Любовь Ганина развивается на фоне старинной усадьбы на протяжении одного лета (как чаще всего в романах Тургенева). Роман «Машенька» как будто продолжает русский классический роман XIX века. Это роман «усадебный». Чистые, идиллистические отношения влюбленных, таинственная простота и загадочность героини и последующая несостоятельность героя, романтическое восприятие окружающего мира, слабоволие, тонкость чувств и переживаний Ганина также традиционно восходят к героям Тургенева и Чехова.
Сама любовь Ганина к Машеньке, сожаление по поводу многих неудач этой любви и ненужный расставаний ассоциируется с любовью и сожалением русских эмигрантов по поводу расставания с Россией. Осталась трогательная нежность и грусть от невозвратности и единственности того места, где только и можно жить. Слова Ганина о том, что он не разлюбит никогда Машеньку, читаются по-другому: что он не разлюбит никогда Россию.
Узнав о том, что Машенька жива, Ганин буквально просыпается в своей берлинской эмиграции: «Это было не просто воспоминанье, а жизнь, гораздо действительнее, гораздо «интенсивнее», - как пишут в газетах, чем жизнь его берлинской тени. Это был удивительный роман, развивающийся с подлинной, нежной осторожностью».
Герой оказывается не на высоте положения, и, утратив рай, попадает в атмосферу пошлости (берлинская эмиграция), наиболее ярким воплощением которой становится антагонист, антигерой Алферов – нынешний муж Машеньки.
Пошлость Алферова «густо» проявлена автором в первой же главе книги (ее сюжет начинается в лифте: герой и антигерой застревают между этажами – «тоже, знаете, - символ…», как замечает Алферов). Все пошло в Алферове: слово («бойкий и докучливый голос», претенциозные банальности. К моменту написания «Машеньки» у Набокова готов невидимый им тип пошляка, который писателя преследовал и которого он преследовал всю жизнь. «Пошлость, - писал Набоков позднее, - включает в себя не только коллекцию готовых идей, но также и пользование стереотипами, клише, банальностями, выраженными в стертых словах». В понятии «пошлость» у Набокова соединяются посредственность и конформизм, но пошляк, добавляет писатель, известен и другими свойствами. Он псевдоидеалист, псевдострадалец, псевдомудрец, любит производить на других впечатление и любит, когда производят впечатление на него. Культ простоты и хорошего тона в старой России, считает Набоков, привел к точному определению пошлости. Гоголь, Толстой, Чехов «в поисках простой правды с легкостью обнаруживали пошлую сторону вещей, дрянные системы псевдомысли»); запах («теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины», - Ганин - по контрасту – здоров, молод; объединенный культ молодости и спорта отличает произведения Набокова от предшествующей, очень «неспортивной» русской литературы); наконец, вид («было что-то лубочное, слащаво-евангельское в его чертах…»).
Важным моментом фабулы нарождающегося метаромана становится любовная связь героя с псевдоизбранницей, малоприятная роль которой в «Машеньке» отведена Людмиле, наделенной чертами сладострастной хищницы и полностью лишенной женской интуиции.
Герой предпринимает решительную попытку обрести потерянный рай: отказывается от псевдоизбранницы и собирается похитить Машеньку у Алферова. При этом для достижения своей цели герой совершает неэтичный поступок (напоил соперника в ночь перед приездом Машеньки и переставил стрелку будильника, с тем, чтобы Алферов не смог встретить Машеньку, а сам бросается на вокзал), и возникает далее развивающийся мотив недуэлеспособности антагониста, по отношению к которому герой может позволить себе совершить любое действие. Он не испытывает при этом ни малейшего угрызения совести и не признает за противником права на удовлетворение оскорбленного чувства. В мире теней совесть героя спит.
Приезд Машеньки – символ приближающей России. «Завтра приезжает вся его юность, его Россия», - с восторгом думает Ганин. «Машенька светится отблеском России, и потому вдвойне очарователен ее облик – и сам по себе, и своим отраженным светом; она пленяет как личность, она пленяет как символ, и не только она, но и сам роман, который окрещен ее ласковым именем», - писал Ю. Айхенвальд.
Главная сюжетная коллизия – противоборство двух персонажей: Ганина и Алферова. Оно основано и на разности их характеров, и на разности отношений к миру, а, главное, на разности отношения к их общей Родине, к России. Противник Ганина наделен любовью и презрением к России. И оттого, что пошлый Алферов, своеобразно продолжающий галерею пошлых героев Чехова, говорит вроде бы общественные и очевидные вещи, с которыми нужно согласиться, они вдруг начинают казаться неверными и неприемлемыми. Вначале Ганину просто «не любо» слушать все, что говорит Алферов, а затем все его выражения, такие, как «прекрасная русская женственность сильнее всякого террора переживет революцию…» или «России больше нет» - начинают вызывать активное неприятие. Хотя России «больше нет» и для самого Ганина, и для автора, и для многих эмигрантов, но когда об этом говорит Алферов, это рождает протест, кажется неверным, неубедительным. Клара, желая угодить Ганину, заявляет: «А все-таки, мсье Алферов не прав». Значит ли это, что Россия не исчезла? Она осталась? Но где, в памяти героев? Слова «проклятая Россия» звучат как вызов для того, чтобы ярче оттенить всю ее невозвратимую прелесть для Ганина. Сам Ганин хранит трогательную память о прошлом.
Весь роман воспоминаний звучит как бы на одной чеховской ноте: «Мисюсь, Где ты?» В то же время здесь и то, что уже свойственно одному Набокову, что станет центральной темой его творчества. Эта тема сформулирована в мыслях Ганина: «… он был богом, воссоздающим погибший мир». Для героев Набокова этот «погибший» мир – прошлая, исчезнувшая Россия.
Прошлое невозможно вернуть в романах Набокова, потому что оно связано не только со временем, но и с пространством – утрачено само место, где проходила теперь недостижимо прекрасная жизнь. Но вместе с мотивом потери в «Машеньке» появляется мотив надежды на вторичное обретение, возможное возвращение прошлого счастья. Этот мотив развивается затем на протяжении всего романа и становится в нем основным. Надежда на возможное осуществление несбыточной мечты создает необычайное напряжение в малособытийном сюжете романа. Машенька жива, осязаема, присылает телеграммы, существует не только в воображении. Она должна появиться из небытия.
На протяжении романа автор постоянно поддерживает веру в читателе в то, что новое соединение Ганина с Машенькой вполне осуществимо. С каждой главой она возрастает, доходит до кульминационного пика. И в тот момент, когда мечта должна воплотиться в реальность, вдруг оказывается, что счастье невозможно, что прошлое не возвращается – и герой отказывается от своей мечты. «Сложный пасьянс» жизни, о котором задумывается Ганин, может выйти второй раз только в воображении.
Тема воспоминаний о прошлом связана в романе не только с Ганиным, но и с Подтягиным, и с Кларой. Подтягин в прошлом был известным русским поэтом, Клара мечтала о другой судьбе. «Странно вообще вспоминать, ну хотя бы то, что несколько часов назад случилось, ежедневную – и все-таки не ежедневную мелочь», - размышляет Ганин, а с ним вместе и автор. Роман построен на столкновении двух возможностей существования: воспоминания о жизни или сама жизнь. Что истиннее, что важнее?
Можно говорить о первом романе Набокова как о произведении подлинно романтическом, где основным сюжетным мотивом является мотив ухода от действительности в мир потусторонний, застывший и не могущей осуществиться мечты. «И куда все это делось, - где теперь это счастье и солнце…» - эти слова Ганина можно поставить эпиграфом ко всему роману.
Композиционно роман строиться с помощью развертывания двух параллельных повествований, иногда пересекающихся между собой: о прошлом и о настоящем. Эти две линии повествования прямо противопоставлены друг другу. В первой – сероватый дым, волны тумана, дымный закат, «желтый поток вечерней зари» - почти блоковские романтические образы. Во второй – прозаические, раздражающие мелочи быта: грязноватый пансион, неопрятные жильцы, тягостный роман Ганина с Людмилой, женщиной, внешность которой раздражает своей непривлекательной неестественностью: крашеные рыжие волосы, неуместные замечания, резкие жесты. Для контраста не один раз упоминается темные гладкие волосы Машеньки, ее прелестный бант, непосредственность поведения.
В настоящем все грустно, неуютно, тревожно. Настоящее неприятно Ганину, вызывает у него недоумение и краску стыда. Все, что связано с прошлым, связано с Россией, любовью, Машенькой. Жизнь в прошлом становится для Ганина «бессмертной действительностью». Повествование о ней – повествование романтическое, окрашенное необычайным лиризмом. Повествование же о сегодняшнем существовании Ганина – реалистически точное изображение неприглядной действительности, где действуют тени «его изгнаннического сна» и с едким сарказмом подмечается всякое неестественная подробность: от громадной ложки «в увядшей руке Лидии Николаевны, которая грустно разливает суп», до резких духов Людмилы. Непреодолимость реальности олицетворяет Алферов, такой пошло-безобидный и такой неприятный. «Чужой город, проходивший перед ним, только движущийся снимок», - думает Ганин, и даже Подтягин «кажется ему случайной и ненужной тенью». Автор оценивает прошлую жизнь вместе с Ганиным как «совершенную», вернее, она доведена до совершенства в мечтах героя. Параллель между мечтой и реальностью превращается в параллель между прошлой Россией, такой поэтичной, теплой, возвышенной, как юность, напоминающей Машеньку в лодке, срывающую кувшинку, - и России нынешней, униженной, разместившейся в убогих берлинских отелях. Лицо этой России теперь Алферов и несчастная Клара, двойник Машеньки. Прошлая жизнь Ганина – более напряженная, трепетная и более «истинная», чем его жизнь в настоящем. Повествование о ней пронизано возвышенно-романтическим пафосом. «Было странно и жутковато нестись в это пустом, тряском вагоне между сырых потоков дыма, и странные мысли приходили в голову, словно все это уже было когда-то, - так вот лежал, подперев руками затылок, в сквозной, грохочущей тьме, и так вот мимо окон, шумно и широко, проплывал дымный закат».