Катехезис без спасения
Мы лучше поймем подоплеку этой явно ненаучной стратегии, только когда осознаем тот факт, что дарвинисты слишком часто действовали так, как если бы они образовывали церковь антирелигии. Разумеется, большинство их лидеров позволяли себе лишь сравнительно редкие нападки на религию, причем преимущественно на христианство, нападки обычно лаконичные, как походя брошенная Джорджем Дж. Симпсоном ремарка относительно «благородных суеверий, празднуемых еженедельно в каждой деревне Соединенных Штатов»194. Между тем, они оказывают молчаливую поддержку тем, кто во всеуслышание говорит об антирелигиозном и особенно об антихристианском содержании дарвинизма. Т.Г. Гексли не выразил протест, когда В.К. Клиффорд, профессор математики Лондонского университетского колледжа, говорил о «Происхождении человека» как о свидетельстве того, что «приблизилось Царство Человеческое» и что человек имеет теперь право заявить: «Прежде нежели был Ягве, Я есмь»195. В Германии Давид Штраус, занимавшийся вычищением всех чудес из Библии, приветствовал дарвинизм как окончательное слово в вопросе о чудесах. Последний, кто бы стал оспаривать в Германии Штрауса — это Эрнст Геккель, главный из немецких сторонников Дарвина. В «Истории творения» Геккеля человек столь открыто изображался как продукт исключительно материалистической эволюции, что одно время Дарвин думал, что у него нет более причин для написания «Происхождения человека»
Едва ли можно найти ведущего дарвиниста, который бы не говорил о дарвинизме как о всеобъемлющем мировоззрении, касающемся жизни и существования в целом. Поступая так, сэр Артур Кейт эксплицитно назвал дарвинизм религией и притом со ссылкой на случайность, которая господствует в карточной игре: «Всем нам раздали карты; мы должны принять те, что получили, и наилучшим образом их использовать. Нельзя садиться играть, не имея для себя какой-либо религии. Мы, которым настал черед играть, должны иметь «кредо», которое придавало бы нам надежду в период невзгод и смирение в периоды процветания»196. Ложеость этого «кредо» была очевидна всякому, кто видел элементарную ошибку, сокрытую в нем. Вопреки утгерждению сэра Артура, Природа не сдает карты честно. Она всегда тасует их таким образом, что в выигрыше оказывается все, большая степень неупорядоченности, о чем ясно засвидетельствовала статистическая термодинамика еще полстолетия до 1925 года, когда сэр Артур придал научный блеск лекциям, учрежденным в память о Монкьэре Дэниеле Конуэйе. Интеллектуальная одиссея последнего вела от кафедры методистского пресвитера через унитарианство, за увлечением которым последовала утрата молитвы, а завершилась написанием биографии Томаса Пэйна и изложением восточной мудрости...
Примерно двадцать лет спустя Джулиан Хаксли развлекал исповедующих дарвинизм своей книгой «Религия без Откровения». В недавние годы профессор Б. О. Вильсон, известный социобиолог, назвал «эволюционный эпос» «подлинным ядром научного материализма» и «возможно, лучшим из мифов, который когда-либо создало или создаст человечество». Его главное преимущество как мифа заключалось в максимальном соответствии истине, «насколько вообще человеческий разум может судить об истине». Канту понравилась бы последняя фраза, которая показывает, что дарвинизм в состоянии дать лишь такое объяснение разума, в рамках которого мера истинности всякого рода фактов оказывается производной самого разума. Разница заключается лишь в том, что для Канта категории сознания все еще носили абсолютный характер, в то время как для дарвинистов они являются (или, по крайней мере, должны являться) частью бесконечного потока. Если дарвинисты утверждают о прогрессивном приближении к истине посредством эволюционного процесса, они делают это только в рамках постулата, всецело чуждого подлинной науке, содержащейся внутри дарвинизма. Что более всего симптоматично, Вильсон также признал, что религия или мифы материалистов обязаны удовлетворять «мифопоэтичгским потребностям ума», с тем чтобы «заряжать нас новой энергией»197. Ясно, что попытка дарвинистов прибегнуть к созданию собственного катехезиса, если припомнить удивительное признание, сделанное профессором Гоулдом198, не смогла решить их проблемы, ибо таковое решение, чтобы быть истинно удовлетворительным и фундаментальным, должно явиться тем спасением, которое должно обеспечить учение истинного катехезиса.
Грехопадение человека через дарвинизм
Уважение к самоналагаемым ограничениям научного метода более чем достаточно оправдывает оппозицию по отношению к эволюционному «мифу» — который никогда не следует путать с эволюцией. Подобная решимость должна перерасти в миссионерское рвение, когда мы вспомним также о противоречиях, непоследовательностях и отсутствии доказательств, которые сопровождали дарвинизм с самого начала. Не должен ли человек ощутить себя вынужденным вступить в борьбу за спасение здравого смысла, когда видит, как дарвинисты «выдают» заявления, подобные следующему:
«Со дней Дарвина эволюционное учение завоевывало все более и более широкое признание, так что теперь в умах информированных, мыслящих людей не может возникнуть никакого сомнения в том, что оно является единственным логически безупречным способом объяснения и понимания творения. Мы можем не знать с полной уверенностью подробности modus operandi, но при этом мы можем быть вполне убеждены в том, что процесс творения шел согласно великим законам природы, некоторые из которых пока неизвестны и, возможно, непознаваемы»199.
Интересно, показывал ли Р.С. Лалл, давно почивший биолог из Йейла, эту свою фразу какому-нибудь из тамошних профессоров логики. В действительности, любой студент, изучающий логику и не испытавший еще промывку мозгов дарвиновской фразеологией, мог бы легко прийти к выводу, что только человек, доведший себя до состояния полной логической нечувствительности, может прочесть вышепроцитированную фразу и не испытать отвращения. Ясно, что если кто-либо не знает с полной уверенностью механизмов дарвиновской эволюции, он не может быть «вполне убежден» в том, что она происходит в согласии с «великими законами природы», а уж тем более в чем-то, что является смелой экстраполяцией, выходящей за рамки дарвинизма. Тот же самый студент мог бы справедливо усомниться в правомерности говорить о соответствии чего-либо «великим законам природы», если последние известны лишь отчасти, а некоторые из них останутся навеки непознанными.
Однако едва ли кто-либо из студентов мог придраться к утверждению профессора Лалла касательно того, что в умах «информированных, мыслящих людей» нет никаких сомнений в справедливости дарвиновского эволюционного учения. Лалл и другие преподаватели дарвинизма в престижных университетах (которым охотно подражают преподаватели второразрядных колледжей) проявляют особую заботу о том, чтобы студенты не заподозрили о существовании респектабельного недарвинистского меньшинства среди самих мэтров эволюционного учения. Равным образом, не могли студенты заподозрить что-либо неладное в использовании профессором Лаллом слова «творение». К 1920-м годам, и тем более в последующие десятилетия, слово «творение» едва ли когда-либо употреблялось учеными в смысле «сотворений из ничего» — этом революционном смысле, сообщенном понятию «творение» столетиями христианской традиции. В действительности, дарвинисты всегда делали все возможное с тем, чтобы обесценить семантический смысл этого термина посредством постоянных ссылок на «творческую роль» естественного отбора или эволюции.
Они добиваются своей цели, главным образом, тем, что используют эти ссылки в качестве непоясняемой метафоры, полностью отдавая себе отчет в том, что истинное предназначение метафор — намекать на большее, чем они есть на самом деле. Только когда дарвинисты объяснят, в каком смысле они используют термин, можно будет заподозрить его обесценивающее воздействие. Конкретным примером является утверждение знаменитого генетика Г.Дж. Маллера, что естественный отбор обладает большими творческими способностями, чем скульптор или поэт, потому что последние лишь переносят уже существующие формы с одного предмета на другой. Его утверждение, что скульптор лишь раскрывает форму, уже существующую в куске мрамора200, представляет собой подлинное непонимание творчества скульптора, как, впрочем, и поэта, Но это убогое концептуальное обоснование необходимо было Маллеру для того, чтобы показать, что действие естественного отбора заключается в извлечении актуальной формы из потенциальной. Дарвинисты, готовое превратить философские аудитории в комедийные театры, не в силах понять иронию, скрывающуюся за мрачным дарвинистским утверждением, что «всякий, не почитающий Дарвина, неизбежно привлекает к себе изучающий взгляд психиатра»201. Редко можно увидеть случай, где все так явно поставлено с ног на голову.