В симметрической онтологии речь идет о том, что предельное противопоставление разума и материи, культуры и природы, по меньшей мере, проблематично. Существует множество семиотических и реальных ситуаций, в которых люди и «вещи» становятся воплощением друг друга и обнаруживают своего рода взаимозаменяемость, так что у нас нет оснований полагать, что смысл в мир доставляют только человеческие существа. Если базовой характеристикой действующего лица является способность оказывать, пусть не целенаправленное, но, как минимум, значимое воздействие, то nonhumans демонстрируют способность моделировать значения, не меньше чем humans. Следовательно, нужно признать, что люди и «вещи» взаимоопределяемы и предстают одновременно как субъекты действия и объекты воздействия в отношении друг к другу. Например, человек с ружьем - утверждает Латур [57] – это совокупность, в которой активны оба элемента, человек плюс ружье, наделяющие друг друга значением. Такая, иногда прямо провокационная, семиотика отсылает, тем не менее, к гораздо более фундаментальному уровню интеграции «сознания» и «материи», поскольку занята самим по себе Бытием, которое описывается по модели «актор-сеть» (actor-network). «Теория актор-сеть, - указывает Латур, - в той же степени онтология, или метафизика, в какой социология» [58]. «Не существует ничего кроме сетей и ничего между ними,… никакого «эфира», в который они были бы погружены» [59].
Итак, единственная приемлемая реальность - это сети, т.е. объекты, события и действия в их взаимосвязи, вне которой они не находимы и не могут быть мыслимы корректно. Свойства любого объекта, также как и его онтологический статус, не заданы раз и навсегда, но постоянно определяемы и переопределяемы его отношением к другим сущностям. Следовательно, место объекта в какой бы то ни было классификационной системе, его характеристики, равно как и его действительная позиция - все это относительные свойства, конституированные в сети. «Чистые» субъекты и объекты, «чистые» сознание и материя суть результаты временной стабилизации сетевых отношений действующих лиц, а не исходные пункты анализа, или «ключи» к пониманию реальности. Таким образом устраняется любой вид традиционного фундаментализма: ни культура не может быть использована для объяснения природы, ни природа не может выступать в роли объясняющего. Есть только один способ избежать неправомерной редукции одного к другому - это начать с того, что существует фактически, а именно с гибридов - действующих лиц, укорененных в сети, которые временами сообщают друг другу статус объектов, временами субъектов, конституируя, в частности, такие экстремальные формы бытия как природа и культура.
Человеческий субъект (лучше сказать, квазисубъект) в этой схеме теряет уникальность. Он - прочее среди равных действующее лицо, замещающее и представляющее множество других релевантных действующих лиц и, в свою очередь, замещаемое и представляемое ими. Он - «социотехнологическое животное» [60], гибрид биологических процессов, технологических компонентов, индивидуальных и социальных характеристик, так как его идентичность определяется его сетевой локализацией, его отношением к другим действующим лицам, humans и nonhumans. Взаимоконституирование сущностей не оставляет места ни фундаментализму, ни трансцендентализму: сознание выступает представителем тела, в той же степени, в какой тело - представителем сознания. Все nonhumans, включая человеческое тело, больше не могут рассматриваться как пассивные объекты, внеположенные автономному субъекту, поскольку он сам является продуктом сетевого становления.
«Теория актор-сеть» (ANT), представленная работами Латура, Калона, Дж. Ло [61] - не единственный, хотя наиболее последовательный, пример симметрической онтологии. Родственные подходы, базирующиеся не только на семиотике и постструктурализме, но и на экзистенциально-феноменологической традиции (в особенности на философии телесности М.Мерло-Понти), философии М.Фуко, критической теории, доктринах А.Уайтхеда, Л.Витгенштейна и пр., - все так или иначе удерживают реляционный принцип понимания природы вещей в качестве альтернативы картезианскому дуализму и механическому монизму. Параллельно ANT, которая закрепляет онтологический статус за «смешанными», гибридными, формами реальности, в этих подходах постулируются такие же изначальные «ситуации бытия», в которых непреодолимые границы между онтологически различными регионами стерты, так как последние обнаруживают, если не взаимозаменяемость, как в ANT, то по меньшей мере взаимозависимость - становление в отношении друг к другу. Чаще всего, для описания гетерогенного становления используется понятие «практики».
«Чтобы убежать от мира Платона и Аристотеля, - пишет Харавэй, - построенного на оппозициях материя/форма или сырье/продукт, и получить иную онтологию, нам следует достичь понимания мира как глагола, устремляющего нас к категориям практики, становления, телесного производящего аппарата и т.п.» [62]. Именно практика, считает Харавэй, является как исходный онтологический пункт, в котором само существование гибридов (киборгов, употребляя ее терминологию) опровергает традиционное противопоставление humans и nonhumans. Тело и сознание, субъект и объект - все выступают в роли «материально-семиотических агентов», которые не только наделяют друг друга значениями, как в ANT, но и во множестве случаев физически соединены друг с другом в единые организмы.
Центральным понятием онтологии Пикеринга служит метафора «отжимного катка практики» (the mangle of practice): как старые отжимные машины (вальцы) прокатывали белье между двух валиков, так практика, будучи диалектическим единством «сопротивления и приспособления» артефактов, объектов природы и людей, создает мир, который мы имеем [63]. «Вальцы» Пикеринга - это макро-понятие, служащее для описания культурного релятивизма: «релятивизм не может быть понят ни как социальный, ни как технологический, поскольку культура есть продукт непрерывного взаимного прокатывания (курсив мой - О.С.) человеческих и не-человеческих субъектов действия» [64], есть бесконечно открытый процесс «танца действия» [65] , непрерывного двустороннего становления «исполнителей», humans и nonhumans, без достижения какого бы то ни было устойчивого и предсказуемого согласования между ними. Несмотря на то, что Пикеринг далек от семиотических моделей и имеет дело с реальными ситуациями практики (преимущественно научной), его концепция также представляет собой разновидность симметрии с ярко выраженным акцентом на смыслообразующей роли «материальных агентов» как «полноправных членов» гибрид-коллектива участников практики. «Мир наполнен странными объектами, - говорит Пикеринг, - которые очаровывают меня, Латура и других. Их странность состоит отнюдь не в невозможности их эмпирического обнаружения,… а в их неопределенности относительно типичных объектов традиционных дисциплин» [66]. Дисциплинарный раскол универсума на две взаимоисключающие части позволяет иметь дело только с «определенными сущностями - humans или nonhumans: естественные и инженерные науки сосредоточены на материальном мире, из которого человек исключен; гуманитарные и социальные науки заняты оставшимся - собственно человеческой сферой… Это делает формацию неопределенных объектов невидимой, так как она не может быть локализована ни в одной из данных сфер» [67]. Однако адекватный анализ практики (в частности, научной) и культуры требует признания неопределенных объектов - «совокупностей людей и вещей» и их тематизации [68].
Роуз и Айди, следующие феноменологическим стратегиям, также прибегают к понятию практики при построении своих вариантов реляционной онтологии. Похожим образом в их доктринах практика не противопоставляется теории, но выступает универсальной онтологической категорией, снимающей традиционные оппозиции, охватывающей, по выражению Роуза, «все значимые конфигурации мира» [69].
Концепция практики как телесной занятости человека с миром, которая представляет собой способ переживания, или путь понимания, бытия, разрабатывалась в экзистенциально-феноменологической и герменевтической традициях. Поиск «целостной» онтологии, характерный для этих традиций, выражался, в частности, в трактовке восприятия и познания как телесного (практического) отношения воспринимающего и воспринимаемой вещи, равно создающих друг друга (Хайдеггер, Мерло-Понти). Развитие этих идей можно найти в работах Дрейфуса, Хилана, Роуза, Айди и др., причем в некоторых случаях (как, например, у Роуза и Айди) оно выливается в достаточно отчетливую (хотя и с некоторыми оговорками) симметрию, основанную на признании определенной самостоятельности «материальных агентов» и их конститутивных ролей. Так, по мнению Айди, оппозиции материя-сознание, человек-вещь сливаются в практике, которая есть всегда телесное бытие человека-в-мире, включающее в себя то или иное отношение с вещами. Окружающий мир (объекты природы, артефакты) как продолжение и расширение нашей телесности служит преобразующим и смыслопридающим контекстом любой (материальной и концептуальной) человеческой активности. Например, в такой (всегда динамичной) совокупности humans-nonhumans как «человек-технология» последняя, а именно инструменты и артефакты, выступает как своего рода «материальный агент», в отношении с которым его пользователь есть то, что он есть [70]. Любая (практическая) ситуация реляционна - в ней оба, человек и вещь, взаимодействуя, трансформируют друг друга.