фраза. «Этому изречению, как рассказывают, аплодировали в том числе и театры, битком набитые людьми невежественными и необразованными» (Письмо к Македонию).
Через философа-стоика Посидония «humanitas» затем находит путь к Цицерону (106—43 до Р.Х.). Рихард Райценштайн говорит12, что греческий язык, собственно, еще не создал для этого понятия соответствующего слова, «да и само понятие еще не было развито. Лишь у римлян мы вновь и вновь встречаем слова "подлинный человек" и "человечество" — "humanus" и "humanitas"». Понятию «homo Romanus», т. е. «гражданин Рима», которое ввел Катон, в определенных кругах сознательно противопоставлялось понятие «homo humanus». Греческое слово «philanthropia», «человеколюбие», еще не имело такого специфического оттенка. Вот почему в виде исключения те высказывания Нового Завета, что имеют касательство к понятию «человечность», звучат в латинском переводе много яснее, чем в греческом подлиннике. В Деяниях апостолов Лука сообщает, что сотник Юлий поступил со взятым под стражу Павлом «humane», «человеколюбиво» (Деян. 27:3), а далее он восхваляет необычайную «humanitas» обитателей острова Мелит, т. е. Мальты (именуемых из-за их семитического наречия «barbaroi», «иноплеменниками»), к потерпевшим кораблекрушение (Деян. 28:2). Павел в Послании к Титу (3:4) со значением говорит о «humanitas» Бога, которое явилось через Христа: «...человеколюбие Спасителя нашего...» Многие ныне склонны видеть в этих зачатках «гуманистических» настроений античности один из факторов, которые породили христианство. Если приближение существа Христа к воплощению можно признать духовно-объективным процессом, то такие феномены, как возникновение «humanitas», можно уподобить утренней заре, которая, не являясь причиной последующего восхода солнца, происходит во времени раньше, хотя обусловлена тем, что случится по времени позже.
Сенека, современник апостола Павла, произносит такие величественные слова, как «homo res sacra homini» — «человек — вещь священная для человека». А ведь Сенека не был христианином. Мы стоим перед фактом, что пробуж-
_____________________________________________________________________
12 Reitzeristein, Richard. Werden und Wesen der Humanitat im Altertum. StraBburgl907. [Стр.74]
дающийся «гуманизм» шел бок о бок с христианством. Во Христе Иисусе явилось как действенный первообраз исконно «человечное», но сознание раннего христианства не могло воспринять это в полной мере. Выражение «Ессе homo», «Се, человек» (Ин. 19:5) никак не связывалось с понятием «humanitas». Пилат, произнося эти слова, наверняка не сознавал, что он сказал, однако в этот миг он был как бы толкователем всемирной истории. У «гуманистов» был идеал, у христианства — реальность, хотя оно и не вполне ее понимало, равно как и мотив «я есмь», пронизывающий Евангелие от Иоанна, на протяжении всей истории христианской культуры, вплоть до сегодняшнего дня, всегда воспринимался лишь внешне — в смысле обычного высказывания «это я», а не в его огромной мировоззренческой значимости «я есмь» — как откровение мистерии, глубочайшим образом затрагивающей человека, призванного осуществить свое «я». Столь же поразителен и факт, что в Ветхом Завете одна из самых первых могучих фраз книги Бытия (1:26) о человеке как «образе и подобии Божием» выглядит одинокой, обособленной вершиной. К этой Великой Хартии человечества Ветхий Завет, кроме немногих мест (Быт. 5:1; 9:6; Псал. 8:6; 82:6; Сир. 17:3), более не возвращается. Человек с его сознанием просто еще не мог последовать за столь возвышенной инспирацией. Позднее христианская церковь постаралась догматически закрепить происшедшее в Христе Иисусе вочеловечение Бога, не уяснив себе полностью, что это вочеловечение влечет за собой последствия и для «humanum», для «человеческого».
Когда зрители в театре рукоплескали словам Теренция, это было, пожалуй, прежде всего выражение общности в человеческом, которая объединяет нас всех просто в силу того, что мы родились людьми, — общности вплоть до либерального понимания «слишком человеческих» слабостей. Сознание несовершенства и опасностей земного человеческого существования безусловно тоже составная часть «humanum». Однако благодаря вхождению Христа в существо человека, когда принесенные Им на землю божественные силы трансформировались в человеческие и Он дей-ствительнб «как человек» прошел через земную судьбу, «humanum» — «человеческое» — обрело более широкий [Стр.75]
смысл. На Пасху Христос восстал из гроба не только как Бог, но и «как человек». Слова «ессе homo» относятся и к Воскресшему и Вознесшемуся на небеса. Происшедшее тогда с одним человеческим существом стало с тех пор потенциальным достоянием всего человечества. В совокупное понятие «humanum», «человеческое», входят не только слабость и бренность, но равно и то, что способно их преодолеть, — связанное с воскресением и вознесением. Казненный 23 января 1945 года в Плётцензее Теодор Хаубах высказал свое ощущение так: «Чем больше я пытаюсь проникнуть в темную мудрость обоих Заветов, тем больше одолевает меня мысль, что в последние столетия была затемнена весьма важная идея Божественного Благовестия, а именно та, что человек не только падшее, греховное, ничтожное и жалкое существо; он способен, с другой стороны, приобщиться к божественному в той мере, какая уже совершенно непостижима для нашей погрязшей в материализме эпохи» (6 июля 1944 г.).
В постантичную эпоху течение «гуманизма» развивалось за немногими исключениями параллельно христианству и порой до известной степени противостояло ему как чуждое, если вообще не враждебное. Так обстояло в эпоху Возрождения, когда наиболее глубокие умы обратились к античным мистериям, а другие видели главный свой идеал в том, чтобы писать на изысканной латыни в стиле Цицерона. Синтеза того и другого искал Пико делла Мирандола.
Последующая волна гуманизма явилась под знаком немецкого идеализма. Гёте приблизился к соединению «humanitas» и христианства: в его грандиозной по замыслу поэме «Тайны» центральный персонаж зовется Гуманус (Humanus), знак увитого розами креста указывает на христианскую эзотерику — правда, поэма эта осталась незаконченной. «Чистая человечность», «искупающая все человеческие недостатки», не была еще конкретно - сущностно узнана в Христе. После смерти Гёте грянул материализм, который сделал «гуманность» своим девизом — как нечто такое, что желательно было насадить вместо якобы исчерпавшего себя христианства. Весьма типично в этом смысле высказывание великого врача Вирхова: «Основа гуманизма — естествознание, истинное его выражение — антропо- [ Стр.76]
логия»13. Глядя на естественнонаучную антропологию, которая и близко не подходит к собственно «антропосу», мы можем понять, почему для современной теологии слово «гуманизм» имеет дурную репутацию и почему прилагают столько стараний, чтобы по возможности разделить христианство и гуманизм и даже противопоставить их друг другу.
Голая антропология в толковании Вирхова не способна овладеть своим предметом, только антропософия, учитывая высшие способности познания, видит истинного «человека». Человеческое существо, каким оно представляется антропософии, в дифференцированности своих оболочек, физически, эфирно и астрально облекающих «я», не есть нечто статически покоящееся, напротив, оно находится в динамическом движении. Истинное духовное ядро человека — его «я» — все больше пробуждается к осознанию самого себя и тем все больше вовлекает в работу естество оболочек, чтобы полностью их освоить. Благодаря этой работе начинается постепенное формирование более высокой духовной натуры. Отдаленной конечной целью сей возвышающей метаморфозы является способность воскресения и вознесения — но только если Христос и «сила (dynamis) воскресения Его» (Фил. 3:10) входят в становление человека и тем самым преодолеваются грозящие истинному человечеству силы зла. Божество, так сказать, приняло на себя риск человеческой свободы. Перед человеком открыто будущее: с одной стороны — для ужасающей погибели, с другой — для расширения «humanum» до способности воскресения и вознесения, последнее через соединение со Христом. Этим выводом антропософия привела к совпадению гуманизм и христианство, параллельное существование которых в истории христианства объясняется взаимной предвзятостью. Слово «антропософия» является как бы сжатой программной характеристикой этого нового шага в становлении человеческой способности самоотождествления. Соответственно в Общине христиан алтарное действо получает дотоле небывалое в истории христианской литургии название — «таинство освящения человека». Как «антропософия» нимало не упраздняет «теософию», так и понятие «таинство освя-
_____________________________________________________________
13 Virchow R. Gesammelte Abhandlungen zur wissenschaftlichen Medizin Frankfurt a.M. 1856. Ср.: Gerhard Hiltner. Rudolf Virchow, Stuttgart 1970. [Стр.77]
щения человека» вовсе не противостоит понятию «богослужение». Оно лишь конкретно заявляет, что мы именно таким образом служим Богу - помогая Ему осуществить Его план в отношении человека, а происходит это как раз через соединение со Христом. «По сути своей» христианская мистерия человека уже содержится в Библии, но, что касается сознания, она еще полностью не осуществилась.
Мудрость, сознающая, что «humanum», «человеческое», открыто духу И что эти надежды на будущее осуществляет Христос, приводит и К постижению повторных земных жизней. Христос - дар и одновременно задание для человека. Подобно тому как у Лессинга присутствовала радость учения и становления, которая позволяла ему с надеждой смотреть навстречу будущим земным жизням, точно так же, рождаясь именно из пробуждающегося прозрения тайны человечества и Христа, существует осознанно христианская радость учения и становления, которая ощущает как благодать, что христианин имеет в своем распоряжении не только эту единственную земную жизнь, дабы «черпать из полноты Христа».