прекрасное» включает «красоту», кроме того, утверждается, что прекрасное может выступать по отношению к красоте двояко: как в единстве, так и в противоположности.
Красивое, красота и прекрасное – это самостоятельные эстетические категории, каждая из которых располагает своим статусом, хотя между ними и существует определенная взаимосвязь.
Красивое (близкое, но не тождественное ему – грациозное, изящное) – это локальное внешнее качество (свойство) предмета, восприятие которого вызывает у человека чувство удовлетворенности.
Очевидно, что красивое есть не что иное, как внешняя красота (пропорциональность, симметричность, завершенность, целостность и т.п.).
Красота – это гармоничная связь отдельного предмета (явления) с другими предметами (явлениями), иначе, способ существования единичного на уровне общих (всеобщих) связей, отношений.
Эту мысль о гармоничной связи единичного с всеобщим (с большим миром) в рамках красоты образно и емко выразил В. Блейк в известном четверостишии:
В одно мгновенье видеть вечность.
Огромный мир – в зерне песка.
В единой горсти – бесконечность.
И небо – в чашечке цветка.
Характерно на этот счет впечатление известного журналиста В. Овчинникова, которое он испытал увидя красоту жемчуга, взращенного людьми: «Взращенный жемчуг – это, по существу, не что иное, как овеществленный труд и разум. Когда я впервые увидел горы и воды полуострова Сима, я подумал о жемчужинах как о.перлах природной красоты. Мне казалось, что раковины вбирают в себя здесь неповторимую прелесть породнения моря и суши, бесчисленных зеленых островков, тихих лагун, лазурных небес»[30] (выделено нами. – М.М.). Надо сказать, что в основе данного «породнения» жемчужной раковины с окружающей средой, ее разнообразными формами, определяемого словом «красота», находятся объективные, т.е. самой природой установленные, связи, отношения.
Красота – это, следовательно, живое (диалектическое) единство, взаимосвязь различных явлений («частей») реальной действительности, а для ее восприятия необходимо чувство этого живого единства.
Таким образом, если красивое относится к отдельному предмету, явлению (красивый дом, красивая машина, красивое дерево), то красота – к целому ряду предметов, точнее, к их взаимодействию.
Соприкосновение с красотой вызывает у человека восторг (восхищение) – в отличие от вдохновения, которое присуще, как отмечалось выше, не воспринимающему, а духовно действующему лицу, т.е. субъекту прекрасного.
Эти характеристики красоты в значительной степени просматриваются в высказывании Кулигина – героя из драмы «Гроза» А.Н. Островского: «Вот, братец ты мой, – говорит он Кудряшу, – пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу», «Вид необыкновенный! Красота – душа радуется!»
И когда слышит в ответ от Кудряша «Нешто», произносит: «Восторг! А ты нешто! Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита».
Красота, как правило, не дается непосредственному ощущению и восприятию, ее приходится (с опорой на знания) как бы обнаруживать в природе, извлекать из нее, ибо корни красоты находятся в «подтексте», глубинных слоях, «нутре» природы, а не на поверхности ее, а это требует от субъекта уподобления и перевоплощения, внимания и интеллектуального потенциала, связанного с необходимостью выведения бытия природы на уровень ассоциативных и обобщенных образов-представлений.
Вот почему представители естественных и точных наук очень правильно и логично, на наш взгляд, говорят о неразрывности красоты и познания, говорят не просто о красоте, а о красоте тех или иных закономерностей действительности, которые им удается открывать. «Опыт всех серьезно занимавшихся наукой, особенно математикой, учит, – писал, например, П.С. Александров, – что познавательный критерий неотделим от эстетического, от восторга пред вдруг открывшейся красотой познанных, наконец, новых закономерностей»1.
Пуанкаре («Наука и метод») не без оснований различал красоту качеств и видимых свойств природы – красоту, которая бросается в глаза, – и «более глубокую красоту, которая кроется в гармонии частей, которая постигается только чистым разумом. Это она создает почву, создает, так сказать, скелет для игры видимых красот, ласкающих наши чувства...».
Следовательно, если красивое дается самой природой, то красота преимущественно берется у природы, добывается человеком из природы. Глубинный характер красоты природы в поэтической форме «схвачен» Ф. Тютчевым:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Кулигин потому и способен обнаружить, «собрать» красоту, которая «в природе разлита», что он обладает поэтически-интеллектуальным потенциалом: помимо того, что любит поэзию, достаточно образованный человек конторщик Кудряш не располагает подобным качеством, поэтому он и не замечает никакой красоты в природе, для него она «нешто».
Поучительно здесь обратиться к опыту восприятия природы М. Пришвиным. В восприятии М. Пришвина чарующая красота природы – это, помимо всего прочего, всегда и представление, осознание, понимание жизни природы через раскрытие ее гармонии, внутренних связей, базирующееся на его обширных наблюдениях за жизнью природных явлений и знаниях законов природы. «И как я счастлив теперь сознавать, – писал сам М. Пришвин, – что понимаю теперь песенку любой птицы, следы всех зверюшек, много-много знаю вокруг, и от этого знания не только ничего не разрушилось в лесных чарах, но так окрепло, уплотнилось, что слилось со всем лучшим моего природного существа, и как будто я все это навсегда, как дар, получил в свое вечное владение» (выделено нами. – М.М.).
Эта сторона красоты природы в мировосприятии М. Пришвина была подмечена М. Горьким, который в письме М. Пришвину отмечал, что при чтении его «фенологических» домыслов и рассуждений он испытывает ощущение исключительной красоты, в силу того, что жизнь природы у него, М. Пришвина, сливается в единый поток «живого», осмыслена его умным сердцем.
Таким образом, продолжая разговор об отличии красоты от красивого, необходимо сказать следующее. Если красивое есть то, что характеризует предмет, явление с внешней стороны, то, что «схватывается» человеком посредством обычного, «живого созерцания» (в основе которого несомненно лежит практика), то красота – это то, что «дается» человеку через его видение, т.е. через его чисто духовное созерцание, объекта как бы изнутри.
К тому же если красивое по своей природе по преимуществу статично, неизменно (через красивое проявляется, так сказать, техническая сторона предмета)[31], то красота – динамична, подвижна, текуча, поскольку она связана с развитием объекта, его содержательным обновлением и обогащением (последнее вовсе не отрицает определенной целостности самого объекта). В этом смысле красивое выражает собой единство предмета (причем это единство в основном внешнего, абстрактного порядка), а красота – не только единство, но и борьбу составляющих предмет элементов, явлений: это – противоречивое единство. Нельзя не согласиться в этой связи с замечанием Шефстбери о том, что «красота основана на противоположностях».
Исходя из этого, можно утверждать, что красивое по своей природе в целом механистично, красота же диалектична (это определенный процесс взаимопереходов), а следовательно, это такая характеристика предмета, объективно присущая ему, которая делает его в качестве навсегда открытого, как бы живого и незавершенного, развивающегося (саморазвивающегося) организма. И надо отметить, что именно красота прежде всего, а не красивое, как это может показаться на первый взгляд, придает предмету «смысл чего-то единого, полного, целого, замкнутого в себе самом» (В. Белинский).
Надо отметить, что попытки выведения красоты за рамки количественных норм, статического соотношения частей (количественной пропорции, симметрии) делались рядом представителей эстетической мысли прошлого (Фичино, Гегель и др.).
По мысли Фичино, красота включает в себя некое изменение в предмете (человеке).
В соответствии с вышесказанным красоту можно охарактеризовать как единство многообразного (гармония, согласие в многообразии изменяющихся природных, конкретно-чувственных форм).
Современно в этом смысле звучит мысль Ф.Хатчесона о красоте в предметах как о том, что «составляет сложное соотношение единообразия и разнообразия.
Известно, что как «единство в многообразии» определяли красоту также английские романтики (Кольридж, Вордсворт).
Большой глубиной отличается высказывание о красоте, об отличии ее от красивого, которое мы находим у Ч. Дарвина: «...если бы все люди были отлиты в одну и ту же форму, то не существовало бы такой вещи, как красота. Будь все наши женщины также красивы, как Венера Медицейская, мы были бы очарованы на время, но скоро пожелали бы разнообразия»[32] (выделено нами. – М.М.). Как видим, согласно Дарвину, в отличие от красивого, представленного единичной формой, красота заложена в разнообразии форм.
Интересна с этой точки зрения следующая мысль выдающегося художника XX века К. Петрова-Водкина: «Тела при их встречах и пересечениях меняют свои формы: сплющиваются, изменяются, сферизуются и, только с этими поправками перенесенные на картинную плоскость, они становятся нормальными для восприятия».
Любопытен в этой связи такой монолог героини в глубоком по содержанию фильме К. Муратовой «Перемена участи» – свободной экранизации новеллы Сомерсета Моэма «Записка»: «Множество противоречащих друг другу и исключающих друг друга вещей чудесно умещаются во Вселенной. Свет велик, и его разнообразие мне нравится. Все равно как зоопарк. Одни в чешуе, другие в иглах, третьи голые или вообще в воде дышат...».