Проспект был пуст. Из водосточных труб
лилась вода.... (Дебют. 1970)
Все это свидетельствует о том, что для Бродского город важен как целостное пространство. Фрагменты городского пейзажа тесно связаны между собой в единое пространство.
Пространство города оказывается неразрывно связано со временем. Две этих категории воспринимаются так, как будто они одинаковы по структуре и находятся в одной плоскости. Очень ярко эту особенность можно наблюдать на поэмы-мистерии «Шествие» (1961), в которой перемещение шествия происходит одновременно и в пространстве, и во времени. Время в поэме движется одновременно в нескольких плоскостях: в «Шествии» упомянуты герои, относящиеся к различным эпохам (ср. Гамлет, Дон Кихот), с другой стороны, постоянно встречаются упоминания времени, как в словах лирического героя («и мимо них уже который год//по тротуарам шествие идет»), так и в романсах героев. Таким образом, мнимое движение по Петербургу оказывается движением по времени.
Следует обратить внимание на то, что в «Городской элегии (Романсе усталого человека)» непосредственно совмещено в одной плоскости время и пространство:
Комком бумажным катится твой век
вдоль подворотен, вдаль по диабазу
и в закоулках пропадает сразу.
Подобное совмещение двух планов – пространственного и временного – можно встретить в ряде других текстов, например:
Всего страшней для человека <...>
ждать автобуса и века
на опустевшей мостовой (Петербургский роман. Часть I. Глава 2. 1961);
Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе... (Литовский дивертисмент. 1971).
Однако самым интересным случаем реализации времени в пространстве города является отождествление человека, находящегося в городе, с прибором, измеряющим время:
...впотьмах, недвижимый весь век,
как маятник, качнется человек,
и в тот же час<...>возникнет<...>
ровный звон над кольями оград,
как будто это новый циферблат
вторгается... (Зофья. 1962)
На Прачечном мосту, где мы с тобой
уподоблялись стрелкам циферблата,
обнявшимся в двенадцать перед тем,
как не на сутки, а навек расстаться... (Прачечный мост. 1968)
Вторая подфункция, которую следует отметить – это отождествление города с человеком. Как можно увидеть, данная функция параллельна первой подфункции города как знака. Однако в данном случае, поскольку город изображается поэтом изнутри, то город, в свою очередь, отождествляется не с исторической личностью, а с состоянием лирического героя, также своеобразный «взгляд изнутри».
Чаще всего городом, с которым происходит отождествление состояния лирического героя, становится Ленинград.
Происходить подобное отождествление может благодаря различным механизмам.
Первый из этих механизмов – физиологическое тождество города и человека. Наиболее показательно это в стихотворении «Лучше всего спалось...» (I, 34-35):
Мысли
назначали встречу
у длинной колонны Прямой Кишки
на широкой площади Желудка.
В данном примере не только можно наблюдать физиологическое видение города, но можно сделать предположение, что город, о реалиях которого идет речь – Ленинград; в стихотворении перифрастически названы Александрийская колонна и Дворцовая площадь.
Подобные аналогии редки для творчества Бродского изучаемого периода, и характерны при зарождении или угасании этого значения образа города: приведенное стихотворение датируется апрелем 1960 года. Еще раз подобная аналогия встречается только однажды, в стихотворении «С февраля по апрель» (1969-1970), в первой части которого описывается Стрелка Васильевского острова в Ленинграде:
В глубинах ростра –
вороний кашель. Голые деревья,
как легкие на школьной диаграмме.
Вороньи гнезда
чернеют в них кавернами.
Там же:
Река – как блузка,
на фонари расстегнутая.
Другая модель отождествления города и человека – олицетворение города или той или иной его реалии. Город становится как бы собеседником лирического героя. Самый хрестоматийный пример подобного олицетворения – стихотворение «Стансы городу» (1962), где город выступает адресатом монолога поэта. По этой же схеме построены строки:
Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный. («Бессмертия у смерти не прошу...». 1961)
В еще одном тексте нет прямого обращения к городу, но город воспринимается как человек, которому можно передать по наследству свою жизнь:
Не поймешь, но почувствуешь сразу:
хорошо бы пяти куполам
и пустому теперь диабазу
завещать свою жизнь пополам. («Ни тоски, ни любви, ни печали...». 1962)
Таким образом, во всех этих текстах город воспринимается Бродским как объект (субъект?), который может сохранить память о нем. Город (во всех трех случаях – Петербург-Ленинград) выступает зароком бессмертия поэта, поскольку должен продолжить его жизнь в своей памяти.
Еще одна, пожалуй, наиболее частотная вариация связи города с человеком – ассоциативная связь с реальной личностью. Обычно такой ассоциативной связью маркируется определенный участок города, отдельное здание, улица и т.п., хотя возможно и расширение подобной ассоциации до масштабов всего города. Я отделяю данный раздел от сходного на первый взгляд раздела из 1 главы потому, что в данном случае значение имеет не вербальный знак, а некое пространство (опять же, поэтому лишь в относительно небольшой доле стихотворений город называется каким-либо из своих названий – Петербург/Ленинград, или же, в редких случаях, другой город).
В разговоре о данной подфункции необходимо отметить, что в данном случае упоминание города будет неразрывно связано с понятием памяти. Наиболее ярко это выражено в «Из «Школьной антологии»», в тех стихотворениях, которые начинаются словами «Здесь жил...». Также это отражено в «Элегии» (1968):
Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом ...
В отдельный «смысловой блок» можно выделить стихотворения, в которых город ассоциируется с человеком, который его покинул, отсутствует в городе (чаще всего это - женщина). Первое стихотворении, в котором город выполняет подобную функцию - Стрельнинская элегия (1960):
Дворцов и замков свет, дворцов и замков,
цветник кирпичных роз, зимой расцветших, <...>
Тебя здесь больше нет, не будет боле<...>
Как будто бы зимой в деревне царской
Является мне тень любви напрасной...
Этот мотив встречается и в других стихотворениях Бродского:
Все равно ты не слышишь, как опять здесь весна нарастает<...>
я опять прохожу в том же светлом раю, где ты долго болела... (Письмо к А.Д. 1962)
я создаю твой призрак,<...>
не оторвать глаза
от перекрестка, где... лают тормоза...
когда на красный свет
бежит твой призрак... (Отрывок. 1969) В этом, относительно позднем тексте (если говорить о временном отрезке, который составляет материал исследования), поэт видит неуместность «призрака» любимой в пространстве города.
В изучаемом периоде в последний раз город в подобном контексте употребляется в стихотворении «Похороны Бобо» (1972) (Подробнее о нем см. ниже):
Твой образ будет, знаю наперед, ...
не уменьшаться, но наоборот
в неповторимой перспективе Росси.
Интересно отметить, что этот мотив уже в 1961 году преобразуется в возвращение героя в покинутый город, связанный с этим мотив неузнавания города (то есть ощущения, что связь лирического героя с пространством города утрачена), и, как следствие – мотив одиночества и отчуждения, который все ярче ощущается в стихах с подобным сюжетом. Впервые подобный мотив появляется в 1961 году:
О, память,
Смотри, как улица пуста,<...>
Да этот город ли? Не этот... (Три главы. Глава 1. 1961) В данном стихотворении мотив отчужденности пока что отсутствует, герой не отрекается от города, с которым не связан памятью, а просто констатирует отсутствие этой связи.
Этот мотив, но более отчетливо, проступает в «Романсе князя Мышкина» («Шествие», 1961): Петербург в этом романсе становится и Родиной, и абсолютно чуждым пространством, где приходится ко всему «привыкать».
Наиболее ярко этот мотив выражен в стихотворении «От окраины к центру» (1962), где герой ищет и находит в пространстве города места, которые в его сознании ассоциируются с неким человеком, однако для самого героя место в ассоциативном поле города не находится, и город, выстроенный в памяти героя событиями и лицами его прошлого, становятся настолько чуждым пространством, что герой без труда отказывается от него:
...совершенно один
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Отдельно следует рассмотреть случай, когда город связывается с состоянием души героя. При этом связь может быть двух типов.
Первый из них – когда городской пейзаж отражает состояние души поэта или лирического героя. Это – довольно типичный случай связи внешнего и внутреннего мира героя. Здесь состояние погоды перекликается с состоянием души героя:
Тоска, тоска. Хоть закричи в окно.
На улице становится темно... (Шествие. 1961);
Лишь черная вода
ночной реки не принимает снега (Похороны Бобо. 1972).
Второй тип связи, который значительно чаще встречается в стихотворениях этого периода – когда чувства героя или автора проникают в пространство города, то есть когда происходит полное совмещение городского пейзажа и душевного состояния лирического героя.
Можно выделить следующие чувства, которые чаще всего совмещаются с пространством города. Наиболее частотно подобное совмещение происходит в случае, когда речь идет о любви (возможно, потому, что любовь персонифицируется легче других чувств):
И вот теперь по улице проходит
шагами быстрыми любовь (Гость. 1961);
и по морской летит троллейбус
с любовью в запертом окне (Петербургский роман. Часть III. Глава 22. 1961);