Стоит ли искать спасения в антимонопольном законодательстве, распространяющемся также и на интеллектуальную сферу? Сам по себе такой закон был бы весьма желателен. Быть может, ему удастся уменьшить шансы появления новых форм цензуры? Не намекал ли Джиорджио де Сантиллана в своей книге «Преступление Галилея», что цензоры великого итальянца вновь появились в современном и вполне светском убранстве?271 Не стоит ли потратить миллионы долларов на судебные издержки, чтобы показать, что наши школы не должны сделаться платформами для тех, кто желает выдавать гипотезы за установленные факты? Не стоило бы тех же денег вывести на чистую воду с помощью этого высокого суда то профессиональное учреждение, которое отказывается признать истинные основания, даже если они равнозначны метафизике, с помощью которых широчайшие обобщения, касающиеся биологической эволюции, придают последней высшую степень интеллектуальной респектабельности?
Задача для Верховного Суда
Подобные вопросы можно поставить на основе принципа об отделении Церкви от государства, точнее, доктрины, запрещающей государственную поддержку любой религии. Но если молитвы, не говоря уже об уроках религии, запрещены в государственных школах, то почему считается дозволенным преподавать в них религию, именуемую дарвинизмом или светским гуманизмом? Вот суть того вопроса, который, на первый взгляд, встал перед Верховным судом в 1987 году.
В действительности перед судом был поставлен совершенно другой вопрос. Более того, вопрос был закамуфлирован научными терминами, что в действительности надело смирительную рубашку как на науку, так и на религию. Ибо вопрос, поставленный перед Верховным судом, не заключался в том, могут ли одни виды служить инструментом в возникновении других видов. Суть вопроса, поставленного перед судом, не заключалась и в том, достаточно ли была доказана эволюция на уровне родов, классов, типов или царств. Суть же вопроса состояла в том, следует ли сделать Библию обязательным чтением на основании того, что она является руководством в научных вопросах. Если бы дело обстояло иначе, Верховный суд мог бы лишь заявить о своей некомпетентности в этих вопросах и разъяснить, что наша законодательная система не является форумом для интеллектуальных и научных диспутов. Но в данном случае суд легко распознал, что от него требуют утвердить в правах новую религию, выступающую под именем креационизма. Поэтому решение суда, направленное против принудительного обучения креационистскому учению, полностью соответствовало Конституции.
Выражая в письменном виде свое особое мнение, судья Скалиа выступал не как юрист, но как философ. Как таковой, он пришел к твердому заключению, на основе богатого материала, представленного перед ним, что психическое здоровье нашей молодежи находится под угрозой вследствие каждодневной подверженности государственному образованию, в рамках которого голос значительной части общества систематически игнорируется. Большинство директоров школ и учителей ничтоже сумняшеся подрывают психическое здоровье своих подопечных, постоянно подвергая последнее угрозе самым недостойным образом. Они делают это, придавая видимость научной достоверности утверждениям дарвинистов, что человек является случайным продуктом чисто физических сил и что истины, в особенности нравственные истины, являются вопросом простого удобства. Может ли эта угроза, высасывающая из нашего общества живительные соки, быть нейтрализована судебными решениями или даже новым законодательством? К сожалению, ответ может быть только отрицательным.
Общество в целом на скамье подсудимых
Главная проблема заключается в том, что ни одно действие и даже ни одна мысль индивидуума не может не относиться каким-то образом к обществу в целом. Мышление человека определяет его поступки, каждый из которых оказывает влияние на его сограждан. Утверждать, что действия, конкретные действия, такие, как аборт, совершаемый подростком при содействии врача в пределах помещения, именуемого клиникой, — утверждать, что таковые действия не являются общественными действиями и потому неподвластны закону, — это порождение убогого с философской точки зрения нравственного релятивизма. Те сенаторы, которые пускают в оборот такие аргументы, равно как ученые-юристы и издателя, аплодировавшие им, отражали, однако, точку зрения, которая на сегодняшний день является мнением большинства не только в Америке, но и во всех странах Запада.
Бесполезно доказывать, что подавляющее большинство отцов-основателей и общество, которое они представляли двести лет назад, не имели ничего общего с этим нравственным релятивизмом. Конституция или закон имеют практическую значимость только в той мере, в какой лежащая в их основе философия воплощается в жизнь или твердо разделяется подавляющим большинством народа. Еще сто лет назад большинство граждан этой страны все еще разделяло философию, практически идентичную философии отцов-основателей, которые не чувствовали бы себя уютно в сегодняшней Америке.
Быть может, меня не заподозрят в навязывании моей теологии отцам-основателям, если я позволю господину Джеймсу Рестону, известному обозревателю газеты «Нью-Йорк таймс», выступить от их имени. Три с половиной года назад он обличал, по его словам, «проповедническую кафедру Белого дома» за занятую ею противоречивую позицию. С этой кафедры, писал господин Рестон, осуждаются аборты и одновременно оправдывается военная интервенция в Центральной Америке. Он усматривал в этом противоречие, типичное для авторитарности, не имеющей ничего общего с духом нашей Конституции. Затем он «взошел» на свою собственную кафедру: «Даже в этот безрелигиозный век, — писал он, — американцы должны помнить о том, что отличает их от русских, и (они должны также помнить) о религиозных корнях и убеждениях основателей государства». Отцыоснователи настаивали на том, продолжал господин Рестон, «что индивидуум не- принадлежит государству, но обладает собственной бессмертной душой, которая должна быть избавлена от угрозы насилия со стороны любого тоталитарного режима»272.
Господин Рестон, по-видимому, не предполагал, что вера сродни вере в бессмертие души по-прежнему необходима, чтобы конституционное правительство подчинялось закону, а не преступало закон. Для того чтобы предположить это, он должен был бы поставить вопрос: что есть закон? Представляет ли собою закон лишь точку зрения преобладающего большинства, которую общество наделяет законными санкциями? Не может ли мнение большинства на данный момент быть легко изменена посредством влияния, которое совместные усилия ученых и средств массовой информации оказывают на то, что происходит на избирательных участках? И если существуют бессмертные души, которые суть нечто абсолютное, ибо они бессмертны, не существуют ли также и абсолютные законы? А если существуют абсолютные законы, то можно ли уважать закон, который превращает такие вещи, как хирургические щипцы, в источник неотъемлемых прав? Ибо таким является закон, одобренный нашим Верховным судом, который связывает права новорожденных и еще не родившихся детей с последними достижениями медицинского искусства, которые могут обеспечить новорожденным жизнь. Не должен ли такой закон содержать оговорку, что если спустя десять лет медики смогут выходить четырехмесячный плод, то преступным должен будет считаться аборт, начиная не с шести, но с четырех месяцев беременности? То, что наши ведущие ученые мужи по сей день не рискуют вникнуть в логику подобных возражений, показывает, как далеко они отстоят от отцов-основателей, которые придавали столь большое значение логике.
Эти ученые мужи и общество в целом могли бы поучиться логике по учебнику истории американского государства, написанному для американских школьников более ста лет тому назад. Имея возможность полистать школьные учебники отца моего близкого друга, господина Чонси Стилмана, я наткнулся на «Историю Соединенных Штатов», опубликованную в 1884 году издательством Кембридж Университи Пресс для использования в школах и высших учебных заведениях. Завершающий раздел учебника, посвященный законодательному процессу, содержит следующие бесценные слова:
«В то время как нация управляется указанным образом, согласно республиканским формам правления, власть принадлежит народу. Народ постоянно призывают объявить на избирательных участках свою волю касательно руководящих лиц в государстве или нации. Эти руководящие лица являются слугами народа, избранными, чтобы исполнять волю народа. Таким образом, от самого народа зависит, будет ли нация праведной, честной и богобоязненной».273
Такой абзац невозможно было бы обнаружить в большинстве современных учебников, по которым обучаются дети в американских государственных школах. Сейчас уже не требуется, чтобы народ был праведным, честным и богобоязненным, но лишь, чтобы народ был сытым, преуспевающим и свободным от всяких страхов, в особенности же от устаревших социальных табу, в том числе таких, как страх Божий.
Синагоги и церкви на скамье подсудимых
Таково безумие нашего века, которое удивит только тех, кто успел позабыть, что страх Божий есть начало премудрости. Неудивительно, что основная ответственность за распространения этого безумия ложится на евреев и христиан, т.е. на тех, кто должен был лучше всех помнить об этой главной мысли, являющейся основой религии. О принявшем широкие масштабы отступничестве от богобоязненной религии среди евреев красноречиво свидетельствует «Еврейская энциклопедия». Там в статье «Творение» признается, что для многих евреев вера в Бога тождественна вере в Природу, т.е. представляет собой разновидность пантеизма274. Бог пантеистов никогда не был причиной страха, не говоря уже о надежде, как раз потому, что такой Бог почти что не существует вовсе.