Пренебрежение к фактам
Систематические усилия по умалению фактов являются обратной стороной этой близорукости. Дарвин предвидел опыт многих дарвинистов, признавая тщетность подобных усилий. «Я хорошо помню время, когда мысль об устройстве глаза заставляла меня покрываться холодным потом, но я преодолел эту стадию недуга, хотя и теперь некоторые незначительные особенности структуры (глаза) часто заставляют меня чувствовать себя очень неуютно»182. Представляется, что грехи против разума, совершенные во имя дарвинизма, столь велики, что отчасти умаляют справедливость изречения Берка, о котором мы уже вспоминали, а именно: «Привычка примиряет нас со всем». Дарвин и дарвинисты должны также покрываться холодным потом, сталкиваясь с многочисленными явлениями (чудеса — наиболее подходящее для них слово) паразитизма, мимикрии и метаморфоза. Объяснен ли метаморфоз шелковичных червей, представляющий собой последовательность столь различных форм жизни и сред обитания, тем что его преподносят как первый урок биологии бесчисленным поколениям школьников? Является ли объяснением уход от вопросов относительно количественных шагов, связанных с этим и бесчисленными прочими случаями, на качественном уровне как будто доказывающими действие дарвиновских механизмов эволюции? Сопоставлялись ли эти механизмы с данными о потрясающей точности, с которой располагаются теплопроводящие поверхностные слои на крыльях бабочек, без которых они не могут летать?
Дарвинисты всегда уходят от попыток дать детальное дарвинистское «объяснение» какому-либо из этих «чудес». То, что их «объяснения», подкрепляемые в наши дни легкомысленными ссылками на «многозначную информацию», закодированную в генах, на деле не что иное, как попытка объяснить практически невозможное, становится очевидным при ознакомлении с мало-мальски подробным описанием таких чудес. Они могут, в действительности, навеки запечатлеться в памяти, как это произошло со мной, когда мне рассказали (с тех пор прошло уже полвека, мне было тогда шестнадцать лет) о первом из трех следующих случаев:
«Водяной паук (argyroneta natans), который проводит большую часть жизни под водой, строит шалаш из паутины на дне пруда, прикрепляя его к камням и корягам с помощью паутинок. Иногда жилище крепится к водорослям. Если шалаш находится на дне пруда, он поначалу плоский, но паук, построив его, приступает к надуванию его воздухом. С помощью особой нити, прикрепленной одним концом ко дну, а другим концом к водорослям на поверхности, паук поднимается и захватывает воздух волосками своего тела. Спускаясь по веревке, подобный шарику ртути из-за обилия захваченных пузырьков, он пролезает под паутинную ткань и выдавливает воздух. Воздух захватывается паутиной и после многих путешествий вверх—вниз, жилище паука начинает напоминать батискаф, наполненный воздухом. В этой удивительной «камере», сухой, хотя и расположенной под водой, самка паука откладывает личинки и там же выводится потомство. Сухое жилище может также использоваться как убежище на зиму, когда паук остается неактивным.
Достойными великого удивления являются пауки-ловцы, которые роют «шахты» в земле в сухих солнечных местах... Дыра делается с помощью сильной chelicerae, а внутренняя поверхность «шахты» гладко покрывается паутиной. Отверстие на поверхности закрывается поднимающейся крышкой, помогающей не впускать непрошенных гостей. Иногда эта дверь представляет собой просто свободно болтающуюся створку из паутины, которая была сплетена и закреплена над входом, а затем обрезана повсюду, кроме того места, где оставлялся «шарнир»... Но в других случаях крышка имеет более замысловатое устройство. Она делается из попеременных слоев земли и паутины; она обладает значительной толщиной и полностью закрывает входное отверстие, не оставляя ни единой щелки. Она работает на сделанном из паутины шарнире, и на нижней поверхности имеется выемка или несколько маленьких дырочек, благодаря которым паук может прочно ухватываться за нее снизу...
Есть также квинслендский паук, именуемый «великолепным», из-за замечательной окраски самки. Но нас сейчас интересует то, как она ловит мотыльков. Она ткет и опускает вниз нить, длиною около полутора дюймов, на конце которой находится шарик из очень клейкого вещества, размерами ненамного превышающий булавочную головку. Нить прикреплена к одной из передних ног самки, и при приближении мотылька она начинает вращать нить и шарик с поразительной скоростью. Мотылек приманивается, ловится, втаскивается, убивается и высасывается. Стоит ему прикоснуться к вращающемуся шарику, как он становится столь же беспомощным, как муха на клейкой ленте. Ми можем справедливо сказать о великолепном пауке: c'est magnifique»183.
Продолжение, в этом случае, фразы c'est magnifique должно быть не mais ce n'est pas la guerre, каковы бы ни были бесконечные стычки, провоцируемые логическими неувязками дарвинизма, но скорее се n'est pas la sélection naturelle. Надо все еще доказать, что естественный отбор способен произвести великолепие, достойное называться подлинным чудом.
Впрочем, не являются ли эти чудеса также и фактами, относительно которых Т. Г. Гексли утверждал, что они одни заслуживают величайшего, безусловного уважения? «Сиди перед фактами, как дитя...», — писал он в ответном письме к преподобному Кингсли, писавшему ему (после смерти своего единственного сына, которому было только семь лет) о бессмертии души, хотя и не без достаточно ясного упоминания о воскресении Христа184. Подробнее об этом ниже. Действительно ли одни лишь факты природы дали Гексли тот душевный мир, о котором он говорил, в данном случае не имеет значения. Речь идет, скорее, о неспособности Гексли и всех прочих дарвинистов (которых не следует отождествлять с эволюционистами) жить в соответствии с собственным предписанием, т.е. «легко относиться» к любому научному убеждению или теории и «расставаться с ней в бодром расположении духа, как только будет действительно доказано, что она вступает в противоречие с фактом, значительным или пустяковым»185. Единственное извиняющее обстоятельство, на которое дарвинисты могут ссылаться, заключается в том, что доселе ни одно наблюдение или эксперимент не опровергли дарвиновский механизм эволюции, по той простой причине, что ни одно наблюдение или эксперимент не могут подтвердить его существование. Что же касается тех, кто принимает попперовское учение о фальсификации как теоретическую проверку истинности теории или модели, они все еще должны сделать выводы из суждения Поп-пера, что дарвинизм не фальсифицируем186.
Бумеранги дарвинизма
Не очень приятно, когда тебя ранят из твоего же оружия и бьют твоими же руками. Не удивительно поэтому, что дарвинисты предпочитают замалчивать множество суждений, неблагоприятных для их теории и особенно для того механизма, который они предложили в качестве объяснения последовательности всех форм живых существ. Порядочное число вещей, которые первые дарвинисты «видели» и считали чрезвычайно важными, утрачивают свое былое значение в глазах неодарвинистов или представителей «синтетической» теории, о которых более подробно расскажем ниже. Дарвин сам в высшей степени ценил сравнительную анатомиго (морфологию) и явился вдохновителем многих полезных исследований. Ныне же морфология считается имеющей небольшое значение для понимания эволюции. То же самое относится к эмбриологии. Последняя, когда-то являвшаяся любимым детищем немецких дарвинистов, теперь названа Дж.Дж. Симпсоном «неправомерно обобщаемым и часто злоупотребляемым афоризмом девятнадцатого столетия»187. Еще более красноречивой является опала, в которую попали графики, изображающие «древо эволюции», у современных ученых из числа дарвинистов, — новая тенденция, которую еще не успели уловить провинциальные популяризаторы дарвинизма. Более того, под вопросом уже не только все «древо», но и его наиболее ценные ветви, такие как ветвь, показывающая orthogenesis лошади188. Эта или всякая другая малая ветвь зависела в своем развитии от накопления благоприятных малых изменений. Великая надежда Дарвина состояла в том, что процесс, который профессиональные селекционеры и скотоводы не могут продвинуть достаточно далеко, природа сможет продолжить неограниченно далеко. Лишь начиная с шестого издания из «Происхождения видов» изъята была гипотеза о существовании ветви эволюционного древа, которая началась, предположительно, с медведя и закончилась китом.
Дарвин никогда не подозревал, что его теория предполагала и перевернутый вариант эволюционного древа, даже если сама теория была бы безупречна. Дарвиновский механизм эволюции мог, предположительно, обеспечить эффективную дифференциацию только на уровне видов или подвидов, в силу чрезвычайной малости изменений, на которые ему приходилось опираться. В сравнении с огромными промежутками, отделяющими друг от друга роды, не говоря уже о высших делениях (семейства, классы, типы), расстояние от одного вида до другого могло показаться относительно небольшим, и как будто могло быть покрыто случайным благоприятным накоплением небольших изменений. Дарвиновская эволюция могла начаться только на уровне видов, которые являются конечными точками на ветвях эволюционного древа. Таким образом, обычное дерево с одним стволом и раскинувшимися вверх и в стороны ветвями должно было быть перевернуто вверх ногами, чтобы с его помощью можно было проиллюстрировать дарвиновскую теорию. Индийская смоковница с ее многочисленными ветвями, достигающими земли и служащими корнями, могла бы послужить хорошей иллюстрацией эволюционного древа лишь в том случае, если мы предположили бы, что все эти ветви первоначально выросли из земли и притом независимо друг от друга. Но в таком случае их последующее соединение становится трудноразрешимой проблемой.