Католические утописты, помимо прочего, также находятся под впечатлением, благодаря изящному стилю Тейяра де Шардена, что для овладения наукой не требуется упорных занятий, в особенности, когда речь идет о наиболее сложной области науки, имеющей своим предметом биологическую эволюцию. Равным образом, сочинения Тейяра не могут дать им представления о необходимости упорных занятий для того, чтобы освоить концептуальную основу — историю и философию науки — посредством которой научные достижения создают определенный культурный климат. Энтузиазм, проявляемый католиками-утопистами по отношению к парадигмам Куна, к революциям Койре, к попперовским фальсификациям, к «молчаливому знанию» Полани и к ранеровской дополнительности, все еще должен быть охлажден интенсивными и тщательными исследованиями. Им все еще предстоит, осознать, что оценка науки в терминах этих сомнительных концептуальных конструкций завела академический мир в лабиринты, где истина измеряется всегда непостоянным консенсусом идеологов и их последователей. То, что таковая девальвация истины наиболее эффективно осуществляется с помощью показных ссылок на науку, являющуюся доминирующим фактором современной жизни, должно послужить достаточным предостережением, что мы сталкиваемся здесь с проблемой, которая уже далеко не ограничивается рамками академического мира.
Симптоматично, что известный американский историк и философ науки Л. Пирс Вильяме дал описание многообразным проявлениям этой проблемы, которое не имеет себе равных по своей сжатости и удачности примеров. Анализируя ответ, который «либералы» могут дать в оправдание гражданскому неповиновению, сексуальной свободе, нарушению правил уличного движения и принципиальному отказу от воинской службы, он предостерег их от непоследовательности в апеллировании к «высшей морали». Кроме того, что они неспособны дать определение этой «высшей морали», они также неспособны понять, что «высшая мораль канула в Лету вместе с викторианской эпохой, и мы теперь живем в обществе, где все моральные принципы представляются одинаково значимыми». Либеральные адвокаты всякого рода гражданского неповиновения все еще должны усвоить, что «мы живем в обществе консенсуса, в котором нам часто приходится делать вещи, которые нам делать не хочется, более того, которые мы почитаем неправильными, потому что мы дали согласие подчиняться правлению большинства. Устраните это согласие — и результатом будет не свобода, а анархия, т.е. то состояние, к которому, по всей видимости, быстро приближаются Соединенные Штаты»246.
Спаситель науки
Двести лет тому назад анархии террора предшествовало разрушение всяких истин в сочинениях тех, кто прославился не в качестве философов, а в качестве просветителей. Какие бы бури ни собирались сегодня на горизонте, ни одна из них не поразит нас более чувствительно, чем та идеологическая буря, которая уже сейчас свирепствует вокруг вопроса о человеческом воспроизводстве. В центре этой бури окажутся главным образом католики вкупе с немалой долей евангелистов. Традиционные протестанты будут почти полностью отсутствовать, равно как я фундаменталисты, которые еще раз обнаружат, что эмоциональность не может являться прочным основанием. Подставляя лицо жестоким порывам ветра социального остракизма, католики будут искать интеллектуальной поддержки, чтобы укрепиться в вере. Если они будут взывать к «естественному закону», то вскоре обнаружат, что симпатизирующие им некатодики, не говоря уже о нехристканах, будут крайне немногочисленны. Если они будут искать оправдание естественному закону в весьма специфических законах физической вселенной, они опять останутся в гордом одиночестве. Ведь эти законы, какими бы ни были они точными, специфическими, взаимосвязанными и всеохватывающими, слишком часто принимаются лишь за экономичные интеллектуальные модели, имеющие, самое большее, статистическую значимость. В рамках этой перспективы основные законы человеческого поведения могут выступать лишь как удобные условности, санкционируемые лишь преходящими культурными предпочтениями.
Тогда католики обнаружат, что героическое сопротивление, требующееся от них, нуждается в чем-то большем, чем то, что может дать философия науки. Они обнаружат, что если взять только самый жгучий вопрос — аборты, то их сопротивление в конечном счете основывается не на том или ином параграфе действующего канонического права или на отсутствии разногласий по данному вопросу среди специалистов по нравственному богословию, но на литургическом свидетельстве Церкви о самом начале жизни Христа. Если аборт всегда останется для католиков «отвратительным преступлением», то именно потому, что Мария, если бы руководствовалась современными «оправданиями» этого преступления, имела бы более чем достаточно «жгучих причин» избавиться от Существа, Чья жизнь началась в тот самый момент, когда она сказала в ответ на слова ангела: «Да будет мне по слову твоему». И уже неделю или две спустя ничего не подозревавшая Елизавета уже приветствовала ее как «матерь Господа моего»247.
Во время первого переворота в представлениях о геологическом прошлом перспективы конфликтующих теорий были охарактеризованы следующей ремаркой: «Факты, однако, в конце концов возобладают; поэтому нам нужно позаботиться, чтобы они не были против нас»248. Прошедшие две тысячи лет, ничтожно малые в масштабах геологической шкалы, но решающие в человеческой истории, видели множество фактических свидетельств в поддержку уникальной значимости факта Христа. Если говорить лишь о недавних временах, то лишь немногие историки смогут перечислить нам имена тех, кто вознес на главный алтарь собора Парижской богоматери развратную актрису как символ наступления эпохи Разума. Они лишь послужили еще одним свидетельством глубины возможного человеческого падения. Подобную же недальновидность проявили те, кто спустя сто лет предрекал скорую смерть религии благодаря революции в сфере народного образования. Эмпирические факты шли рука об руку с непреднамеренной точностью богословия, и это вынудило одного из деятелей, скорее всего связанного с Великим Востоком, признать поражение следующей фразой: «Если бы не Лурд, мы уже давно уничтожили бы веру»249.
Насколько будущее может быть предугадано с помощью опыта прошлого, сегодняшнее секуляристское давление на католицизм как на единственную форму христианства, отказывающуюся «идти на уступки», не должно стать источником беспокойства. Среди фактов, которые возобладают вместе с фактом Христа, будет и факт Его спасительного влияния на науку. Как и всякое влияние Христа, это также действовало в той непритязательной манере, в какой и все остальные Его деяния оставили неизгладимый отпечаток в истории. Те, кто искоса смотрит на все это как на чистую апологетику, на самом деле заняты апологетикой наоборот250, Они делают это, игнорируя самые значимые факты, хотя на словах оправдывают свое презрение к апологетике безграничным уважением к фактам. «Чистая ученость», которая якобы должна быть достигнута на этой основе, в действительности оказывается запятнанной множеством подлогов, которые являются свидетельствами в пользу первородного греха, о котором не подобает говорить «ученому»
Эти соображения могут быть полезны и некатоликам, которые желают понять истинные причины католического упорства. Этим упорством обладают те католики, которые ни на мгновение не забывают, что только одной Скале или Основанию была некогда обещана незыблемость. Для этих католиков жизненно важными будут соображения, приведенные выше, особенно в наш век, когда наука достигает все большей манипуляционной власти над жизнью. То, что связать свой жребий со Христом есть также действие, наиболее достойное с научной точки зрения, несомненно будет утешительной мыслью в век науки. Это мысль, имеющая много аспектов. В ней Христос предстает как основание таких понятий, как сотворение из ничего, сотворение во времени, всецелая упорядоченность вселенной и, наконец, существование смысла космического и индивидуального бытия — основание которое единственно могло обеспечить возникновение науки.
Справедливость всего этого покажется естественной католикам, готовым размышлять об истинном величии Христа. Истинно божественное Воплощенное Слово, Творец и Искупитель вселенной должен, даже в чисто концептуальной перспективе, обладать универсальным значением. То же самое Слово должно поэтому представляться в высшей степени важным для возникновения и будущего науки, которая имеет своим предметом и границами вселенную. Истинность этого будет поставлена под сомнение только такими католиками, для которых культурный консенсус сделался гарантом истины. Они смогут выйти за рамки своей удушливо-тесной культурной ограниченности, только размышляя над словами: «В мире будете иметь скорбь», — в мире, который, конечно, включает в себя мир академий, престижных издательств и влиятельных газет.