Третий закон, пожалуй, центральный в цивилизационной теории Н.Я. Данилевского: начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает её для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, современных или предшествовавших цивилизаций. Сама формулировка закона свидетельствует, что Н.Я. Данилевский отнюдь не отрицал позитивное влияние одной цивилизации на другую, в чем его обвиняли русские либеральные критики. На обширном историческом материале он указывал на полезность и плодотворность такого влияния. В первую очередь, это относится к так называемым преемственным цивилизациям, воздействие которых друг на друга по вертикальной линии он уподоблял влиянию почвенного удобрения на растительный организм. Не отвергал Н.Я. Данилевский и влияние по горизонтали, со стороны более развитой цивилизации. Народы одного культурно-исторического типа, писал он, могут и должны знакомиться с результатами чужого опыта, используя выводы и методы положительной науки, технические приемы и усовершенствования искусств и промышленности.
Однако, оговаривается Н.Я. Данилевский, такое влияние может быть полезным только при условии, если оно не посягает на политическое и общественное устройство, быт и нравы, религиозные воззрения, склад мысли и чувства, одним словом, самобытность данного народа. Только в этом случае, заключает он, может быть истинно плодотворным воздействие более развитой цивилизации на вновь возникшую.
Четвёртый закон гласит, что цивилизация только тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны составляющие данный культурно-исторический тип этнографические элементы и когда они, не будучи поглощенными одним политическим целым, пользуются независимостью, составляя федерацию или политическую систему государств. Ибо, поясняет Н.Я. Данилевский, чем разнообразнее и независимее составные элементы, то есть народности образующие данный культурно-исторический тип, тем более явно раскрываются присущие ему цивилизационные начала.
Наконец, Н.Я. Данилевский формулирует последний, пятый закон исторического развития: ход развития культурно-исторических типов уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределённо продолжительным, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу. Отсюда Н.Я. Данилевский так определяет суть этого закона: «Пятый закон культурно-исторического движения состоит в том, что период цивилизации каждого типа сравнительно очень короток, истощает силы его и вторично не возвращается»[40].
Это означает, что каждый культурно-исторический тип при всей его самобытности совершает свой цикл не по какой-либо изолированной орбите, а в тесной взаимосвязи с другими народами, будучи составной частью всей человеческой истории. Собственно, историческая миссия всякого культурно-исторического типа, по Н.Я. Данилевскому, состоит в том, что в нём воплощается её поступательное движение, ибо он, развивая свои духовные задатки, проходит какой-либо один участок всего поля, составляющего поприще исторической деятельности человечества. Завершение же его миссии открывает дорогу новому культурно-историческому типу. «Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, – пишет Н.Я. Данилевский, – необходимо, чтобы, дойдя в одном направлении до известной степени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, то есть надо, чтобы вступили на поприще деятельности другие психические особенности, другой склад ума, чувств и воли, которыми обладают только народы другого культурно-исторического типа»[41].
Таким образом, цивилизационную теорию Н.Я. Данилевского, разработанную ещё в XIX в., можно, по-видимому, считать духовной прародительницей современного антиглобалистского течения. Об этом свидетельствует вышеуказанный анализ «законов исторического развития», которые убедительно и обоснованно опровергают практически все аргументы оппонентов-гиперглобалистов. Примечательно ещё и то, что теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского была взята на вооружении такими известными западными мыслителями, как О. Шпенглер, И. Хейзинга, А. Тойнби при построении своих цивилизационных концепций.
В основе аргументации трансформистов лежит убеждение в том, что в новом тысячелетии глобализация – это основная движущая сила, стоящая за бурными социальными, политическими и экономическими переменами, которые преобразуют форму современного общества и мирового порядка. По утверждению сторонников этой точки зрения (Э. Гидденс, Дж. Розенау, М. Кастельс), современные процессы глобализации исторически беспрецедентны. Правительства и общества на всём земном шаре вынуждены адаптироваться к миру, в котором нет больше чёткого разделения между национальными и международными, внутренними и внешними делами. Так для Дж. Розенау рост «интерместикальных» проблем ведёт к установлению «новой границы», расширяющей политическое, экономическое и социальное пространство, на котором решаются судьбы обществ и сообществ[42]. В этом отношении глобализация рассматривается как мощная трансформирующая сила, ответственная за всестороннее «перетряхивание» обществ, экономики, институтов и мирового порядка.
Однако, по мнению трансформистов, направленность этого «перетряхивания» остаётся неопределённой, поскольку глобализация понимается ими как случайный по своей сути исторический процесс, полный противоречий. Предметом спора является динамическое и незавершённое представление о том, могла ли глобализация быть руководящей силой, и о том, какой тип мирового порядка она могла бы предвосхитить. В отличие от скептиков и гиперглобалистов, трансформисты не пытаются предугадать будущий путь развития глобализации. Не стремятся они и оценить настоящее по сравнению с неким отдельным, «фиксированным», идеальным типом «глобализированного мира», будь то глобальный рынок или глобальная цивилизация. Более того, трансформистский подход придаёт особое значение глобализации как длительному историческому процессу, который отмечен противоречиями и в значительной мере сформирован ситуативными факторами.
Существование единой глобальной системы трансформистами не принимается как доказательство глобального сближения или появления единого мирового сообщества. Напротив, для них глобализация связана с новыми моделями глобальной стратификации, в которых одни государства, общества и сообщества всё более и более опутываются «глобальным порядком», в то время как другие всё более и более оттесняются на второй план[43].
По сути, доводы трансформистов сводятся к тому, что современная глобализация перестраивает или «переиначивает» власть, функции и полномочия национальных правительств. Не оспаривая того, что государство всё ещё остаётся основным законным претендентом на обладание «действенной верховной власти над тем, что происходит в пределах его собственных границ», трансформисты доказывают, что эта власть в той или иной мере сочетается с растущей юрисдикцией институтов международного правления и давления международного права. Это особенно проявляется в странах Европейского Союза, где суверенная власть разделена между интернациональными, национальными и местными органами. Тем не менее даже там, где суверенитет государства ещё не затронут, считают трансформисты, оно больше не обладает исключительным правом распоряжаться по-своему тем, что происходит в пределах его собственных территориальных границ. Комплексные глобальные системы, от финансовых до экологических, связывают судьбу сообществ в одном регионе с судьбами сообществ в других регионах мира. По мнению трансформистов, глобальные транспортные и коммуникационные инфраструктуры поддерживают новые формы экономической и социальной организации, которые пересекают национальные границы без какого-либо последующего снижения их эффективности или контроля. В таких условиях понятие национального государства как самоуправляемой, автономной единицы, по-видимому, в большей степени является нормативным требованием, чем дескриптивным утверждением.
Доказывая, что глобализация преобразует или перестраивает власть и авторитет национальных правительств, трансформисты отвергают как аргументы гиперглобалистов о конце суверенитета национального государства, так и утверждение скептиков о том, что «изменилось не слишком многое». Взамен они доказывают, что новый «режим суверенитета» заменяет традиционные концепции государственности как абсолютной, неделимой, территориально замкнутой общественной власти, следящей за соблюдением правил игры с нулевой суммой[44]. Соответственно они полагают, что суверенитет сегодня лучше всего понимать не как территориально ограниченный барьер, а как переговорный инструмент, необходимый для проведения политики, для которой в наше время характерны сложные межнациональные отношения.
Не стоит, конечно, доказывать, что сегодня территориальные границы не имеют прежнего политического, военного или даже символического значения, надо скорее полагать, что, хотя в современной жизни они и признаются в качестве главных пространственных ограничений, в эпоху «интенсивной» глобализации, как считают трансформисты, этот вопрос становится спорным.
Известный американский социолог и политолог Самуэль Хантингтон при анализе модернизационных процессов основывался на утверждении, что наиболее оптимальным вариантом развития политической общности является известный уровень вестернизации, выступающий основой последующей национальной модели модернизации[45]. Под национальным С. Хантингтон подразумевает «основную геополитическую единицу современности – национальное государство»[46].