Многочисленны примеры из псалмов, в которых неотвратимость наказания грешника провозглашается со ссылкой на упование, которое должна вдохновлять устойчивость природы как дела рук Творца (Пс. 35, 80, 120). В псалме 73 плач о разрушении Иерусалима переходит в созерцание неограниченной власти Бога над тварным миром:
Твой день и Твоя ночь. Ты
сотворил свет и Солнце: Ты
положил пределы Земли: Ты
сотворил лето и зиму.
(Пс. 73, 16-17)
То, что творение Божие, произведенное одним лишь словом Его, незыблемо — это столь естественная мысль, что в псалме 117 она служит основанием для постоянного указания на незыблемость нравственного закона:
Твое слово, о Господи, вовеки
нерушимо пребывает на небесах:
Твоя истина пребывает вовек,
как земля, которую Ты сотворил.
(Пс. 118, 89-90)
Неудивительно поэтому, что постоянство, явленное в природе, может служить главным знаком непреложности вечного правления Мессии во царствии своем:
Он пребудет, как Солнце и Луна
от века и до века...
Во дни его воссияет правда
и мир, покуда будет светить Луна...
Пусть имя его будет благословенно вовеки
и пребудет, как Солнце.
(Пс. 71,5-7,17)
Что представляется особенно красноречивым в этих отрывках, так это естественность содержащихся в них ссылок на порядок и стабильность, проступающие -в творении (Пс. 92, 95, 148). Сомнение в этом провозглашается печальной привилегией дураков (Пс. 13 и 52). Свидетельствами устойчивости являются Солнце и Луна как «верные свидетели на небесах» (Пс. 88, 37—38) и звезды — своею неподвижностью и своим определенным числом (Пс. 146, 4—6). Рассматривать небо как распростертый шатер не является препятствием к тому, чтобы видеть в нем нечто незыблемое (Пс. 103, 2—5). Чтобы дать представление о вечной неизменности Бога, псалмопевец считает наилучшим противопоставить ее тленности неба и земли (сотворенных Богом в начале) как вещей преходящих, не более долговечных, чем одежда, которую меняют и которая изнашивается (Пс. 101, 27—28). Некоторые изменения, некоторое изнашивание! — не преминул бы добавить библейский Черчилль, дабы от новичка не ускользнуло умаление космической устойчивости, подчеркнутое не без тайной издевки.
На самом деле, однако, долговечность и устойчивость физического мира предстает в Библии как самое подходящее основание для провозглашения непреложности планов и действий Бога и вечности Его существования. Космические эпохи имеются в виду, когда псалмопевец провозглашает непреложность помышлений сердца Его (т. е. ума) «от века и до века» (Пс. 32, 11). Вот почему неограниченная власть над миром, приписываемая Богу (Пс, 49, 12), не содержит даже намека на капризы и непостоянство, обычные среди неограниченных монархов. То, что Бог управляет миром разумно и с постоянством, явствует из того, что «тот же самый» мир свидетельствует об этом «от века и до века» (Пс. 144, 4-13)
Вселенная и Завет: книги Премудрости
Люди, впитавшие в себя культуру псалмов, без труда усваивали учение о стабильности сотворенного мира, прославляемой в книгах Премудрости. Наиболее загадочной из них является книга Екклесиаста, по причине скептицизма, звучащего между строк. Но даже здесь кажущаяся бессмысленность всех человеческих начинаний разрешается в конце концов советом ценить упорядоченность природы (Екк. 12, 1—2). Подобной является и мораль книги Иова, история которого олицетворяет собой бесчисленные прочие человеческие испытания. Ответ Иова на исполненные скептицизма возражения трех его друзей имеет своим кульминационным пунктом ссылку на премудрость, явленную во вселенной как творении Божием. Вникая в слова Иова, говорящего о воле Божией, «взвесившей ветер и измерявшей глубину вод» (Иов. 23, 25), только педанты будут утверждать, что эта фраза все же не всецело характерна для «греческой» рациональности. Когда Иов вновь обуреваем сомнениями, ему предлагается лишь природное целительное средство: Бог напоминает ему о мудрости, явленной всюду во вселенной. Именно в этом смысле следует истолковывать вразумления относительно положения и движения Плеяд, Большой Медведицы и других созвездий. Облака и молния явлены ему как беспрекословные исполнители воли Божией. Ему предлагают поразмышлять над удивительными приспособлениями, придуманными для горного козла, дикого осла, ястреба и орла, не говоря уже о приспособлениях, устроенных для носорога и левиафана (крокодила) (Иов. 38—40).
Однако древние иудеи, все еще не испытавшие влияния эллинизма, могли размышлять о вселенной не только в вышеуказанном живописно-конкретном стиле. В третьей главе книги Варуха, безусловно, написанной до великих культурных преобразований эпохи Александра Македонского, пятикнижие берется под защиту как кладезь премудрости, поскольку его Автором является Тот, мудрость Которого повсюду запечатлена в творении. Одним из знаков этой мудрости является прочность, с которой утверждена земля навеки. Другой знак — это неукоснительное послушание света и звезд порядку, установленному Богом. В книге Притчей три ряда наставлений о благоразумном поведении вводятся через похвалу премудрости. Начальным моментом всюду является указание на мудрость Божию, явленную в сотворенном мире. Главным знаком этой мудрости по-прежнему является устойчивость порядка природы, незыблемость небес и земли. Прославление заканчивается персонификацией божественной премудрости и еще одним указанием на устойчивость и порядок природы, устроенной этой воплощенной Премудростью от имени Бога Творца:
Когда Он утверждал небеса, Я была, с Ним,
когда Он проводил круг по поверхности вод,
когда Он уплотняя облака в вышине,
когда Он устроял родники в глубине,
когда Он указывал морю пределы его —
его же не прейдут —
когда Он полагал основания земли,
Я была рядом с Ним главным художником...
(Притч. 8, 26-30).
Этот знаменитый фрагмент, датируемый периодом, предшествующим вторжению греков в Палестину, включая и греческих философов вкупе с ордами солдат и чиновников, представляет собою мост между конкретным и абстрактным. Он увенчивает написанную на древнееврейском языке часть Ветхого Завета особым образом; не являясь зеркальным отражением греческой мысли, этот фрагмент пребывает с ней в удивительной гармонии. Эти же мысли, характерные для данного фрагмента, находят свое естественное продолжение в знаменитом фрагменте из книги Премудрости Соломона, написанной вне Палестины во времена эллинизма и являющейся греческой и по языку, и по стилю. Здесь «по природе глупцами» именуются те люди, которые «из добрых вещей, которые видимы, не смогли разглядеть Того, Кто является Сущим, или, исследуя Его творения, не смогли распознать Творца» (Прем. 13, 1—2). Впрочем, если и есть для них извинение, оно заключается в том, что они были зачарованы красотою «космоса», что в переводе с греческого означает «пребывающий порядок»77. Симптоматично, что книга не побуждает их легкомысленно воспринимать этот порядок, но, напротив, увидеть в нем то совершенство, которое одно лишь способно отразить совершенство Того, Кто сотворил его. Более достойными осуждения считаются те, которые вместо великой Природы, поклоняются простым изделиям рук человеческих. Последние представляют собой лишь второсортные произведения, тленные и изменчивые, в сравнении с творениями Того, Кто «упорядочил все вещи мерою, числом и весом» (Прем. 11, 20).
Эта фраза содержит в себе все лучшее, что могли сказать наиболее выдающиеся из стоиков относительно мирового порядка или гармонии. Конечно, Тот, о Ком говорится в данном фрагменте, бесконечно выше единого мира (to pan или физический космос вкупе с окружающим его бесконечным вакуумом), выше которого восхваления стоиками «Единого» никогда убедительным образом не поднимались. Поэтому не должно показаться удивительным, что та же книга Премудрости содержит в себе утверждения об устойчивости космического порядка, которые в отличие от соответствующих утверждений стоиков (или неоплатоников и эпикурейцев) не заражены предчувствием перехода в состояние полного хаоса (посредством уничтожения огнем или других катастроф)78; Причина этого в том, что Единый, о котором говорится в книге Премудрости, является всецело трансцендентным персонифицированным Разумом, Всемогуществом и Любовью: