Таким образом, в результате категоризации и наименования происходит закрепление социальных представлений, которые, будучи "посажены на цепь" социальной памяти, получают социальную идентичность. Тем самым социальные представления приобретают значение в согласованном дискурсивном универсуме.
Объективация, продолжает Московичи, "насыщает незнакомое понятие реальностью, превращая его в ее собственный строительный блок" (33, с. 198). В каждом представлении воплощается тот или иной, отличный от других уровень реальности, который создается социальным сообществом и исчезает вместе с ним (как, например, практически исчез уровень сверхъестественного в реальности модерна). Способность языка и мысли материализовать абстрактную сущность
30
социального представления равнозначна "усилию
трансформировать слово вещи в овеществленное слово". На первом этапе материализация означает открытие портретного эквивалента незнакомой идеи или объекта, что происходит посредством сопоставления понятия и образа (например, понятие Бога и образ физического отца). Однако на практике невозможно все понятия "прикрепить" к конкретным образам. Поэтому социальные сообщества формируют те или иные комбинации слов (понятий), которые в принципе могут быть представлены. Эти совокупности слов инкорпорируются в некоторую модель, или "фигуративное ядро", образующие "образную структуру, воспроизводящую в видимой манере структуру понятийную" (33, с. 199). Так, в популярной модели психоанализа антиномия сознательного/бессознательного вызывала ассоциации с противопоставлением души и тела, внутреннего и внешнего, свободного и принудительного, что можно было легко "материализовать" как противоположение верха и низа.
Формируя "фигуративное ядро", социальное сообщество ориентируется на свои прежние верования и запасы образов, хранящиеся в социальной памяти. Затем возникают формулы и клише, которые упрощают и комбинируют прежде разрозненные или сложные образы. В конечном счете "образ, ассоциируемый со словом или идеей, ввергнутый в пучину социального бытия и пущенный по воле волн, начинает рассматриваться как реальность, разумеется, как реальность конвенциональная, но все-таки реальность" (33, с. 200). Исчезает различие между образом и реальностью, воспроизведенное понятие утрачивает характер символа, оно становится "копией реальности". Понятие утрачивает произвольность и абстрактность, оно выглядит теперь как обладающее почти физический, автономным бытием. "Для тех, кто его использует, - резюмирует вою мысль Московичи, - понятие приобретает авторитет естественного факта" (33, с. 200).
На втором этапе происходит окончательная
31
натурализация понятия; воспринимаемое окончательно заменяет собой мыслимое, так что изображение выступает бесспорным элементом реальности. Дистанция между представлением и представляемой вещью исчезает; то, что принадлежало понятию как дубликату реальности, обращается в свойство явления реальности и, таким образом, становятся истоком самого понятия. Именно так произошла натурализация квазифизических психоаналитических процессов - регрессии, вытеснения и т.п. Материализовавшиеся изображения реальности образуют значительную часть социального мира, в котором происходит постоянная натурализация и денатурализация все новых и новы социальных представлений. Здесь образы уже не занимают странного положения "между" словами, которые, как представляется, обладают значениями сами по себе, и реальными вещами, которые мы обозначаем; "приноровивщись к вещам, они теперь сами суть то, что они обозначают" (33, с. 201).
В заключение своего экскурса в теорию социальных представлений Московичи обращается к проблеме социальной причинности. С его точки зрения, принципиальный недостаток теории каузальной атрибуции состоит в том, что здесь не принимается в расчет социальный контекст этой атрибуции, т.е. мир социальных представлений. Между тем поиск причин и выведение следствий - это не что иное, как объяснение непонятного, т.е. трансформация неизвестного в известное. В терминах теории социальных представление социальная при чинность имеет два лица, поскольку здесь участвуют два типа социального познания. Один из них - это действительно поиск причины и следствия, другой, предваряющий его, - это идентификация целей и средств.
Вопрос "почему" применительно к социальной реальности всегда означает не только "по какой причине", но и "с какой целью". Каузальной атрибуции всегда предшествует (или ее опосредует) процесс "обвинения" социального субъекта, действия которого вызывают недоумение. Обвинение дает
32
возможность проникнуть в скрытые мотивы непонятных поступков. Назвав политического девианта "врагом народа", индивид облекает идею в физический образ, который имеет вполне понятные, узнаваемые цели. Таким образом, в объяснении социального явления участвуют и атрибуция, и обвинение. Когда индивид ищет субъективные основания наблюдаемых действий, он прибегает к обвинению; когда его интересуют объективные факторы того, что на поверхности выглядит явлением субъективного порядка, он использует атрибуцию. Эти процессы близки, но не синонимичны, "в одном случае причинность выступает в первом лице, в другом - в третьем" (33, с. 206).
Причинно-следственные связи и каузальная атрибуция, продолжает Московичи, - это "привой" на плодоносном дереве средств я целей. Это соподчинение двух ликов социальной причинности постоянно нарушается в социальных науках. Последние проявляют стойкое стремление, к "опричиниванию" познавательного контекста социальной реальности, когда цели выглядят как причины, намерения выдаются за результаты, а средства выступают в виде следствий. Теория социальной причинности должна отказаться от этой тупиковой тенденции, подчинив анализ казуальных связей рассмотрению реального функционирования социальных представлений, считает Московичи.
Изложенные выше идеи Московичи составляют ядро теории социальных представлений. В последнее десятилетие эти идеи не получили принципиального развития во Франции, однако многие из них подверглись уточнению и конкретизации. Эти "косметические" процедуры высветили немало существенных нюансов теории и позволили ликвидировать некоторые белые пятна в интерпретации понятия "социальные представления". В значительной мере комментарии французских психологов были обусловлены распространением их идей в Европе, сопровождавшимся массой критических откликов. Дискуссии, развернувшиеся во второй половине 80-х годов на страницах специализированных европейских журналов, показали, что далеко не
33
все положения теории социальных представлений столь очевидны и прозрачны (даже для тех, кто принял новую исследовательскую перспективу), как это представлялось вначале. Дискуссия выявили определенный круг проблем, требовавших разъяснения. Главной из них стало соотношение концепции Московичи и теории Дюркгейма. Зачем понадобилось переименовывать дюркгеймовские коллективные представления в социальные? Скрывается ли за этим продуманная теоретическая стратегия или просто желание дать новое название хорошо известной проблемной области? Такие вопросы задавали Московичи и его оппоненты (14, 25, 27, 40), и те, кто считал себя его единомышленниками (18, 23, 28, 35, 37). Недоумение европейских психологов можно считать вполне оправданным, поскольку в своих ранних работах Московичи лишь вскользь коснулся этого важного вопроса и весьма расплывчато обрисовал точки соприкосновения и расхождения "новой" и "старой" французских традиций социального анализа. Только в 1989 г. он публикует обстоятельную статью, подводящую итог его прежним отрывочным высказываниям на эту тему, где теория социальных представлений рассматривается в историческом контексте развития европейской социальной мысли (9).
Понятие коллективных представлений, пишет Московичи, следует считать "самым примечательным явлением в социальной науке Франции", где оно прошло долгий путь "от рождения до возрождения через квазиисчезновение" (99, с.83). На этом пути понятие подвергалось значительным метаморфозам, сообщавшим ему новую форму и новую окраску. Обращаясь к истории социального знания, Московичи реконструирует трактовку понятия "коллективные представления" в работах Зиммеля, Вебера, Дюркгейма, Леви-Брюля, Фрейда, Пиаже и "новой французской школы".
Социологи были первыми, кто осознал значимость этого понятия для теории общества. Зиммель увидел в представлениях механизм формирования "единства более высокого порядка
34
(т.е. социального института) на основании взаимодействия совокупности индивидов". Тем самым он "связал социальные представления с переходом от молекулярного уровня к молярному" (9, с. 84). В отличие от Зиммеля, Вебер понимал под социальными представлениями обыденное знание, ориентирующее и "программирующее" индивидуальное поведение. Однако подлинным творцом понятия социальных представлений Московичи считает Дюркгейма, так как "именно он наметил его общие контуры и использовал при объяснении самых различных явлений жизни общества" (9, с. 84).