Коперник был, конечно, католиком своего времени. Как таковой, он любил модные тогда фразы. В то время любые мысли могли подаваться лишь в обрамлении ссылок на греческих и римских знаменитостей. Отсюда упоминание Коперником различных античных авторов в письме, посвящающем его сочинение «Об обращении небесных сфер» папе Павлу III. Будучи добрым католиком эпохи Возрождения, папа не допускал и мысли, что он может быть обманут, как был обманут Исаак, к которому приступил Иаков в одежде Исава. Папа ожидал, что голос католика должен звучать, как того требует эпоха. Вместо библейского Господа Саваофа, Коперник говорил о божественном Мастере. Но как бы по-возрожденчески ни выглядело это выражение, добрые католики эпохи Возрождения знали о его вполне библейском использовании в книге Премудрости (Прем. 13, 2), которую они почитали как часть божественного откровения. Но уверенность Коперника в полной разумности устройства Вселенной не могла быть им почерпнута из греческих или римских источников. Эта уверенность была эхом голоса отцов Первого Вселенского Собора, чей Никео-Цареградский символ веры Коперник, как каноник Фрауэнбургского собора, читал каждое воскресенье.
Нехристианам обычно трудно, если даже не невозможно, оценить влияние этой уверенности, которая наделяла вселенную всецелой рациональностью задолго до того, как ее детали были исследованы точными науками. Даже сегодня некоторые католики, имея за плечами столетия развития точных наук, обнаруживают спасительную силу этой веры только после того, как они выбросили ее за борт, как ненужный балласт. Во всяком случае, Коперник всецело нуждался в этой уверенности. Теории импетуса, которую он иецользовал для того, чтобы разрешить динамические трудности, возникающие при допущении движения Земли, все еще предстояло явить свею плодотворность в качестве составной части ньютоновской механики. Упоминание Коперником пифагорейцев, придерживавшихся учения о движении Земли вокруг центрального огня, было не более, чем литературным украшением. Учение пифагорейцев не могло убедить язычников-греков и могло лишь раздразнить христиан, убежденных в существовании высшей рациональности. Более того, эта убежденность предполагала веру в рациональность человеческого ума как сотворенного по образу Божию.
Галилею приходилось эксплицитно опираться на эти соображения. Всякая геометрическая упорядоченность, замечаемая человеческим разумом во вселенной, могла, утверждал он в «Диалоге с двух системах мира», с уверенностью рассматриваться как проникновение в замысел вселенной, принадлежащий Самому Богу109. То, что этот замысел ' был всецело геометрическим или математическим, Галилей «узнал» не у Архимеда, хотя и называл последнего «божественным». Желали ли они признать это или нет, ученые Возрождения были многим обязаны той средневековой традиции, в рамках которой одной из наиболее цитируемых фраз Св. Писания был фрагмент книги Премудрости (Прем. II, 20), в котором говорилось, что Бог расположил все мерою, числом и весом110. Ни одно из высказываний Архимеда не звучало с такой силой, как эта фраза, формировавшая взгляды христиан с эффективностью, которую еще предстоит осознать.
Ловушки бесконечной вселенной
Христианская уверенность в рациональности (включая ее геометрическое и математическое понимание) вселенной была столь же целительной и спасающей, сколь и чреватой опасностями. Коперник, несомненно, предлагал свой гелиоцентризм как зеркало реальности. Нет ничего в его сочинениях, что указывало бы, что он считал гелиоцентрическую модель единственной формой, в которой вселенная могла выйти из рук Бога. Роковой избыток уверенности в рациональном устройстве вселенной утверждался по мере того, как продвигались вперед человеческие знания о ней. Только те историки науки, которые чувствительны к трагическому в жизни или истории, увидят здесь нечто напоминающее готовую разыграться драму. И если под драмой понимать последовательность реальных событий, а не простой спектакль, то образ первородного греха, выведшего из равновесия разум посредством гордыни, будет нетрудно распознать.
Первые три великих коперниканца — Кеплер, Галилей и Декарт — все являются иллюстрациями к этому богословскому выводу, У Кеплера, возможно, из-за его чрезмерно чувствительной души, склонность разума к априоризму в навязывании формы вселенной все еще уравновешивалась четким осознанием абсолютного превосходства Творца. Вот почему ему удавалось смириться перед фактом, что орбиты планет представляли собой не «совершенные» окружности, но являлись несомненными эллипсами. Этот результат ему было трудно принять, но все же он знал, что христианин без смирения перестает быть таковым. Это равновесие уже изрядно сдвинуто в сторону априоризма в случае Галилея Согласно последнему, человеческое уразумение количеств не менее совершенно, чем знание о них Творца111. От Галилея ускользнуло то, что он приравнивал друг другу не столько два вида знания, сколько две оценки идеи. Оценка Галилеем круга и кругового движения была бесконечно высокой. Следовало ли отсюда, что Бог также должен был взирать на окружности с тем же безграничным восхищением? Самомнение быстро ведет к расплате, даже в истории науки. Галилей мог пенять только на свое собственное высокомерие, что не придал значения адресованным ему сообщениям Кеплера об эллиптическом характере орбит планет, без учета которого гелиоцентризм остался бы все на том же месте, хотя и высоком, где его оставил Коперник.
В случае Декарта, равновесие сильно сдвигается в пользу человеческих априорных концепций. Его главный труд — «Начала философии» — преследовал одну цель: обеспечить абсолютную достоверность человеческим рассуждениям и притом в мере, сообразной вселенной. Пытаясь даровать человеку свет абсолютной достоверности, он, возможно, не осознавал, насколько заметно приблизился к миссии, взятой на себя Люцифером112. Уже его наиболее известный своей прямотой современник Паскаль отметил, что результатом картезианского учения о происхождении мира был вывод о том, что мир не нуждается в Боге113. Те, кто чувствует себя неуютно в рамках этой богословской перспективы, ясно напоминающей нам о грехопадении ангелов, ускорившем грехопадение человека, все еще обязаны поразмышлять над тем, что означает тот тупиковый путь, по которому Декарт и картезианцы направили физику в частности и космологию в целом. Нельзя ли извлечь «мораль» из того, что после столь многообещающего старта и с таким количеством гениев под рукой, все как будто пошло в неверном направлении? Не было ли чего-то потенциально пугающего в том факте, что все выводы Декарта относительно законов соударения тел были частично или всецело неверными? А что если бы был принят во внимание его призыв ко всем ученым сообщать ему о своих экспериментах, ибо он один якобы мог дать им правильное истолкование? Ученики у Декарта действительно исчислялись сотнями, но лишь единицы из них экспериментировали.
Кеплер, наиболее кропотливый и решительный гений из всех трех, не смог обзавестись учениками. А что если бы Иеремия Хоррокс, единственный талантливый почитатель Кеплера в середине XVII столетия, не жил в Англии? Что если бы его короткая жизнь (он умер в 1641 г. в возрасте 23 лет) протекла двумя десятилетиями раньше или двумя десятилетиями позже? И в том и в другом случае решающего моста между Кеплером и Ньютоном могло не оказаться в нужном месте. Три закона Кеплера, подкрепленные доводами Хоррокса, в значительной степени помогли Ньютону в выводе закона обратных квадратов для гравитационного взаимодействия. Ньютон мог, конечно, принять этот закон как аксиому, ибо на самом деле он был более априористским мыслителем, чем желал это показать. В действительности, закон обратных квадратов в оптике уже был установлен Кеплером на чисто априорном основании, а именно, на основании того, что распространение света должно быть однородным.В этом сказалось приложение евклидовского восприятия пространства, случайное и опасное.
Как показали данные фотометрии через триста лет после Кеплера, интенсивность света от точечного источника действительно убывает обратно пропорционально квадрату расстояния. Что же касается евклидовского восприятия пространства, в том смысле, что его плоская трёхмерность представлялась вполне естественной, было определенно соблазнительным принять, что Природа «естественным образом» должна соответствовать этому восприятию. Здесь заключалась движущаяся сила, скрывавшаяся за стремительным движением, более «философским», нежели научным, в направлении идеи необходимо бесконечной вселенной. Б согласии с «однородностью» евклидового пространства, бесконечная вселенная также должна была быть однородной, т.е. состоящей из звезд, однородным образом распределенных. Эта идея должна была широко обсуждаться, по крайней мере, в устной форме, ибо иначе она не сделалась бы предметом оживленного опровержения спустя всего десять лет песле опубликования ньютоновских «Начал».
Не то чтобы Ньютон защищал идею бесконечной однородной вселенной, состоящей из бесконечного числа равномерно распределенных звезд. В записи, датируемой приблизительно двенадцатью годами ранее, чем публикация «Начал», Ньютон говорил о строго конечной материальной вселенной, образующей сферу и окруженной пространством или вакуумом, бесконечно протяженным, во всех направлениях114. Спустя примерно сорок лет он превратил это бесконечное пустое пространство в «чувствилище Бога» в зкаменитом схолиуме, прибавленном к третьему изданий «Начал». Но в узком кругу Ньютон, по-видимому, симпатизировал идее строго бесконечной однородной материальной вселенной, Поскольку отказывался признать справедливость приводимых против нее возражений, какова бы ни была неоспоримость последних. Они были убедительны и неопровержимы, хотя и не обладали той степенью строгости, которую им смогли придать грядущие поколения. Ньютон сам был повинен в паралогизмах и необоснованных выводах, когда обвинял Именно в этом же Ричарда Бентли, духовника короля и будущего ректора колледжа, который долгое время возглавлял сам Ньютон — Тринити колледжа115. За сто тридцать лет до того, как Джордж Грин создал теорию потенциала, Обеспечившую основу для строгого доказательства невозможности существования бесконечной однородной вселенной, в которой гравитационные взаимодействия подчиняются закону обратных квадратов, Бентли правильно, хотя лишь интуитивно, указал путь к такому доказательству: в бесконечной евклидовой вселенной не будет никакого Гравитационного притяжения как раз из-за того, что в каждой точке будет действовать в силу симметрии одинаковое притяжение во всех направлениях.