Следующий (по хронологии) документ датирован 13 июля 1936 года: «Настоящая справка выдана т. Матукасовой Марии Ивановне в том, что она за хорошо проведенную работу по переписи промоборудования в 1934 года была премирована путевкой в дом отдыха». Подпись: «Председатель местного комитета». В очередном документе говорится, что с 6 по 20 апреля 1944 года Мария Ивановна Матукасова работала в конторе треста «Дубитель» «в должности счетовода и уволена ввиду окончания временной работы». А15 октября 1948 года будущей Христа ради юродивой дана справка от администрации Еврейской сельхозартели «Нойлебен» «в том, что она действительно работала в колхозе Нойлебен Ключевского сельсовета Кинель-Черкасского района на уборке урожая с 4 июня и по настоящее время». Это — первое упоминание о Кинель-Черкассах в ее биографических документах. Датированная тем же 1948 годом справка, выданная администрацией Куйбышевского комбикормового завода, свидетельствует, что Мария Ивановна работала на этом заводе «в качестве работницы нижнего склада и уволена по собственному желанию». И таких справок, свидетельствующих о том, что гражданка Матукасова действительно трудилась, но потом почему-то уволилась, в архиве сохранилось множество. Ее, наверное, в те суровые годы называли «летуном». А «летунов» тогда ох как не любили! Но дело, видимо, было не в неуживчивости характера будущей старицы. А в чем-то другом. Ее уже призывал Господь на тяжелое служение.
Человек редко враз начинает новую жизнь. Обычно люди духовные все делают с «пожданием». Постепенно, шаг за шагом, выпадают они из привычного мирского социума, медленно разрубая нити земных привязанностей. Да и время стояло лютое: за «тунеядство», бродяжничество и прочее, с чем в мирском понимании непременно связан подвиг юродства, попросту говоря, сажали.[2]
Дело объясняет один чудом уцелевший документ за номером Л— 46-25: «Прокурору Ленинского района от гр. Матукасовой Марии Ивановны, проживающей в данном доме с 26 мая 1942 г. по Ворошиловской, д. 137, кв. 1. Заявление. С февраля 1944 г. по март 1945 г. я находилась в НТК № 9 в заключении, забранной милицией по указу. По отбытии срока меня жилец Винников не впускает в квартиру, прошу прокурора оказать содействие занять свои 3 куб./метра жилплощади. 26 марта 1945 г. Матукасова».
На этот удивительный документ стоит взглянуть повнимательнее. Самое удивительное, как вообще уцелел он и дождался своего исследователя. Видимо, была Божья воля на то, чтобы мы узнали нечто такое, о чем по своему смирению молчала матушка. Ведь этот документ свидетельствует о том, что она — исповедница Православия, претерпевшая за веру гонения от власть предержащих. Возможно, это не единственный матушкин «срок» ведь «указов» в те годы выходило немало. Что это был за указ — нам точно неизвестно. Может быть, имелся в виду очередной указ о борьбе с религией, возможно, это указ о борьбе с бродяжничеством, тунеядством. Да так ли уж важно нам точно знать, по какому именно указу держали в узилище Марию Ивановну? Важно другое — на путь исповедничества будущая старица встала еще в военные годы, когда ей было всего 37 лет. Поехала к старцу, и тот дал ей благословение на юродство
Однажды митрополит Мануил выходил из храма, стояла большая толпа, и он увидел среди людей невысокую оборванную женщину. Указал на нее и спросил: «Как твое имя?» — узрел в ней подвижницу. Тогда Мария Ивановна еще только начинала путь своего служения. Митрополит Мануил вспоминал:
«Было на ней много вещей. Люди из-за этого ей брезговали. А она им говорила: «Мои вещи на вас не перейдут...»
Приведенный выше документ уникален и как «иллюстрация» того времени, в котором духовно возрастала будущая старица. В нем все знаково, от фамилии соседа и до трех кубометров жилой площади. Какая поразительная концентрация «духа времени» на крохотном клочке бумаги, чудом залетевшем к нам из иной эпохи!
Так же известно, что с начала 60-х годов старица жила при Свято-Вознесенской Церкви в райцентре Кинель - Черкассы Самарской области.[1]
Путь служения Господу.
Среди мчащихся по самарским проспектам иномарок, среди бесстыжей рекламы, на улице, по которой гоняет ветер пустые банки из-под пива, обрывки газет и банановую кожуру, появляется странная, убогая старушка в галошах на босу ногу, подпоясанная веревкой, с большим грязным мешком за плечами. Мало ли сумасшедших? Ее обходят, с ней не связываются. А она бредет, тяжело шаркая галошами, к церкви, садится на нижнюю ступеньку, опускает глаза и, не обращая никакого внимания на окружающих, углубляется в молитву.
Потом к ней привыкли. Кондукторша в трамвае отмахивается от ее платы:
- Так довезем!
Но старушка упрямо кладет в ее руку копеечку. Ей пытаются помочь войти в автобус, поддерживают ее мешки - не дает:
- Я сама буду носить ваши грехи...
И носила. Четыре мешка, да еще кошелку.
Отец Александр, настоятель храма в селе Кинель-Черкасы, вспоминает:
- Мы решили посмотреть, что у нее в мешках, а там всякий мусор - камни, травы нарвет, полынь, крапива, и как только она ей руки не обжигает, не пойму... Мешки эти крепкому мужику не поднять, а она идет и даже не прогибается.
Сначала отец Александр не понял подвига блаженной Марии:
- Мария Ивановна, Мария Ивановна, ну и что такого? Кто она такая? Ком грязи...
А Мария Ивановна нет-нет да и принесет что-нибудь в алтарь, гостинец какой-нибудь, положит на подоконник.
Некоторые прихожане стали возмущаться: грязную бабку в алтарь пускаете, что алтарь - проходной двор?
Отец Александр решил навести порядок, но в глаза сказать Марии Ивановне, чтобы она больше в алтарь не входила, не решился. Встал перед престолом и три раза произнес: не ходи больше в алтарь, Мария Ивановна. И вдруг она вбегает в церковь, ругается, шумит, нервничает, недовольна... Стала свечи на пол бросать.
- Ну так осерчала, - вспоминает отец Александр, - что я пожалел о своем запрете. Да пусть ходит, думаю, она же нам гостинцы носила, а теперь мы этого лишились. Опять встал я перед престолом и говорю мысленно: Мария Ивановна, раз уж ты так серчаешь, заходи в алтарь, я возражать не буду. И что вы думаете? Не успел я так в уме произнести, Мария Ивановна входит в алтарь, довольная, успокоившаяся, перекрестилась на Горнее место и вышла...
Потихонечку стали узнавать жители Самары некоторые подробности из жизни блаженной. Взгромоздила на плечи тяжелющие мешки и вышла на самарские улицы...
Ее часто видели полулежащей на ступенях храма. Хочешь поговорить, ложись рядом, смири гордыню, согни негнущиеся колени. Вспоминают, что она до юродства очень любила чистоту. Все раскладывала по местам, ничего не разбрасывала, аккуратно причесывалась, обувь свою намоет, одежду настирает. А ведь в юродстве терпела грязь, лежала на заплеванных ступенях, ела с собаками, сначала собаке даст куснуть, потом уже сама. Ее называли человеком большой тайны, и видел ту тайну лишь Господь, укреплявший ее в ее непостижимом для нас подвиге.[8]
Прозорливость ее подтверждалась на каждом шагу. Но она никогда не говорила открыто, а всегда притчами, прибаутками, а то и песню пропоет. "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля..." - пела она приехавшим навестить ее монахиням несколько лет назад, прозревая, что возрождение Православия уже не за горами. А тут вдруг стала читать стихи: "Расскажите ради Бога, где железная дорога?" Вскоре собралась и уехала из Самары.[9]
Из воспоминаний Священника Сергия Гусельникова.
Блаженная Мария Ивановна всегда причащалась очень часто, почти каждый день, этим она жила и дышала. Пока матушки жили в Самаре, мне много раз приходилось причащать старицу. Часто она просила приобщить ее Святых Тайн дома, так как очень плохо себя чувствовала, ведь ей приходилось принимать десятки людей, среди которых были и нецерковные, и духовно болящие люди. Они в буквальном смысле слова сваливали матушку. Когда я входил в комнату, старица лежала в забытьи. Келейница спрашивала: «Матушка, батюшка пришел, причащаться будешь?» Она приходила в себя, говорила: «Буду, буду» — и садилась на постель, над которой висел Казанский образ Божией Матери. После Причастия старица оживала, матушка Евгения спрашивала ее всегда: «Хорошо причастилась?» Она отвечала: «Да, красиво, красиво!» или «Благочинно!»
Матушка Мария Ивановна была очень смиренна, терпелива, снисходительна к окружающим ее людям и казалась просто доброй бабушкой. Она с уважением относилась к священническому сану. Особо любимых ей священников называла словом «патриарх». Старцы стяжают Святой Дух подвигами, а священник получает Его даром, по благодати рукоположения...[2]
Оптина пустынь.
21 октября Мария Ивановна уехала поездом в Оптину - принимать схиму. Ночью (накануне отъезда) она приснилась Сергею Гусельникову и сообщила, что едет в Оптину пустынь постригаться в схиму. 16 декабря, Мария Ивановна уехала из Самары в Оптину.
За все время пребывания в Оптиной пустыни матушка Мария лишь один раз побывала в монастырском скиту, где раньше жили великие оптинские старцы. Случилось это незадолго до ее смерти. Однажды она попросила свою келейницу, монахиню Евгению, отвести ее в скит. Пришли они туда, вошли в скитские ворота, пошла старица по скитской земле — а идет как-то странно, словно через какие-то невидимые преграды перешагивает. «Матушка, — говорят ей, — дорожка-то ровная». — «Святая земля... — ответила старица. — Полно стариков лежит... Здесь будем стоять у Престола в белых рубахах». Сказала это — и попросила снова вести ее в монастырь. Словно за этим только и приходила.
Матушка жила на «подсобке» возле монастыря, к ней почти никого не пускали, а сама она выходила только на службу в храм.