Более респектабельным с научной точки зрения, хотя и вполне безнадежным был экспериментальный поиск «недостающей массы». Меру возможного отчаяния можно оценить из того, что плотность известного космического вещества составляет лишь сотую часть той плотности, которая сможет обеспечить достаточное гравитационное притяжение, чтобы замедлить и в конце концов обратить вспять реально происходящее расширение вселенной. Длинный ряд кандидатов на роль «недостающей массы»: карликовые звезды, нейтронные звезды, квазары, черные дыры — оказались наличествующими в количествах, совершенно недостаточных, чтобы восполнить недостающую массу. Обратное впечатление, создаваемое торжествующими газетными передовицами, представляло собой лишь одну из разновидностей самообмана134. Массивное нейтрино - самый последний, порождавший наибольшие надежды кандидат — оказалось в высшей степени непродуктивной концепцией. Существование массивных нейтрино в количествах, даже отдаленно приближающихся к желаемому числу, привело бы к тому, что галактики не смогли бы образоваться, что означает невозможность возникновения звезд, не говоря уже о планетных системах. Нельзя не вспомнить об экзорцизме, который кончился вселением семи бесов, гораздо худших чем тот, что был изгнан вначале.
Метафизика физической вселенной
Неудачи с локализацией «недостающей» массы — это еще одна страница долгой истории, которая до сих пор не написана полностью. Все это представляет собой косвенное, хотя и важное свидетельство в пользу гипотезы расширяющейся вселенной, обычно именуемой Большим Взрывом, свидетельство, которое было дополнительно подкреплено исследованием ранних этапов эволюции вселенной. Исследования в этом направлении получили мощный толчок благодаря обнаружению в 1965 году космического реликтового 3°К-излучения. Это свидетельство доказывает даже нечто более важное, чем то, что, как и все прочее, вселенная тоже является зависящей от времени. Рождение, жизнь и смерть как единый, необратимый и неповторимый процесс остаются напоминанием об условном, т.е. не необходимом характере существования. Это несомненно мощная психологическая подготовка, необходимая особенно в наш век метафизической тупости, для того чтобы получить от вселенной монументально глубокий, хотя и удивительно простой урок метафизики. Даже если бы доказательство вечности вселенной было под рукой — конечно, полученное не из экспериментальной науки, которая не может осуществлять эксперименты по вечной длительности — то вышеупомянутый урок убедительно покажет условность вселенной, т.е. что вселенная не с необходимостью является тем, что она представляет собой в действительности, но могла быть и другой. Следовательно, как таковая она должна была быть результатом свободного «мета»-физического выбора, который включает и то, что вселенная могла и не существовать. Именно это может означать условность физической вселенной, — урок метафизики.
Первая часть этого урока основывается на том факте, что все ранние этапы эволюции вселенной представляют собой нечто совершенно непохожее на аморфное однородное вещество, из которого, как считалось доселе, должна была появиться реальная вселенная. Указанное мнение получило свою наиболее популярную форму тогда, когда Герберт Спенсер превратил гипотезу Лапласа из объяснения происхождения солнечной системы в объяснение происхождения всей вселенной. Как таковая, космогония Лапласа стала излюбленным детищем как буржуазного, так и большевистского материализма. Предполагаемое однородное состояние, из которого возникла вселенная, убеждало многочисленные поверхностные умы, что таковое исходное состояние было столь простым, что не нуждалось в дальнейших вопросах135. Сто лет спустя, космология, став настоящей наукой, обнаруживает все время неоднородные, специфические, слегка асимметричные состояния, по мере того как от одного раннего этапа эволюции вселенной восходит к еще более раннему.
Одно из таких состояний связано с синтезом легких элементов вскоре после того, как истекли первые три минуты расширения вселенной136. Этот синтез мог осуществиться только в том случае,если на каждый протон, нейтрон и электрон приходилось бы не менее 40 миллионов фотонов. Ясно, что это далеко не однородное и не симметричное состояние, и оно не похоже на то, что с готовностью принимают за «естественную», а потому «необходимую» форму существования. Гораздо ранее в течение этих трех минут, гораздо ближе к гипотетической нулевой точке налицо не менее поразительная асимметричная или «неестественная» ситуация. Данные о ней были получены благодаря открытию странной асимметрии в распаде нейтральных К°-мезонов. В двух из тысячи случаев они не распадаются на ожидаемые два пи-мезона (пиона), но распадаются на три пи-мезона. Из этого открытия следует, что в первые мгновения существования вселенной темпы рождения обычной материи ненамного опережали скорость рождения антиматерии. Точный расчет, учитывавший подобную же асимметрию в распаде других элементарных частиц, дал результат, согласно которому в первые мгновения существования вселенной обычной материи производилось на одну десятимиллиардную часть больше, чем антиматерии. Такое минимальное отклонение от симметрии представляется гораздо более удивительным, чем полностью уравненный баланс.
Здесь заключена вторая часть урока современной научной космологии, урока, уводящего нас далеко за пределы физического мира. Эта космология впервые убедила современного человека в том, что значимость понятия вселенной не может быть поставлена под сомнение (что бы ни утверждал Кант и его последователи) на основании того, что наука предлагает противоречивые выводы о самой вселенной. В действительности же, тот факт, что физическая наука во времена Канта не могла дать точных суждений о вселенной, опровергал его утверждение, что метафизика, если она желает быть «точной» или надежной, должна основываться на физике137. То, что современная научная космология предлагает обилие точных подробностей о вселенной, должно утвердить в большой мере «доброкачественность» понятия вселенной в наш научный век, когда, хорошо это или плохо, все, включая философию, оценивается с позиций науки. Наконец, современная научная космология показала, что вселенная является чрезвычайно специфической сущностью, как в ее нынешнем виде, так и в самые первые мгновения ее существования.
Чтобы вырваться из метафизических тисков таковой картины вселенной, можно испробовать два трюка — один довольно примитивный, другой — весьма изощренный. Примитивный и детский трюк — это сказать, что простое не нуждается в объяснении. Так, Израэль Айзек Раби, будущий нобелевский лауреат, услышав, будучи подростком, о коперниковской системе, сказал своим благочестивым родителям: «Все очень просто, зачем нужен Бог?»138 Подобный довод против религии является не простым, но упрощенным. Равнобедренный прямоугольный треугольник можно и без формального доказательства посчитать половиной квадрата. Но это все же не ответ на вопрос: почему такие треугольники, а не другие? — который может справедливо возникнуть, если окажется, что самые ранние стадии вселенной будут эквивалентны множеству треугольников. Ответ, гласящий, что треугольник является математически необходимой первоначальной геометрической фигурой, едва ли удовлетворит всякого, кто знает о существовании других геометрических фигур или даже разных видов треугольников. Но если тот же самый ответ предлагается, когда речь идет о системах элементарных частиц (вещь очень сложная), то неспециалист может не заметить основной изъян за множеством терминов, которые столь же ясны, сколь и таинственны. Ибо за вербальным фасадом таких терминов, как виртуальные частицы, странность, калибровочная симметрия, струны и великое объединение, упускается из виду самый сильный удар, когда-либо нанесенный горделивым научным притязаниям.
«Хронический» — может быть, неподходящее определение для симптома, которому нет еще шестидесяти лет. Но учитывая быстроту, с которой в наш век сообщаются, публикуются, анализируются, сохраняются или отсеиваются научные данные, аргументы и выводы, даже самые удивительные, только хронической можно назвать интеллектуальную инертность, проявленную физиками по отношению к теоремам Геделя о неполноте, представленным в 1930 году перед Венской Академией наук. Инертность эта тем более ставит в тупик, что ведущие математики немедленно осознали, что их лучшим надеждам так и не суждено сбыться139. Объектом этих надежд была окончательная форма математики, объемлющая все ее разделы, истинность которой основывалась бы на внутренней согласованности ее постулатов. Теоремы же Геделя показали, что даже в случае арифметики, относительно простой формы математики, доказательство согласованности любого набора нетривиальных положений может основываться лишь на предположении, не включенном в этот набор.
Приложимость всего этого к научной космологии должна быть очевидной в силу математического характера последней. Не менее очевидной должна выглядеть единственно здравая реакция на любое хвастливое утверждение, что вскоре (через три месяца или через три года — в данном случае неважно) система элементарных частиц будет приведена к единой форме, истинность которой будет доказана на априорной основе140. Подобная система, ввиду параллелей между исследованием ранних стадий эволюции вселенной и физикой элементарных частиц, будет, конечно, включать в себя космологическую модель, относительно которой можно будет сформулировать далеко идущее утверждение. Это утверждение будет состоять в возможности априорного вывода единственной формы, которую может принять вселенная. Если истинность такого утверждения будет доказана, то будет более невозможно говорить об условности вселенной, т.е. о том, что актуальная специфичность вселенной есть результат выбора из многих других возможностей. Поскольку таковой выбор предполагает существование Творца, становится очевидной та поддержка, которую теоремы Геделя обеспечивают для метафизики и теологии. Эти теоремы являются наиболее подходящим научным инструментом для того, чтобы мощным ударом сбить научную спесь, которая, со времен Галилея, отбрасывала мрачную тень на научные устремления. У нас нет возможности подробно цитировать здесь высказывания Эддингтона, Оппенгеймера, Вайнберга, Гелл-Манна, Хокинга и других известных физиков141, которые снова и снова формулируют свою главную цель словами, представляющими собой многочисленные вариации знаменитой фразы Эйнштейна. Последний же высказывал надежду, что его Единая Теория будет такой, что даже Господь Бог не смог бы создать лучшую.